Лобов прыгнул следом за Петером, мельком глянул из-под ладони.
— Пикирующие. Сейчас начнется! Голову береги, лейтенант!
Дикий, рвущий за душу вой, который сопровождал самолеты, рассчитан был, по-видимому, на то, что люди, вспугнутые им, поднимутся с земли и побегут в панике под бомбы, но они не поднялись, а еще плотнее прильнули к земле, досадуя на то, что вот опять приходится ложиться лицом в пыль, вместо того чтобы двигаться дальше или, на худой конец, просто посидеть в холодке, отдохнуть…
В овражке, куда забрались Кампа, Лобов и еще десяток бойцов, было сыро, несмотря на царившую кругом полдневную жару, и даже прохладно. Вверху, почти загораживая небо, сходились ветви ракит.
— Славяне, родник близко! — сказал Лобов, ощупывая ладонями землю. — Да вот он, глядите!
Под корнями старого вяза в маленькой, чуть больше лошадиного копыта, ямке блестело зеркало чистой воды.
— По одному и быстрее! — командовал Лобов. — Сейчас строить начнут.
С дороги, и в самом деле, закричали: «Становись!», однако весть о роднике уже разнеслась, он притягивал, звал, его, как оазис в пустыне, не могли так просто миновать истомленные зноем путники. Они сбегались отовсюду, ложились грудью на мокрую землю, долго и жадно пили, фыркая, охая и ругая тех, кто сует в родник котелки и мутит воду. Напившись, сами лезли в ямку с котелком, флягой или даже каской, набирая впрок уже мутную, но по-прежнему удивительно вкусную воду.
Впрочем, строиться колонне было еще рано. Самолеты вскоре вернулись и, зайдя со стороны солнца, начали по одному пикировать на дорогу. Земля вздрагивала от взрывов фугасок.
— Вот навязались! — возмутился Лобов.
— Не надо было парад устраивать, — спокойно заметил пограничник, — не на плацу!
— Разбежаться, что ли, надо было всем? — спросил одноглазый пулеметчик. — А если впереди противник?
— Зачем разбегаться? Скрытно надо двигаться, лесами. Или дорогой ночью.
— «Ночью. Лесами!» — передразнил пулеметчик. — Немцы, может, под Новоселками стоят, а мы тут будем прохлаждаться! Нам поспешать надо! Айда, Гришка!
Он полез наверх, за ним потянулись остальные. Самолеты улетели, но на дороге не было видно ни легковой машины, ни бравого майора на пегом мерине. Из леса группами и поодиночке выходили бойцы. Теперь их было не так много — основная масса успела построиться и уйти под командой майора. Озираясь и поглядывая на небо, солдаты стекались к дороге.
— Принимай командование, товарищ младший лейтенант, — сказал Лобов, — ты теперь самый старший.
— Что ты! — запротестовал Кампа. — Скажут, самозванец! И потом… я ведь еще и месяца не служу…
— Как хочешь, но иначе в армии нельзя. А ну, братва, становись по два! Шагом марш!
Досадуя на свою застенчивость, Петер задумчиво шел в хвосте колонны. Странное это было подразделение. Почти никто здесь не знал друг друга, но все были охвачены одним желанием, как можно скорей найти свою часть, а если нет, то любую другую и избавиться от неприятного чувства одиночества и беззащитности. Это желание сплачивало сильнее всякого знакомства и даже родства.
Последующие три дня прошли без особых тревог. Люди упорно шли на восток, придерживаясь крупных лесных массивов. Четвертого июля они вышли к Даугаве, форсировали ее и углубились в хорошо знакомые Петеру леса. Все надеялись, что здесь наступление немцев захлебнется и фронт стабилизируется. Но в Дубне их остановила и заставила принять бой какая-то воинская часть, а на шоссе возле Шпог они сами наткнулись на немецкую танковую колонну и спаслись отчасти потому, что в стороны от шоссе тянулись болота, отчасти потому, что немцы торопились на север, где, наверное, еще продолжались бои…
Чем дальше Кампа с товарищами продвигались на восток, тем больше встречалось им групп и одиночек, выходящих из окружения. Некоторые пристраивались к их колонне, другие продолжали идти самостоятельно. Кампа не мешал им. Вчерашний учитель еще не знал, имеет ли он право заставить их повиноваться…
Для всех теперь уже было ясно, что на латвийской земле немцев остановить не удалось. В стороне от дороги лежали хутора, жалкие, одинокие, наивно прячущие в июльской листве свои яркие соломенные крыши. Эти хутора, темные, молчаливые, с чисто подметенными дворами, стожками пахучего сена, аистиными гнездами, узорчатыми половиками на желтых ошкуренных колышках, провожали Петера до старой русско-латвийской границы, а потом исчезли.
То, что в этом месте проходила граница, Кампа узнал не только по исчезновению хуторов, но еще и потому, что грейдерная, обсаженная с боков деревьями дорога сменилась проселочной грунтовой и еще потому, что леса вокруг становились все более дремучими. Об этих знаменитых псковских лесах Кампа слышал раньше, но видел их впервые.
Древние болота, бурелом, непроходимые топи и бездорожье не мешали Кампе, а помогали ему. Немецкие танки, временами пускавшиеся в погоню, отставали, увязнув в болотах, самолеты не могли обнаружить людей под плотным навесом ветвей. Кампа с товарищами шел теперь не только ночью, но и днем. В глухих, затерянных среди леса деревушках их встречали теплым парным молоком, свежим ржаным хлебом, а изредка даже русской баней с веником, горячим паром и ковшом ледяного кваса…
И Кампа ожил. Отступление, горечь поражения, даже потеря Латвии не казались ему больше непоправимым несчастьем, и черные мысли, преследовавшие его, улетучивались вместе с сизыми дымками бивуачных костров.
Кроме того, он был не один. Когда он спал, его охраняли товарищи, а когда ложились они, младший лейтенант Петер Кампа становился на пост, чтобы охранять их сон…
Учитель был уверен, что этому движению на восток рано или поздно наступит конец и тогда он повернет дуло своей винтовки на запад и вместе с остальными пойдет освобождать Латвию.
Между тем жизнь шла своим чередом. Военная жизнь Петера Кампы — младшего лейтенанта.
Однажды его догнала машина — потрепанная «эмка» в комуфляжных зеленых и черных пятнах. А может быть, это он догнал остановившуюся посреди дороги «эмку» и почти машинально хотел ее обойти, но дверца неожиданно отворилась, и резкий, привычный к командам, но уже стареющий, с хрипотцой голос произнес:
— Товарищ младший лейтенант, потрудитесь подойти ко мне!
В первые секунды Кампа решил, что это относится не к нему, но, заметив, как дружно отхлынули все, кто шел рядом, понял, что случайно попал на глаза кому-то из начальства. Он был еще очень молод и не привык к проборциям «ни за что», и когда генерал в запальчивости назвал его трусом, щеки молодого человека побледнели, глаза сузились.
— Насчет ума — не знаю, товарищ генерал, — произнес он, — может, и не больно умен. Не мне судить… А что касается трусости — извините! Вы меня в бою не видели, и поэтому прошу вас…
Петер поднял глаза и замолчал. Перед ним в форме генерала стоял пожилой и очень уставший человек. «Наверное, ему далеко за пятьдесят, — вдруг подумал Петер. — Ах, как неудобно, что я погорячился!»
Идущие по дороге солдаты, заметив генерала, поправляли шинели, подтягивались.
— Мальчишка! — сказал громко генерал. — Молоко на губах не обсохло, а туда же: дерзить! Подчиненных распустил! Не рота, а толпа!
Впрочем, теперь в его голосе не было прежней неприязни. Гордый и, наверное, в самом деле, храбрый младший лейтенант ему понравился…
— Извините, — сказал Кампа, — но здесь нет моих подчиненных. Они погибли…
— Все равно, — сказал генерал, — постройте всех.
Петер подал команду. Бойцы заторопились, загремели котелками и оружием, толкаясь, выстроились вдоль обочины. Пока они строились, подошло еще несколько одиночек и небольших групп. Их тоже поставили в строй.
— Разрешите продолжать движение? — спросил Кампа, но генерал медлил. Лицо его подобрело. Вот он подошел совсем близко.
— Так вы латыш? — спросил он. — Я узнал это по вашему акценту. А я — литовец. Из Шяуляя. Желаю вам… скорейшего возвращения на родную землю! Прощайте!
— До свидания, — сказал по-литовски Кампа.
Глава третья
Машина генерала давно уже скрылась из глаз, а построенные им люди все еще продолжали старательно держать равнение, и Петер время от времени покрикивал:
— Взять ногу! Задние, подтянись!
Постепенно рытвины, ухабы, воронки сделали свое дело: поломался строй, колонна разбилась надвое. Одна половина шла по левой стороне дороги, другая — по правой. Сначала бойцы шли по двое, потом растянулись гуськом. Разговаривали, курили, не дожидаясь разрешения, отходили по нужде и догоняли своих бегом по луговой траве. Сейчас они явно воспряли духом. Теперь у них было свое подразделение, свой командир. Молодой, правда, но все же командир…
Кампа шагал впереди правой половины колонны. За ним след в след шел невысокого роста первогодок. При встрече с генералом затянулся ремнем — едва дышит, воротник у гимнастерки узок, не сходится. Ногти поломал, а застегнул!
