Потребность и способность профессора облекать любую мысль в шлейф весьма далеко лежащих от основной темы ассоциаций, комментариев к собственным силлогизмам и внезапно рождающихся озарений были неистребимы. Потому его соратники давно уже научились автоматически вычленять значащие элементы из неудержимого потока сознания.
Команда некромантов (так и будем их называть, для удобства, хотя собственно некромантией профессионально занимались лишь двое) на самом деле было собрана Удолиным на территории Европы и России предыдущих полутора столетий, причем некоторые из них были уже не совсем живы, в широком смысле этого понятия. Однако приобщение к эфирным структурам и климат Валгаллы, в мистическом смысле отличающийся от земного, весьма способствовали их социализации и рематериализации.
— Лично наблюдали, — вставил Шульгин, чтобы в очередной раз вернуть Константина Васильевича ближе к теме.
Задача, поставленная Удолиным перед коллегами, была воспринята с энтузиазмом. Специалисты соскучились по настоящему делу, тем более — объект для изучения был представлен прелюбопытнейший.
— Поработали мы с ним очень тщательно, — с гордостью сообщил профессор. — Великолепный материал.
Душой дуггур, который, по терминологии Шатт-Урха, принадлежал к «полуразумным», конечно, не обладал, но его мозг и нервная система своего рода препарированию поддавались вполне. Особенно на базе информации, добытой в пещерах.
Команде исследователей, использовавшей самые разные методики, не имеющие ничего общего с научным материализмом, удалось дешифровать почти весь спектр мыслеобразов подопытного существа, плотно переплетенных с его не контролируемыми сознанием инстинктами.
— То есть, — с гордостью заявил Удолин, — мы как бы создали своего рода «словарь», достаточный, чтобы при определенных условиях общаться с представителями его вида «на равных». Это, без ложной скромности сказать, достижение, выходящее за пределы всего, ранее известного…
— Чего там, — подначил профессора Новиков. — В любой почти сказке упоминается о том, что люди умели разговаривать с лешими, кикиморами, прочей нечистью.
— Отнюдь, отнюдь, — возбудился Удолин. — В сказках, легендах, а также вполне достоверных эзотерических документах особо отмечается, что общение происходило, так или иначе, но на человеческом уровне. В пределах языка и менталитета. Вот если бы, скажем, Хома Брут обратился к тому же Вию адекватно, итог встречи мог быть совсем иным. Не так?
— Согласны. То есть ты хочешь сказать, что, вновь встретившись с дуггурами этого вида, сумеешь говорить с ними «как свой»?
— Более того, при определенных условиях они не смогут меня отличить от своего. Тот самый случай, когда внешние физические признаки отступают на второй, третий и так далее планы.
— Лихо! — только и сказал Шульгин.
— К сожалению, наши достижения этим и ограничиваются. Более разумные представители их расы используют другие способы коммуникации. У них четко выстроенная иерархия. Вертикальная и горизонтальная. Я почти уверен, что сумею не то чтобы общаться, но руководить монстрами и менее гуманоидными обитателями их мира. Прикинуться, на какое-то время, членом или руководителем «пятисоставной» личности. Не так уж это сложно, раз нам известна сфера их компетенции, род занятий и образ «мыслей»…
— Это уже интересней, — Новикову надоело сидеть, он встал, пошевелил кочергой в камине, подкинул несколько поленьев. — Насчет образа мыслей. Развей поотчетливее. Раз уж ты в него проник…
— Да ты понимаешь, «образ мыслей» — это, пожалуй, метафора. «Образ жизни» — гораздо ближе. Погрузившись в глубь психики объекта, мы выяснили крайне интересные для исследователей вещи…
— А на собственные установки не повлияло? — впервые включился в разговор Ростокин. Он тоже был прилично образован в области психологии, теоретической и практической, да и имел успешный опыт общения с некробиотическими существами — Артуром и Верой.
— Ни в коем случае. Это только в анекдотах психиатры уподобляются своим пациентам. Я умею абстрагироваться…
— Дальше, давай дальше, — поторопил Новиков.
— Видишь ли, философы всех времен и народов безуспешно бились над расшифровкой понятия «счастье». Сколько на эту тему трудов написано и копий сломано!
— Как же, и мы почитывали, — Шульгин опять вспомнил любимый с юности «Понедельник…». — Линейное и нелинейное, частное и всеобщее…
— Так вот эти существа для себя данную проблему решили раз и навсегда. Они абсолютно счастливы. В том смысле, что жизнь их наполнена под пробку. Как вот эта бутылка «Особой очищенной». — Удолин указал пальцем и немедленно принялся отковыривать белый сургуч, покрывающий горлышко.
— Полная удовлетворенность жизнью, максимальное удовольствие от всего, в ней происходящего, ни малейшего намека на негативные эмоции. Им просто неоткуда взяться. Исключены по определению. Пища в изобилии, возможность спаривания с любыми партнершами, физиологически готовыми, работа, сам факт исполнения которой мало отличается от сексуального наслаждения…
— Так это ж настоящий коммунизм… твою мать! — восхитился Сашка. — У нас не получилось, потому как варианты со всех сторон мешали. А ежели нет «враждебных голосов» и разлагающих примеров — чудо, а не жизнь.
— Именно, именно, Саша! Разве коммунизм предполагает что-нибудь другое? При отсутствии возможности выбора то, чем они довольствуются, и есть настоящее и предельное счастье.
— Годится, Костя, — кивнул Шульгин. — С утра посади своих орлов, пусть составят подробный и глубоко аргументированный отчет. Пригодится. А что с теми, кто на следующей ступеньке?
— Тут уж я пас. Уровень раба, серва, крепостного не позволяет квалифицированно судить о внутреннем мире высших сословий. Только описательно, в пределах наблюдаемых проявлений неизвестных побудительных мотивов.
— Нет, ну как сформулировано! — с восхищением воскликнул Сашка. На Удолина похвалы действовали не хуже, чем очередная стопка.
— А факт осознания себя рабом или сервом никак не мешает состоянию тотального счастья?
— В том-то и дело. Мне очень кажется, что некто в свое время решил этот вопрос раз и навсегда. Странный процесс эволюции или целенаправленное воздействие селекционера привели к тому, что собственное положение в иерархии критическому осмыслению не подлежит. Поручик может переживать о том, что он до сих пор не капитан, и до самой отставки мечтать о генеральских эполетах, предпринимая к тому разумные или не очень, честные и бесчестные действия, но это свойство индивидуальной личности европейски воспитанного человека. У них иначе. Я бы хотел повести вас туда… — глаза Удолина вдруг затуманились. Возможно — мечтой о непредставимо-абсолютном счастье.
— Сходим, — махнул рукой расслабившийся Ростокин. — Везде ходили и туда сходим.
— Все ж таки хотелось чего-то более конкретного, — осторожно попытался повернуть профессора в нужную колею Новиков. Он строго предупредил товарищей, чтобы до «особого распоряжения» о наличии у них в плену «истинно мыслящего» они не упоминали. О бихевиоризме[47] он знал достаточно.
— Ну что, Андрей, я могу тебе объяснить? Ты человек образованный, и то с огромным трудом сможешь кое-как приблизиться к истинному мировосприятию якобы хорошо нам известного Сенеки. Блестящий пример — в его письмах к Луцилию он неоднократно описывает собственную виллу и ее планировку. Но ни один современный архитектор не сумел по этим описаниям сделать реконструкцию. Очевидно — стиль мышления не совпадает по каким-то существенным параметрам. А обратная перспектива у средневековых художников? У них глаза были другие или мозги иначе настроены?
— Давайте прервемся, — предложил Ростокин. За окнами, как очень часто бывало на Валгалле, вдруг завыл и засвистел ветер, принесший с севера очередной снеговой заряд. По стеклам хлестало так, что невольно возникало опасение за прочность шестимиллиметрового сталинита[48].
— Выйдем, подышим, полюбуемся.
Ему и вправду было интересно. Не Антарктида, но около того.
Собаки, решившие укрыться от непогоды, но не забывавшие служебного долга, образовали плотный меховой вал по обе стороны входной двери. Здесь снег и ветер их не доставали, но как только хозяева вышли на веранду, псы подскочили, ожидая приказаний.
— Вольно, братва, отдыхайте, — бросил Шульгин.
Нескольких минут под ударами бурана, когда дышать почти нечем и приходится цепляться за стойки крыльца, чтобы не унесло в гудящую мглу, хватило любителю сильных ощущений. Вслед за Ростокиным все вернулись к столу и огню в камине. Новиков почти до предела задвинул вьюшку на трубе, а то пламя срывало клочьями и уносило вверх.
