В лесу было полно наших войск, и немалых трудов стоило разыскать свой батальон. Я сразу же отправился к майору Кулакову, чтоб доложить, почему отстали минометчики, выяснить обстановку. Комбат не стал бранить за отставание, сказал спокойно:
— Завтра пойдем на рекогносцировку и займем исходные позиции для нового рывка вперед. А пока пусть люди отдыхают. Прикажите всем написать на своих шинелях под воротниками химическим карандашом фамилии. Не помешает и адрес…
Каждый раз перед боем отдавали такое распоряжение, но не все его исполняли: не лежала душа заранее заносить себя в толстую полковую книгу потерь личного состава. По правде говоря, я и сам этого не делал.
Вернувшись в роту, обошел расчеты. Уставшие за день солдаты спали мертвецким сном. А те немногие, что бодрствовали, занимались делами житейскими: чинили обмундирование, пришивали пуговицы, брились, даже чистили сапоги; двое разрисовывали ротный «боевой листок». Значит, собрались жить, а не умирать.
Я остановился возле молодого солдата Шевченко. Длинноногий и длиннорукий, он растянулся на траве и оттого Казался еще длиннее. Вспомнилось, что Шевченко москвич, из интеллигентной семьи. Рядом с ним уснул туркмен, плохо говоривший по — русски. Они не были еще в бою, но воевать им предстоит в одном расчете.
Состав роты обновился больше чем на половину. Теперь в ней преобладают молодые ребята, девятнадцатидвадцати лет. Несколько человек из Туркмении, из Казахстана, из Хакасии. Ветеранов с Северо — Западного осталось совсем мало, едва ли наберется по одному на каждый расчет.
Выбрав местечко в тени под деревом, я тоже прилег и скоро уснул.
На следующий день командир батальона собрал командиров рот и повел к переднему краю. По пути все время попадались огневые позиции артиллерии, земля была изрыта окопами.
Скоро мы подошли к неширокой речке, через которую была наведена переправа. По обоим берегам сидели в окопах саперы, готовые броситься в огонь и в воду при малейшем повреждении их сооружения. Обширные луга с густой, сочной травой подступали к самой реке.
— Косу бы сейчас в руки, — мечтательно сказал кто‑то.
— А потом искупаться бы, — подхватил другой.
— Отставить разговоры! — одернул их комбат.
Сразу за переправой мы свернули вправо к крутому
обрыву.
— Здесь будут твои огневые позиции, — сказал мне
комбат.
— Маловата площадка для восьми минометов.
— Торопись занять, а то и такой не останется.
С рекогносцировки мы вернулись лишь под вечер. Парторг роты старший сержант Овчинников проводил митинг перед предстоящим боем. На притихшей лесной поляне рассаживались бойцы. На траве лежали минометы, карабины, автоматы — все, что следовало взвалить на солдатские плечи и унести на передний край сразу после митинга. Решение было единодушным: бить врага, уничтожать беспощадно.
С наступлением темноты рота заняла указанное ей место под обрывом. Грунт здесь оказался каменистым, и на оборудование огневых позиций у нас ушла почти вся ночь. Уже перед рассветом я позвонил комбату и доложил о готовности.
— Тебя тут разыскивают из соседнего хозяйства, — сказал комбат. — Сейчас телефонист соединит.
— Алло, алло! — услышал я в трубку через минуту. — Леонид Куренков почернел. Понял?..
Как не понять этот примитивный солдатский код? «Почернел» — значит, убит, «покраснел» — ранен. Леонид Куренков «почернел»…
— Приходи, если можешь.
— Иду, — ответил я.
Позиции минометной роты, которой командовал Куренков, находились недалеко, слева от нас, почти на открытом поле. Шагать через это поле в полный рост было опасно, но я спешил, кружить по ходам сообщения некогда.
Встретился с заместителем командира полка. Он и его ординарец тоже шли в полный рост, с завидной выправкой, будто на строевом смотре.
— Далеко? — спросил меня подполковник.
Я доложил, куда и зачем иду.
— Куренков смелый был товарищ… Давай, иди. Только не задерживайся там…
«Смелый товарищ» — это самая высокая из похвал, на какие был способен подполковник. Такой его похвалы удостаивались немногие, потому что сам он был человек отчаянной смелости.
Куренков лежал на бруствере екопа, в котором его настиг осколок вражеской мины. Я откинул шинель. На меня и всех обступивших его смотрели, не видя, неподвижные, чуть прищуренные глаза. Белокурые вьющиеся волосы прилипли ко лбу.
Стоявший рядом со мной старшина роты протянул мне трубку Леонида:
— Возьмите. Помните, он просил передать ее вам, если с ним что‑нибудь случится.
Я молча взял трубку. Тот разговор, о котором мне напомнил старшина, произошел не так давно. Леонид не лежал, как сейчас, а сидел живой и здоровый на бруств^}е такого же вот окопа и набивал трубку табаком из трофейных сигарет.
«Где взял такую?» — поинтересовался я. «Нравится?» — «Ничего». «Старшина, не забудь передать ему трубку, когда меня снимешь со всех видов довольствия» — пошутил Куренков.
В тот вечер он много говорил о родном доме, об отце и матерн: они были недалеко, за линией фронта. И все‑таки Леонид не дошел до них, не встретился с ними.
А в Свердловске жила его невеста, с которой он вместе учился в институте. В письмах она передавала приветы и мне. Теперь я должен написать ей о гибели Леонида…
28
В тылу остались многие большие и малые реки, навсегда засевшие в память рубежи войны, как зарубки на коре живого дерева. Впереди их тоже было немало — водных преград, которые еще предстояло форсировать.
В июньские дни 1944 года все чаще и чаще называлась Березина. Она была где‑то совсем близко.
Солнце не поднялось еще из‑за леса, а полк уже спешил к реке, с которой на века связана слава русского оружия. Вместе со всеми я волновался, ожидая встречи с Березиной. Пытался представить себе, как наши предки под командованием фельдмаршала Кутузова шли по этим же вот дорогам в зимнюю стужу, довершая разгром полчищ Наполеона. Минуло больше ста лет, и опять, теперь уже армии маршала К. К.Рокоссовского готовились сокрушить на березинском рубеже сильнейшую группировку немецко — фашистских захватчиков.
В полосе нашей дивизии действовал передовой отряд
— усиленный стрелковый батальон. Он еще ночью ушел к Березине с задачей захватить мост у деревни Шатково. Мы следовали за ним в свернутых походных колоннах. Конечно, с соответствующим охранением: знали, что в тылу у нас остались разбитые, разрозненные, но не до конца уничтоженные части противника.
Когда полк проходил одну из попутных деревень, вспыхнула перестрелка. Наш батальон, еще не втянувшийся в деревню, на какое‑то время остановился. По колонне передавалась команда: «Старшего лейтенанта Гаевого к комбату!..»
Я поспешил вперед. Обгоняя меня, галопом промчалась полковая батарея. Раздались первые пронзительные выстрелы сорокапятимиллиметровых пушек. Пересчрелка нарастала с каждой минутой.
Комбат сказал мне, что головные подразделения полка обнаружили за деревней большую колонну немцев, перебегающих через дорогу из одного леса в другой. Завязался встречный бой.
Усилия головных подразделений быстро были поддержаны всем полком. Бой приобрел уверенный, организованный характер. Противник нес большие потери, но все-таки рвался через дорогу.
— Больше огня по опушке! — кричал мне комбат, показывая биноклем в ту сторону, откуда выбегали гитлеровцы.
Сколько их гам осталось, никто не знал. Наконец последняя напористая контратака захлебнулась. Пересзрелка постепенно утихала. Наши стрелки поднимались в рост и вылавливали солдат противника, затаившихся в поле. Последовала команда: «Отбой!»
Роты, батареи, полковой обоз снова выстраивались на деревенской улице и вдоль дороги за деревней. Опять укладывалось по — походпому полковое имущество. Командиры подразделений проверяли наличие людей в строю, выясняли потери. А они были.
— Юрчнков! Юрчнков! Где ты? — настойчиво повторял одну и ту же фамилтпо лейтенант из стрелковой роты. Но никто не отзывался.
Ко мне подошел старшина роты. Попросил разрешения заглянуть в лес, откуда бежали немцы. Новый командир взвода лейтенант Романенко поддержал его:
— Там можно найти что‑нибудь полезное для роты.
— А чего вам не хватает?
— Ну, провода телефонного несколько катушек не помешали бы… Аккумуляторным фонарем разжиться тоже недурно…
— Хорошо, пойдем вместе, — согласился я, приказав лейтенанту Сидорину готовить роту к маршу.
Увязался с нами и Романенко.
На опушке леса, на исходном рубеже, немцы побросали ранцы, много оружия, боеприпасов. Похоже было, что они провели ночь в этом лесу. Старшина хозяйским глазом осматривал трофеи, но ничего полезного не находил. Романенко поднимал то один, то другой немецкий автомат и тут же бросал. Он искал себе совершенно новый.
