покупают их сами. Даже не выбирают. У маминой секретарши Сары прекрасный вкус. Но все ее тщательно выбранные подарки оседают где-нибудь в дальнем углу моего гардероба, в нижнем ящике комода, под кроватью, и я ими никогда не пользуюсь. И никто не спрашивает, понравились ли они мне. Никто даже не спрашивает, почему их потом никто не видит. Подарки никого не интересуют. Наверное, потому, что и я никого не интересую. Только одного человека на свете заботит, жива я или умерла. Он столько сделал для меня в прошлом, теперь моя очередь что-то сделать для него.
Я задумала маленький сюрприз для мамы и всех остальных. Сюрприз, благодаря которому мой день рождения никогда не забудут и станут обсуждать еще долго-долго. Это была моя драгоценная тайна. Потом мне придется несладко, ну и наплевать. Честное слово, наплевать. Хватит с меня всех этих разговоров про «живи и давай жить другим, но не в нашем квартале». Нет, я не считала себя лучше прочих, ничего подобного, но с чего-то надо было начинать, кому-то придется показать всем, какие они лицемеры.
Почему бы не прямо сейчас?
Почему бы не мне?
Глава 28
• Каллум
– Райан, так ты ничего не изменишь. Вот, например, Алекс Лютер…
– Да чтоб его разорвало, этого Алекса Лютера!
– Райан! Выбирай выражения! – одернула его мама.
– Спустись с небес на землю, Мэгги! – рассердился папа. – Алекс Лютер – еле живое, едва дышащее доказательство того, что попытки изменить все мирным путем обречены на провал. Этот пустышка бывал в тюрьме чаще, чем любой из восьми знакомых мне начальников тюрем.
– Не называй его так! – напустилась на него мама. – Будто мало того, что тупые Кресты зовут нас пустышками, не хватало еще, чтобы мы сами себя так называли!
– Только мы и имеем право так себя называть, – возразил папа.
– Чушь! Когда мы себя так называем, Кресты считают, будто им тоже можно. И вообще я о другом. Алекс Лютер – великий человек…
– Я не отрицаю, просто Генерал делает гораздо больше Алекса Лютера, чтобы изменить мир.
– Если бы у бабушки были колесики, она была бы трамвайчиком! – Мама фыркнула.
– Что ты имеешь в виду? Генерал…
– Кому война, а кому мать родна! – По маминому голосу было предельно ясно, какого она мнения о Генерале, главе Освободительного Ополчения, которого никто не знал ни в лицо, ни по имени. – Убивать и калечить, конечно, зрелищнее, чем устраивать мирные протесты, сидячие забастовки и пассивное сопротивление, но это не значит, что так правильно!
– Генерал…
– Не желаю больше ни слова слышать о Генерале. Ты говоришь о нем так, будто он родной брат самому Господу Богу!
– Вообще-то, можно сказать, так и есть, раз он глава ОО, – ответил папа.
Мама на это разразилась тирадой из таких выражений, каких я раньше от нее не слышал. Я оставил их с папой спорить, кто лучше, Генерал или Алекс Лютер, и украдкой поднялся по лестнице. Они что, вообще не собираются ложиться? Я уже полчаса прождал, когда им надоест и они заткнутся. В который раз они так спорят?! Победителем не выходил никто. Родители только злились друг на дружку. К чему тогда все это?
Я посмотрел на настенные часы в гостиной. Половина третьего ночи. Вечером Сеффи просигналила мне, что нам надо срочно поговорить. У нас был секретный условный сигнал. Она звонила три раза и каждый раз давала два гудка, прежде чем повесить трубку. Так ей не приходилось ни с кем разговаривать, и мама, папа и Джуд не догадывались, что это она звонит. Разумеется, такие краткие звонки доводили маму с папой до исступления, но фокус был в том, чтобы не злоупотреблять этим приемом. Если мне нужно было срочно поговорить с ней, я поступал точно так же, только днем дозвониться было сложнее, поскольку в доме Сеффи к телефону тут же подбегал кто-то из слуг. Услышав сигнал, я знал, что Сеффи позвонит мне от половины третьего до трех ночи, когда ей удастся незамеченной улизнуть из своей комнаты и добраться до какого-нибудь из телефонов в доме. А если телефонный сигнал подавал я, мы обычно встречались ночью, примерно в это же время, в ее розарии. Потому-то я и засел над единственным телефоном в нашем доме, словно стервятник, дожидаясь первого «бз-з-з», чтобы успеть схватить трубку, пока звонок не перебудил всех остальных.
Стрелки показали без четверти три, двинулись дальше, вот уже и ровно три. В пять минут четвертого я решил, что Сеффи, похоже, не позвонит. Может, оказалось трудно добраться до телефона. Я уже двинулся вверх, и тут телефон задребезжал. Я в жизни не бегал так быстро. И все равно, прежде чем я схватил трубку, телефон успел прозвонить один раз.
– Каллум!
– Тише! – шепнул я и испуганно посмотрел на темную лестницу, внимательно вслушиваясь, не откроется ли там дверь спальни. Шли секунды. Ничего. – Сеффи?
– Я поздно, извини, просто мама десять минут назад спускалась и только что ушла обратно наверх.
– Ничего.
Сеффи шептала тихо-тихо, как и я. Я стоял и разговаривал со своей лучшей подругой в кромешной темноте в
