Саук поставил перед собой задачу: во что бы то ни стало обнаружить пулемет и уничтожить его. А пока мы обстреливали вероятные цели — кусты на пригорке за речкой.
Тем временем противник начал обстрел нашего бугра. Дважды «сыгра’ш» шестиствольные минометы.
Саук уже не раз прощался с этим светом: сначала в шутку, потом всерьез. Предлагал даже покинуть окоп, отползти в сторону и там оборудовать новый НП. Это в Сауке говорил инстинкт самосохранения, он побуждал куда‑то идти, непременно искать безопасное место. Но такого места не было. Все‑таки наименьшей опасности мы подвергались, оставаясь в своем окопе. Я сказал об этом сержанту и посоветовал поприлежнее заняться поиском позиции вражеского пулемета.
Послышался резкий свист еще одного снаряда.
— Бывайте, увидимся!.. — крикнул Саук под трескучий разрыв, не успев даже присесть. Потянуло гарью. Заложило уши. Мы не сразу услышали писк зуммера. Когда я взял наконец телефонную трубку, комбат спросил с досадой:
— Оглохли вы там, что ли?!
— Пока не совсем.
— По склону, по кустам… Понял?
— Понял.
— Действуй!
Вместе с нами усилила обстрел позиций противника и полковая батарея. Саук опустился на дно окопа, стал грызть сухарь, запивая водой из фляги.
Покончив с сухарем, опять принялся искать пулемет.
— Присмотрись к краю кустов, которые ближе к нам, — подсказал я. — Что‑то там, по — моему, есть.
— Один момент… Точно! Копошатся. Двое. Даже в окоп не залезают. Вот гады!
— Что делают?
— Лежат за пулеметом…
Первая настоящая цель! Подаю команду на огневые позиции раты. Все восемь минометов одновременно выпустили по мине. Когда дым рассеялся, пулемета на прежнем месте уже не было.
— Смотрите, смотрите, двое с носилками бегут! — воскликнул сержант.
Еще восемь мни выпустила рота. На этот раз цель была накрыта с идеальной точностью. Вражеский пулемет замолк навсегда. А вот артиллерия немцев и их шестиствольные продолжали бить и по боевым порядкам батальона и по нашему НП. Снова и снова нам приходилось опускаться на дно окопа.
Так продолжалось до вечерних сумерек. Уже в конце нестерпимо длинного летнего фронтового дня осколком перебило провод, соединявший НП с огневыми позициями роты. Мы оказались, по существу, без дела.
Появился старшина, принес нам обед. Вылезли из окопа и лежа принялись за горячий су и. Потом пили теплый чай. Старшина что‑то нам рассказывал, но мы его не слушали. Все, что он говорил, казалось ненужным. Лишь одна его фраза привлекла мое внимание: «Вас, товарищ старший лейтенант, в штаб полка отзывают». Зачем я был нужен, старшина не знал.
Покидая НП, я пообещал Сауку подослать к нему кого‑нибудь и! командиров взводов, если задержусь сам. По пути отыскал Новикова и попросил его иметь в виду, что на бугре остался один сержант.
— Плохи наши дела, — вздохнул Новиков. — За день много людей потеряли, поэтому два стрелковых батальона сводятся в один.
После такой новости нетрудно было угадать причину вызова в штаб.
На огневых позициях меня окружили минометчики. И у всех один вопрос:
— Как мы стреляли?
— Хорошо стреляли. Молодцы! — похвалил я.
Тут же встретился с командиром другой минометной роты, сливавшейся с нашей. Передал ему по акту все хозяйство вплоть до лопат, распрощался со всеми и пошел вместе со старшиной в ротный гыл — к двум нашим повозкам и кухне. Там я заночевал на пахучей, только что скошенной траве.
Накрапывал дождь. Я залез под повозку, натянул на себя плащ — палатку и мгновенно уснул.
Утром явился к начальнику штаба полка. Он расхаживал по колхозному саду и сетовал, что место это не совсем удачное для размещения штаба. Спросил меня на ходу:
— Как воевал?
— Как умел. Вам судить.
— Предст авили тебя к ордену.
— Спасибо.
— Будешь опять при мне офицером связи.
— Обрадовали…
— Что, не нравится?.. Напрасно! Я специально тебя от озвал. У тебя же опыт есть…
Поблизости засвистели немецкие мины. Они рвались прямо в расположении штаба.
— Не стой так, — сказал мне полковник. — Прыгай в
окоп.
— Вы же стоите.
— Тебе жигь надо! Прыгай…
Я прыгнул в узкую щель, а начальник штаба стоял у меня над головой и кричал кому‑то еще:
— В укрытие!
Сменивший меня капитан был вскоре убиг, я опять вернулся в роту и вместе с нею вступил в долгожданные брянские леса. Бойцы радовались: «Туг воевать можно. Совсем не то, что на голом месте, где тебя видать со всех сторон».
Мон испытанный боевой товарищ ротный связист Тесля, услышав команду на привал, облюбовал себе место под вековой сосной, бережно приставил к ней карабин, повесил на сук деревянный ящик с полевым телефоном. На выцветшей его гимнастерке теперь поблескивала медаль «За отвагу». Он очень гордился ею, считал самой лучшей солдатской наградой, потому что «па ней ясно написано, за что награжден».
— Чую, хлопцы, ричку за лисом, — ска зал Тесля располагавшимся рядом с ним друзьям — минометчикам.
— Это как же ты учуял? — полюбопытствовал кто‑то.
— Прохладой оттуда тяие.
Тесля, расправив свои обвислые «казацкие» усы, полез в карман за кисетом.
— Ну, а раз тут ричка, — продолжал он, скручивая толсту ю цигарку, — значит, форсироват ь ее доведется.
— Опоздал, — вставил Саук. — Ночью пойдем на плацдарм.
Тесля прищуренными глазами посмотрел на сержанта. Молча прикурил и уже потом ответил:
— А на плацдарме, думаешь, як у гещи в гостях? Там як на сковороди — успивай поворачиваться. Не то пригоришь…
— Нам не привыкать. Подзаправимся, просушим портянки, пока командир сходит на рекогносцировку, а потом можно и на сковородку. Главное, чтобы поргяикп были сухими.
Сержант снял сапоги, ра зложил около себя порыжевшие влажные портянки. Тесля припомнил:
— Вот так же раз сижу босиком, покуриваю. Откуда ни возьмись, комбат. «Где командир роты?» Докладываю: «на ре — ре — ре…» Потом: «ко — ко — ко…» Так и не дождався капитан, когдась я прокукарекаю. С той поры то слово, що сказав сц)жант, не потребляю.
Минометчики смеялись. Нравились нм банки Тесли.
Ночью наш полк сменил на плацдарме измотанную долгими боями стрелковую бригаду. Она выбила противника из небольшого городка, а дгя дальнейшего продвижения не хватило сил. Граница плацдарма стабилизировалась в нескольких сотнях метров от окраинных домов.
Чердак одного из них я облюбовал'для своего НП. Отсюда открывался хороший обзор в сторону противника. А огород и сад за домом были очень удобны для огневых позиций роты.
С утра небо нахмурилось. Холодный порывистый ветер раскачивал почерневшие стебли подсолнечника, усилился листопад.
Я сидел на чердаке в старом плетеном кресле и сквозь дыру в крыше, поврежденной взрывной волной, видел, как к дому подошли старшина роты и Тесля. Телефонист остался внизу, а ст аршина поднялся по приставной лестнице ко мне и стал докладывать:
— Все расчеты окопались. Мины подвезли. Завтрак готов… Что еще? — спросил он сам себя, припоминая, не упустил ли чс1 о важного.
— Товарищ старшин лейтенант, — послышался внизу хриплый г олос Тесли. — Тут начфин пожаловал.
Начфин, пожилой капитан в очках, всем своим видом напоминавший степенного бухгалтера из какого‑нибудь райпотребсоюза, стоял возле лестницы с небольшим чемоданчиком в руках.
— Мое почтение минометчикам, — протянул он мне руку, когда я спустился вниз.
— Что так рано?
Начфин посмотрел на меня, потом на свои старинные карманные часы с длинной цепочкой и уселся на нижнюю перекладину лестницы. Поставив в ведомости галочку против моей фамилии, он протянул мне химический карандаш, предлагая расписаться.
— Переводы будут? — осведомился начфин.
— Будут, — ответил я. — Переведите из моего содержания полторы тысячи жене погибшего солдата. — И назвал фамилию. — Только сделать это нужно так, чтобы перевод был вроде бы от него самого. Можно?.. Младший его сынишка — третьеклассник — мне надавно письмо прислал. Мечтает стать председателем колхоза, когда вырастет.
Начфин выслушал меня терпеливо, подумал над несколько неожиданной просьбой и подал мне лист чистой бумаги.
— Рапорток пожалуйте.
Финансовая служба и во фронтовых условиях требовала соблюдения всех формальностей.
Пока я писал рапорт, где‑то вблизи один за другим прогремело несколько трескучих разрывов. Начфин озабоченно осмотрелся, поспешно закрыл чемоданчик.
Разрывы повторились.
Из шестиствольного шпарит, — определил Тесля.
Начфин втянул голову в плечи и уже на ходу не совсем внятно попрощался. Тут же заскрипела дверь кирпичного подвала, из‑за нее высунулся мальчик лет восьми, стал рассматривать меня.
