– Ничего поросеночек, – удовлетворенно улыбается Виктор, – сто двенадцать килограммов. Побольше бы таких!
Притихший до этого «поросеночек» неожиданно подскакивает и звонко ударяет наклонившегося боцмана по ногам. Тот валится на палубу и хватает колотушку. Успокоив тунца крепким ударом, боцман взрезает ему живот, и Виктор начинает копаться во внутренностях: нужно посмотреть, чем рыба питается, в каком состоянии гонады, упитана ли. Если рыба нерестовая – значит, тунцы должны водиться в более теплых водах. Если преднерестовая, то искать их надо в более холодных водах, где они усиленно кормятся. Взяв пробы, мы передаем рыбу Михаилу Афанасьевичу. Тот ловким ударом отсекает ей голову, плавники, пластает на две половины и отправляет в трюм.
– Тунец!
Еще тунец, еще!.. Лица у всех повеселели. Хоть Торин и говорил что-то хорошее про акул, но сейчас нам нужны тунцы! Вот они, какие красавцы, – один к одному. Что ни рыбка, то центнер вкуснейшего мяса. Десятка два таких «поросят», выуженных из океана, – вот тебе и две тонны, хороший промысловый улов, ради которого мы и пришли в этот район из северного полушария.
Тунец... Тунец... Еще один! Ох, черти, какие же они тяжелые! Чувствую, что руки мои вытянутся до колен. Пока дотащишь тунца до мерной доски и взгромоздишь на весы, кажется, что все мышцы лопнут.
– Это тебе не сардинку анализировать, как в прошлом рейсе, – говорит мне Жаров нравоучительно, когда я, со стоном распрямившись, начинаю растирать поясницу.
Новый тунец избавляет меня от продолжения разговора с Виктором. Бегу к лазпорту. Здесь уже держит в руках багор Юра Торин. Всю ночь они с Сашей проработали в лаборатории, а теперь вышли помочь палубной команде и нам. Работать стало легче: Юра подтаскивал к нам одного тунца за другим, а Саша ловко глушил их колотушкой.
Почти все тунцы желтоперые. У них ярко-желтые спинной и анальный плавники и длинные – грудные, которые несколько короче, нежели у тунца длинноперого и несколько длиннее, чем у тунца большеглазого. Обитает желтоперый тунец в тропических и субтропических водах Атлантического, Тихого и Индийского океанов. Рыба эта очень чувствительна к изменению солености воды. Во время тропических ливней, когда прибрежные воды сильно опресняются, желтоперые тунцы покидают такие районы и уходят подальше от берега – в открытый океан в поисках добычи, а питаются желтоперые тунцы мелкими стайными рыбами и кальмарами; они совершают очень большие переходы, исчисляемые тысячами миль. Наибольшая величина желтоперого тунца – 3 метра, вес – до 250-300 килограммов.
Юра все подбрасывает и подбрасывает нам тунцов. Страничка за страничкой заполняются колонками цифр, новыми и новыми данными.
– Длина – метр сорок шесть... Вес... Держи, держи голову... Вес... сто восемнадцать, – диктует мне Виктор. – Ишь, толстяк! Бери его за хвост, так его, родимого! Держи, боцман.
– Ого, вот так желудок, как тугой мешок! Что в нем? Остатки небольшого осьминога, сардина. А это что? Красивая хрупкая раковина, а в ней небольшое, очень похожее на осьминога существо с щупальцами в пупырышках присосок. С чего бы осьминогу забираться в раковину? Нет, это не осьминог, а аргонавт, единственный из головоногих моллюсков, имеющий раковину.
Интересная находка – аргонавтов в нашем музее нет, – и поэтому я с большой осторожностью заворачиваю находку в марлю и прячу в банку со спиртом.
– Счастливчик, – как бы между прочим, замечает боцман, – бульк – и в спирт! Насосется же он сейчас!
Да, мой бидон с винным спиртом для некоторых на судне – источник терзаний и соблазнов. Это ничего, что там всякие рыбки, раки да гонады плавают и что в 40 литров девяностоградусного спирта влито некоторое количество формалина. Подумаешь, только крепче будет...
– Формалин – это яд, – предупредил я всех в начале рейса. – Конечно, от этой дозы не умрешь, но лучше его не пытаться пробовать, ребята.
И ребята не пробовали. Особенно после того, как один хороший парень, не буду называть его фамилии, попросил у меня 100 граммов спирта из бидона: дескать, протереть пальцы на ногах надо. Не знаю, каким образом он протирал свои пальцы, но у этого парня в тот день было такое состояние, что его еле отходили. С тех пор моим спиртом никто больше не интересовался.
– Юрий Николаевич, – слышу я голос Славы, – кувалду поймали!
Кувалду? В такой дали от берегов и на такой глубине? Не может быть! Кувалда – характерный обитатель каменистых прибрежных мелководий. Что ей делать над океанской пропастью? Ведь эта рыба совершенно не приспособлена для жизни в открытых водах: она очень медлительна, плохо плавает, ей не угнаться ни за одной рыбешкой. Удел ее – обгрызать кораллы да разыскивать на дне моря раковины с моллюсками, которые она грызет, как кусочки сахара. Поэтому у нее и рот такой – два зуба, напоминающие одновременно и клюв попугая и слесарные кусачки.
И все же Слава не ошибся: он хорошо запомнил лекцию, которую прочитал рыбакам в начале рейса, сидя на краю рыбного ящика, Жаров. Действительно, нам попалась кувалда. И как бы в подтверждение этого, рыба сначала раздулась, как шар, а потом, звонко клацнув зубами, легко перекусила металлический поводок, торчащий изо рта.
Вскрытие показало, что рыба сильно истощена; желудок ее совершенно пустой, за исключением непереваренной сардинки, на которую кувалда клюнула. Что толкнуло рыбу покинуть свою привычную среду и отправиться в столь дальнее и небезопасное путешествие? Зачем она решила поменять уютные коралловые заросли на пугающую темноту океанских глубин? Все это представляет собой интересную загадку, тем более что в этом рейсе мы выловили над океанскими глубинами шесть кувалд и трех крупных колючих сомов, которые обычно обитают в прибрежных водах.
Ярус выбран, палуба вымыта. Боцман отправляет последних тунцов в морозилку, а мы с Валентином скрепя сердце дочищаем голову «быка». В препарировании акул это самое трудное и сложное дело. Наткнувшись на зубы, можно пропороть руку до костей; до них нельзя дотронуться: острые как бритвы костяные лезвия мгновенно оставляют на коже глубокие, долго не заживающие порезы. Наконец работа закончена, мы прополаскиваем шкуру из брандспойта и спускаем ее в трюм, где на переборке висят полушубки, зимние шапки, ватные брюки, сапоги. Одевшись, мы открываем толстую, как в банковском сейфе, дверь и вступаем в царство льда и холода, – в морозильную камеру. Здесь – минус двадцать. От разности температур более чем в 50 градусов захватывает дыхание. Коченея от холода, мы торопливо очищаем один из углов морозилки, где будет храниться коллекция, подвешиваем шкуру и выскакиваем в трюм. Дверь за нами гулко захлопывается. С этой дверью нужно быть очень-очень осторожным. Несколько недель назад, когда мы под Конакри ловили парусников, в морозилку, на секунду в одних трусах и тапочках заскочил рефрижераторный механик Вася Суховеев. Ему нужно было что-то там посмотреть. Вскочил он в морозилку, дверь за ним захлопнулась, да так, что ее невозможно было открыть. А мороз уже вцепился в Васины уши, щеки. Испугался механик, закричал, но кто его услышит? Сообразил это Василий, примолк и что было сил приналег на дверь. Долго ли может голый человек просидеть в морозилке? Теплое тунцовое мясо превращается в камень за 25-30 минут. А сколько уже прошло? И сколько времени пройдет, прежде чем на судне заметят, что его, Суховеева, на месте нет? Страшно стало, заскрипел Василий зубами, схватил замороженного парусника и, как тараном, стал бить им в дверь. Кожа ладоней прилипала к промороженной туше, но Вася бил и бил в дверь до тех пор, пока она, отвратительно скрипнув, не приоткрылась. Когда Василий рассказывал об этом случае, все смеялись, а потом замолкли – задумались. Наверно, каждый представил себе, что могло произойти, если бы не хватило у Василия сил вырваться из морозилки.
