Ближе к вечеру я позвонила Роббу. Встреча с Обри Дэнзигером оставила неприятный осадок, а после двух мартини ломило в висках. Меня тянуло на воздух, хотелось солнца и движения.
– Не хотите поехать на стрельбище? – спросила я.
– Вы где?
– В офисе, только заскочу домой – захвачу патроны.
– Тогда заезжайте за мной, – сказал Джоуна.
Я улыбнулась. У меня словно камень с души свалился.
* * *
Над горами клубились облака, похожие на отрыжку допотопного паровозика. Старая дорога шла через перевал; мой "фольксваген" жалобно чихал и фыркал, так что пришлось переключиться с третьей передачи на вторую, а потом и на первую. Мы забирались все выше; вокруг было царство шалфея и горной сирени. По мере приближения к цели мы все более отчетливо различали вдали темную зелень кустарника, упрямо штурмующего отроги. Деревьев мало. Справа склоны, поросшие калифорнийским горцем[4] с ярко-оранжевыми вкраплениями губастика и жгуче-розовыми – колючего флокса. Буйство сумаха, или ядовитого дуба, в темной зелени которого совершенно терялась бледно-серебристая полынь – его противоядие.
Когда мы достигли вершины, я взглянула налево. Мы находились на высоте 2500 футов над уровнем океана, который простирался внизу серой дымкой, сливаясь с такими же серыми небесами. Береговая линия тянулась насколько хватало глаз, и Санта-Тереза представлялась на ней чем-то нематериальным, словно на фотоснимке, сделанном из космоса. Горная цепь, обрываясь у океана, вновь возникала вдали в виде гряды из четырех небольших островков. Солнце здесь, наверху, палило нещадно, и в воздухе, напоенном летучим эфиром, было разлито благоухание камфары. Кое-где на склоне торчали обезображенные пронесшимся в этих местах два года назад пожаром стволы толоконника. Все, что здесь произрастает, ждет не дождется зноя, только тогда раскрываются семена, чтобы затем, в сезон дождей, прорасти. Природный цикл, который не терпит вмешательства человека.
Под самым гребнем узкая дорога круто забирала влево и уходила вверх, петляя между громадными глыбами песчаника, которые почему-то казались всего лишь бутафорией съемочного павильона. Я остановилась на крытой гравием стоянке, мы взяли с заднего сиденья пистолеты и патроны и вышли из машины. За полчаса нашего пути мы едва ли обмолвились хотя бы словом, но сегодня тишина нисколько не тяготила меня.
Мы внесли необходимую плату и заткнули в уши комочки ваты, чтобы не оглохнуть. Я захватила с собой еще и специальные наушники против шума. После злополучного инцидента у меня начались проблемы с ушами, и я старалась их беречь. В наушниках было слышно, как я втягиваю носом воздух – обычно на подобные вещи как-то не обращаешь внимания. Я погрузилась в тишину, где-то далеко-далеко раздавалось биение моего сердца, словно кто-то двумя этажами ниже стучал в стену. Мы прошли на стрельбище, под козырек, похожий на навес для автомобилей. Кроме нас там был всего один человек – со спортивным пистолетом 45-го калибра, на который Джоуна, едва увидев его, положил глаз. Они завели разговор о регулируемых спусковых крючках и прицелах, а я занималась тем, что вставляла патроны – восемь штук – в магазин моего скромного пистолетика. Эта штуковина без названия досталась мне в наследство от моей собственной тетки. Тетка никогда в жизни не была замужем и, когда я осталась без родителей, взяла меня к себе. В шесть лет она учила меня шить и вязать крючком, а в восемь впервые привезла сюда и показала, как стрелять в цель, в качестве упора подложив мне под руки гладильную доску, которую привезла в багажнике. С тех самых пор, как я переехала к ней, я была очарована запахом пороха. Часами просиживала на крыльце и била молотком по рассыпанным веером пистонам, терпеливо извлекая – порцию за порцией – этот восхитительный аромат. После моих занятий крыльцо было усеяно кружочками красной бумаги и испещрено серыми – размером с дырку в ремне – оспинами от сгоревшего пороха. Так продолжалось два года, по прошествии которых тетка не выдержала, решив приобщить меня к настоящему делу.
Джоуна захватил с собой оба "кольта", и я попробовала пострелять из каждого, но они показались мне тяжеловатыми. Орехового дерева ручка "трупера" была точно каменная и тянула ладонь книзу, а четырехдюймовый ствол мешал целиться. При каждом выстреле рука у меня дергалась, как коленка, когда психиатр бьет по ней молоточком, а лицо обдавало гарью от порохового выхлопа. С "питоном" дела шли не намного лучше, поэтому, когда в ладони у меня оказалась моя собственная пушка, я почувствовала себя так, словно пожала руку старому другу.
В пять мы собрали свое барахло и отправились в старую почтовую таверну, примостившуюся в укромном тенистом уголке неподалеку от стрельбища. Мы пили пиво, закусывая хлебом и печеной фасолью и болтая о том о сем.
– Как продвигается твое дело? – спросил Джоуна. – Нашла что-нибудь еще?
Я покачала головой:
– Кое-что есть. Мне хотелось бы обсудить это с тобой. Только не сейчас.
– У тебя усталый голос.
Я улыбнулась.
– Со мной вечно одна и та же история. Мне подавай немедленных результатов. Если за два дня не добиваюсь успеха, у меня начинается депрессия. А как ты?
Джоуна пожал плечами:
– Скучаю по детям. Выходные я всегда проводил с ними. Хорошо, что ты позвонила. Спасла от хандры.
– И заставила наблюдать, как хандрю сама.
Он похлопал меня по руке и слегка сжал ее в ладони, тем самым выражая свое сочувствие. И я ответила на его пожатие.
Около половины восьмого вечера мы были у его дома. Джоуна вышел, и я поехала к себе. Устав от постоянных мыслей об Элейн Болдт, я села на диван и принялась чистить свою пушку. Пахло оружейным маслом; я неторопливо разобрала, протерла и снова собрала пистолет, и моя тревога постепенно улетучилась. После этого я разделась, закуталась в плед и взяла книгу по дактилоскопии. Я читала, пока сон не сморил меня.
* * *
В понедельник утром по дороге в офис я заглянула в агентство "Санта-Тереза трэвел", где побеседовала с некоей Люпэ, особой, являвшей собой забавную смесь чикано и негра. Выглядела она лет на двадцать с лишним; смуглая кожа, темные, с золотым отливом, коротко стриженные курчавые волосы; маленькие, прямоугольной формы очечки, приличный темно-синий брючный костюм с галстуком в полоску. Показав ей то, что осталось от билета Элейн, я изложила свою просьбу. Моя догадка подтвердилась. Элейн вот уже несколько лет была их постоянным клиентом. Однако, внимательнее осмотрев копию билета, Люпэ насторожилась. Сдвинув очки на кончик носа, она – поверх них – устремила на меня недоуменный взгляд. У нее были золотистые, как у лемура, глаза, придававшие ее облику нечто экзотическое. Пухлые губки, аккуратный прямой носик. Длинные, овальные ногти, на вид крепкие, как когти. Может, в другой жизни она была каким-нибудь норным зверьком? Жестом, выдававшим растерянность, она поправила очки.
– Не знаю, что и подумать, – пробормотала Люпэ. – Она все время заказывала билеты у нас, а этот, похоже, приобретен в аэропорту. – Она повернула билет лицевой стороной ко мне, напомнив мне в этот момент учительницу начальных классов, которая умудряется показывать детям картинки из иллюстрированной книжки, не прерывая при этом чтения. – Эти цифры указывают на то, что билет выдан, авиакомпанией и оплачен по кредитной карточке.
– По какой карточке?
– "Америкен экспресс". Она всегда ею пользовалась во время поездок. Но вот что странно. Билеты забронированы на... минуточку. Сейчас проверю. – Люпэ стала набирать на компьютере какие-то цифры – ее пальцы буквально летали по клавиатуре. По экрану со скоростью трассирующих пуль побежали зеленые строчки. Люпэ нахмурилась. – Ну да. Она должна была лететь из Лос-Анджелеса... первым классом... третьего февраля. Обратный забронирован на третье августа. Билеты оплачены.
– Насколько мне известно, она улетела неожиданно, – сказала я. – Если это выходные, то билеты можно купить только в авиакомпании, так?
– Совершенно верно, но она же не могла просто забыть о тех билетах, которые уже оплатила. Подождите, я проверю, забрала она их или нет. Может, она их поменяла.
Люпэ встала, подошла к металлическому шкафу у дальней стены и принялась рыться в папках. Наконец достала одну из них и протянула мне. Это была фирменная папка агентства, на которой – набранное аккуратными печатными буквами – значилось имя Элейн Болдт. Внутри лежали авиабилеты и указатель маршрута.
– Здесь билетов на тысячу долларов, – посетовала Люпэ. – Во всяком случае, добравшись до Бока-Рейтона, она могла бы связаться с нами.
– Не уверена, что она добралась, – пробормотала я, похолодев, и с минуту сидела, тупо глядя на неиспользованные авиабилеты. Потом вытащила из сумочки конверт "Транс уорлд эрлайнз", который прислала мне Джулия Окснер. Сзади скрепками были прикреплены четыре корешка от багажных талонов. Люпэ пристально наблюдала за мной.
