Тесля вернулся ни с чем. Следы комбата терялись где-то на пути во вторую роту.
— Не нашли, — доложил я полковнику в полной уверенности, что за этим последует нагоняй.
— Знаю, — прогудел в телефонной трубке басовитый голос командира полка. — Контужен твой «первый». Бери все его хозяйство в свои руки. И без промедления.
— Как?
— Что «как»?
Я молчал. Такое решение командира полка застало меня врасплох.
— Передай свап самовары любому из командиров взводов, а сам становись на место первого, — уточнил он.
— Есть! Но…
— «Но» будешь говорить, когда верхом на высоту прочно сядешь, — прервал меня полковник. — Пришлем под
могу. Обо всем докладывай. Думаю, сегодня не будет хуже, чем было.
Я вызвал Сидорина, передал ему роту и направился вместе с Теслей на НП батальона. По дороге сказал Тесле:
— Будешь у меня ординарцем.
— А справлюсь?
— Справишься.
— А чоботы новые получу?
— Получишь…
Подмога, обещанная командиром полка, не заставила долго ждать. Пришел капитан Акишкин. Как раз в тот момент я докладывал обстановку начальнику штаба полка. Выслушав меня, он не забыл сказать несколько ободряющих фраз, приведя слова Суворова:
— Русские прусских всегда бивали, русские в Берлине бывали. Думай о Берлине, и тогда высота будет наша!
Совсем иначе повел со мною капитан Акишкин. Высокий, широкоплечий, перетянутый ремнями, с биноклем на груди и планшетом на длинном ремешке, он, как всегда, важничал. Небрежно бросил мне:
— Доложите, что тут у вас происходит.
— Вы же слышали мой доклад начальнику штаба.
Акишкин смерил меня грозным взглядом, демонстративно подошел к телефону, покрутил ручку.
— Алло! Алчо!.. Что мух там ловите? Живо соедините меня с десятым!.. Товарищ десятый, нахожусь в хозяйстве Кулакова. Все в пределах нормы… Что?.. Да, капитан Акиш…
— запнулся он на получлове.
Самодовольная улыбка улетучилась с его лица, будто ее и не было, губы напряглись: по всей видимости, доклад его не получил одобрения. Возможно, потому, что начальник штаба полка уже знал, какова у нас обстановка, а может, из-за того, что по телефону запрещалось называть фамилии и звания.
После этого Акишкин заговорил со мною уже несколько мягче, но все‑таки с явным превосходством:
— Я прибыл к вам, чтобы не допустить потери высоты.
— Вы прибыли помогать мне, — уточнил я. — И уберите, пожалуйста, вашу карту. В роту вы найдете дорогу и без нее,
, вас проводят.
Акишкин послушно свернул карту. Я с сожалением вспомнил о моем планшете, потерянном сегодня на нейтральном поле во время штурма высоты. Даже сказал об этом Акишкину, прибавил, что вместе с планшетом лишился и фотографии дорогого мне человека, которую получил за несколько минут до начала артподготовки.
— Кто же этот человек, если не секрет? — не без иронии спросил капитан.
— Долго рассказывать. А если кратко, то дочь хозяйки дома, где не так давно был мой наблюдательный пункт.
— Значит, она проживала на оккупированной территории?
Акишкин осуждающе покачал головой, достал из самодельного алюминиевого портсигара папироску, постучал мундштуком о крышку и изрек, многозначительно растягивая слова:
— Не пон — и-нимаю, какие могут быть сейчас рома — а-аны? Не понимаю! До смерти ж всего четыре шага…
Акишкин всегда оставался Акишкиным: хлебом не корми, только дай поморализировать. Особенно любил он поучать нашего брата — тех, кто получил офицерское звание во время войны. Самому ему довелось закончить военное училище весной сорок первого года, и на этом основании он относил себя к числу «кадровых военных», а нас считал «скороспелыми».
Я сказал:
— Военные люди, товарищ капитан, — измеряют расстояние метрами и километрами. И не до смерти, а до Берлина.
— Вы себе слишком много позволяете, — обиделся Акишкин. — Кадровый командир воздержался бы от таких вольностей. Чем прикажете мне заняться?
— Буду благодарен, если вы пойдете во вторую роту. Там командир убит. Кстати, вот он все время подсчитывал, сколько километров осталось до Берлина… Рота сейчас зарывается в землю. К утру надо зарыться как можно глубже, иначе придется туго… Кузьмич, — позвал я Тесшо, — проводи капитана!
В открытую дверь землянки было видно, как над передним краем часто вспыхивают ракеты. От немцев к нам буквально лились ручьями трассирующие пули. Завывали мины, гремели разрывы. Я с тревогой подумал о капитане и
телефонисте: не настигла бы их беда по пути во вторую роту, как это случилось с командиром батальона…
27
Комбат вернулся из медсанбата через неделю. Я передал ему батальон так же, как принимал сам, — без всяких там «актов». В писанине не было необходимости: обстановку Кулаков знал, задачу от командира полка получил, лишних вопросов не задавал.
Батальон в тот день начал продвигаться к деревне, которая, судя по карте, раскинулась большой подковой на пологих скатах вокруг пруда. Минометчики едва успевали за стрелковыми ротами. Командиры взводов и старшина уже не раз предлагали мне сделать привал, дать людям передохнуть.
— Им что? — говорил старшина, имея в виду стрелков. — Они налегке чешут. А у нас каждый, как верблюд, навьючен.
Я не соглашался на привал, пока не прояснится обстановка на — подступах к деревне. Рота и так отстала.
В придорожных полях цвели васильки и маки.
— Красные маки, синие васильки! — непроизвольно вырвалось у меня.
Саук, шагавший следом, поглядел на меня удивленно и спросил:
— Вы, товарищ старший лейтенант, стихов не пишете?
— Не пишу, но иногда читаю. В вещмешке лежит книга стихов Тютчева, — ответил я с нарочитой бодростью.
— Все ясно, — проскрипел Саук.
Что ему было ясно, я не стал расспрашивать — сам вымотался так, что было не до разговоров…
Стрелковые роты управились без нашей помощи — с ходу выбили гитлеровцев из деревни и продолжали преследовать их. Значит, и нам нужно было безостановочно двигаться вперед. Я разрешил остановку у деревенского колодца всего на пятнадцать минут. Пусть хлопцы попьют холодной воды. У всех давно фляги пустые, а день выдался на ред-_ кость жарким.
К колодцу вышла пожилая женщина с девочкой на руках. Тут же стоял подросток. Он приблизился ко мне и, с опаской поглядывая на женщину, попросил:
— Товарищ начальник, возьмите меня с собою!
Он приподнял голову, до предела вытянул свою тонкую шейку, даже, кажется, на цыпочки привстал и все равно выглядел ребенком. Пришлось огорчить его:
— Рано тебе…
Бабка услышала наш разговор, стала жаловаться на
внука:
— Сладу с ним не стало! При немцах грозился, что в партизаны уйдет. Теперь вот в солдаты рвется. Без отца и матери совсем от рук отбился.
— А где же они? — полюбопытствовал я.
— Известно где! Как началась война, сдали на мое попечение посгрелят своих, а сами — на фронт… Не встречали, случайно, Назаровых? Они врачи.
— Нет, не приходилось, — ответил я, шобуясь девочкой: у нее были густые льняные волосы и удивительно синие большие глаза.
Издалека послышался гул самолетов.
— Фашисты, — подсказал Полулях.
— Становись! Быстрее, быстрее, — заторопил я роту.
Надо было выбираться из деревни, уйти в лес, видневшийся неподалеку.
Самолеты прошли на небольшой высоте и закружились над полем.
— Там же тыщи наших людей, — объяснила старая женщина. — Немцы их со всей округи собрали. Хотели угнать куда‑то, а тут вы подоспели — сами немцев погнали.
Сбросив бомбы на невидимую мне цель и обстреляв ее из пулеметов, самолеты развернулись и стремительно приближались к деревне.
— Вы бы шли в какое‑нибудь укрытие, — посоветовал я
бабке.
— И то правда, — согласилась она. — В попэеб пойду. Мы там спасаемся.
Бабка с девочкой на руках поспешно скрылась за калиткой, а парень не торопился, показывал характер: помог наполнить водой мою флягу и лишь после этого медленно пошел во двор.
Нарастающий свист бомбы заставил залечь под окнами хаты. Бомба разорвалась недалеко. Хата задрожала, зазвенели стекла. На меня стаей черных птиц полетели с крыши дранки, сорванные взрывной волной.
Новых разрывов не последовало. Я вскочил на ноги, отряхнулся и тут же услышал крик. Со двора выбежал парнишка, который минуту назад наливал воду в мою флягу.
— Что случилось?
Он, видно, не в силах был говорить. Только показал рукой на калитку.
Посредине двора стояла бабка, платок съехал с головы на плечи, ветер разметал седые волосы. Она крепко сжимала окровавленное тело внучки.
— Лучше бы меня!.. Почему не меня убили?..
Роту я догнал уже в лесу. Все там были целы и невредимы. На деревню фашистские самолеты сбросили всего лишь одну бомбу.
