– Не слишком ли мы далеко забрались в леса? – спросила Джузеппина, усаживаясь на предложенный ей стул.
– Одна из неприятнейших особенностей моего положения – нет шансов избежать навязчивого внимания, не заберись мы так далеко в леса.
Она улыбнулась и взглянула на него с теплотой и гордостью.
– Похоже, ты нашел нечто куда большее, чем просто свое место в музыке. К трем главным именам итальянского освободительного движения прибавилось еще одно: Мадзини, Гарибальди, Кавур, Верди.
– Как можно отказаться от такой компании! – засмеялся Верди, а потом слегка нагнувшись к Джузеппине через стол тихо добавил, – И это одна из приятнейших особенностей моего положения.
Джузеппина усмехнулась.
– Народ величает тебя «композитором в шлеме».
Верди опять засмеялся и покачал головой.
– Я подписал контракты на постановку шести премьер в разных театрах на следующие три года, – лукаво посмотрев на Джузеппину, произнес он с явным интересом ожидая ее реакции.
Она раскрыла рот от изумления.
– Ты шутишь?
Джузеппе пожал плечами в ответ. Какое-то время Джузеппина молча разглядывала его хитрое лицо. Похоже, он и в правду не шутил.
– Это же галеры! – воскликнула она наконец, – Какая цель может стоить такой цены?
Маэстро смотрел на нее и улыбался. Он не собирался отвечать, не собирался обсуждать уже принятые им решения. Он просто любовался женщиной, сидящей напротив него, и разливавшееся по телу тепло напоминало ему о временах юности, терзаний и борьбы. Временах, ушедших всего пару лет назад, но казавшихся такими далекими, как будто с сегодняшним днем их разделяли столетия. Временах, наполненных страхами и болью, но сейчас вызывавшими в сердце лишь нежность и ностальгию.
– Ты же знаешь, что увидеть тебя было единственной причиной моего приезда? – вдруг чересчур серьезно спросил он.
– Я слышала, ты приехал в Парму, чтобы нанести визит могущественному маэстро Россини, – с озорным вызовом заметила она.
– Он дает прием в пятницу вечером, – кивнул Джузеппе усмехнувшись, – Ты могла бы присоединиться ко мне.
– Я подумаю, – с наигранной строгостью ответила она, их глаза встретились, и повисла та самая неловкая пауза, которая заставляла чуть чаще биться сердца обоих. Джузеппина глубоко вздохнула и добавила уже без какого-либо притворства, – Когда ты уезжаешь в Венецию?
– Наутро после приема.
Она кивнула, ничем не выдав своей досады. Меж тем, напоминание о том, что их жизни больше ничего не связывает, едкой горечью подобралось к горлу.
До пятницы Джузеппе успевал сходить еще на один спектакль «Набукко». На этот раз маэстро предоставили место в ложе для особо важных гостей и плату за билет брать не стали.
Джузеппина, сидя перед зеркалом, поправляла макияж, готовясь к выходу на сцену. Маэстро нервно ходил по комнате кругами.
– Если ты берешь на себя расходы по написанию либретто, то четырнадцать тысяч австрийских лир выглядит более чем разумным предложением, – проговорила она, оценивая, насколько ровно легли румяна.
– Как, черт возьми, я пойму расходы на либретто, если у меня до сих пор нет ни либреттиста, ни сюжета?! – раздраженно вскричал Верди.
Джузеппина улыбнулась, она скучала по этому демонизму, который многие считали невыносимым, а ей он почему-то всегда казался очаровательным. Она отвлеклась от макияжа и посмотрела на маэстро.
– Ла Фениче согласовали дату премьеры, но не вышли с предложениями по сюжету?
– «Кромвель», – угрюмо буркнул Джузеппе.
– Гюго? – глаза Джузеппины наполнились искренним изумлением.
Верди кивнул.
– Но… – продолжала было Джузеппина, но запнулась.
– Я знаю.
– А Теми?
– По его собственным словам, венецианская сырость ему не по душе.
Оба глубоко задумались, их размышления прервал стук в дверь. На пороге появился Саверио.
– Пора, синьорина, – обменявшись приветственным кивком с маэстро, произнес он.
Через две четверти часа публика театра Реджо была уже полностью во власти чарующего сопрано синьорины Стреппони. Голос дивы обнимал нежным бархатом сердце каждого в зале. Одухотворенные лица зрителей застыли в восхищении. Она перевела глаза на ложу для особо важных гостей и встретила полный обожания взгляд маэстро. «Похоже, именно так и выглядит настоящее счастье» – мелькнуло в ее голове. Мелькнуло и померкло. Ненавистная ноющая боль опять слегка, как будто играя, надавила ей на грудь, угрожающе поднялась к горлу и отпустила. Если это и настоящее счастье, похоже, Джузеппине не было суждено долго им наслаждаться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В пятницу синьорина Стреппони, конечно же, сопровождала маэстро Верди на прием к Джоаккино Россини. Пожалуй, о том, насколько в девятнадцатом веке был знаменит хозяин торжества лучше всех в далеких двадцатых годах того столетия написал Стендаль, пошутивший, что после смерти Наполеона нашелся еще один человек, о котором все время говорят повсюду от Вены до Калькутты.
Родился автор собиравших аншлаги по всему миру тридцати девяти опер, тридцати двух камерных произведений и четырнадцати альбомов вокально-инструментальных пьес, в бедной семье, угрюмой, непроглядно-серой зимой 1792 года на окраине провинциального городка Пезаро. Не имевшая шанса получить образование, но от природы обладавшая прекрасным сопрано мать и служивший городским трубачом отец окружили сына заботой, музыкой и мечтами о карьере оперного вокалиста.
Выступать со сцены мальчик начал лет с семи, отчасти из-за проявленных неординарных способностей, но во многом как следствие необходимости использовать все возможности для заработка. Отец, не скрывавший свои политические взгляды, поплатился за них годом в австрийской тюрьме, и маленький Джоаккино с матерью присоединились к бродячему театру, пытаясь хоть как-то выживать на скудные гонорары от сельских концертов.
Если маэстро Верди во многом был обязан своим успехом доброте и поддержке синьора Антонио, то для Джоаккино Россини покровителем и проводником стал некий Джузеппе Малерби, каноник в городке Луго, принадлежавший к одной из богатейших семей тех мест. Семейство Россини перебралось в Луго после воссоединения с отцом, маленькому Джоаккино было всего десять лет.
Священнослужитель, совершенно очарованный музыкальным талантом мальчика, учил его вокалу, игре на клавесине, нотной грамоте, познакомил будущего величайшего композитора с партитурами Гайдна, Моцарта и Бетховена. Результат не заставил себя ждать. К двенадцати годам Джоаккино уже были написаны шесть сонат для струнных, которые весьма благосклонно приняла местная публика. В четырнадцать он отправился в свой первый мини-тур в качестве дирижера.
В отличие от Джузеппе Верди, карьера Россини не знала ни трагедий, ни препятствий. Премьерная опера композитора состоялась в Венеции, когда маэстро едва исполнилось двадцать. После этого стремительный взлет его звезды было уже не остановить.
Балагур, гурман, любитель женщин. Он поражал современников не только легкостью отношения ко всему, что он делал, и всему, что происходило вокруг, но и непостижимой способностью совмещать полное отсутствие серьезности с глубиной взглядов и величественностью произведений.
Все давалось маэстро Россини с мистической непринужденностью. Своего «Севильского цирюльника», без преувеличения, возродившего жанр итальянской комической оперы и по сей день считающегося одной из величайших опер всех времен, композитор написал за двадцать дней. Невероятная творческая плодовитость и насыщенная общественная и культурная деятельность совершенно не мешали Россини вести бесшабашно разгульный образ жизни, что на удивление никогда не сказывалось ни на качестве его музыки, ни на грамотности, с которой он вел свои дела.
Ему рукоплескала стоя Венская опера, жал руку Бетховен, а когда он уезжал из австрийской столицы, толпа на улице провожала его карету аплодисментами. Он дирижировал своими операми в лондонском Королевском театре, и сам Георг IV, ставший преданнейшим поклонником Россини, частенько приглашал композитора на закрытые концерты в своем дворце. В Париже, где Россини провел не один год своей жизни, он получил звания генерального инспектора пения, композитора его величества и стал членом Совета по управлению королевскими музыкальными школами.
