В те дни Кир был осведомлен о том, что через его горы к областям Кармании и Гедросии с целью установления более точных границ Мидийского царства движется войско Гарпага, состоящее из двенадцати тысяч пехотинцев и пяти тысяч всадников. Этому войску никак было не обойти плоскогорья, на котором стояли Пасаргады. А вот суждено ли воинам Гарпага пройти дальше, до пределов Кармании, предсказать было трудно. Разумеется, я не давал Киру советов обращаться к оракулам.
Да, в те месяцы я провел больше времени в лагере Гарпага, нежели в Пасаргадах. И к лучшему: сердце чуть-чуть остыло и колотилось уж не так взволнованно, когда я входил в пределы дворца и невольно искал глазами Азелек. Довелось увидеть ее пару раз — и то мимолетно. Она же старалась не смотреть в мою сторону.
Разумеется, самого Кира я видел при каждом поселении дворца, и с каждым разом он казался мне все более мрачным и неприступным. Он выслушивал мои Доклады, сосредоточенно хмурясь, не задавал никаких вопросов, не шутил, а когда обращал взгляд на меня, я читал в его глазах только молчаливый приказ: отправляйся обратно и не упусти никакой новости. Особенно помрачнел он, когда войско перешло через Орлиный перевал.
На военные советы меня больше не приглашали. Видимо, спор между Гистаспом и Губару так и не находил разрешения. Кир явно колебался. По мнению же эллина, Кир колебался только по той причине, что не желал воспользоваться предсказаниями.
Неотвратимо приближалась армия Гарпага, и неотвратимо приближалась та ночь, когда чужие огни должны был заполонить плоскогорье. И эта ночь настала.
К стене дворца подставили удобную лестницу. Кир взошел по ней и две ночных стражи неподвижно простоял на площадке у верхних покоев. Он смотрел на множество костров, мерцавших вдали. Мысли Кира были для всех великой загадкой.
Позднее я узнал, что еще в начале первой стражи царя персов побывал человек, присланный Гарпагом. Вое начальник просил о тайной встрече, однако его посланник ушел ни с чем.
Я не позволил себе даже вздремнуть в ожидании приказов: предчувствовал, что наступает решающий час.
В начале третьей стражи Кир прислал за мной.
Он принял меня в одной из нижних комнат и велел повторить в подробностях все слухи о нем, какие передавали друг другу чужие воины, все россказни и даже самые глупые небылицы.
— И многие верят, что меня вскормила волчица? — спросил он по поводу сказки о своем младенчестве.
— Думаю, немало,— предположил я,— Эту историю любят рассказывать у них самые старые воины из мидян.
— И парфяне тоже верят?
— Насмешек не слышал.
Особое любопытство Кир проявил еще к двум небылицам: о том, что на самом деле он отпрыск мардианского разбойника, проникшего во дворец Астиага и силой взявшего его дочь, а также о том, что он в действительности не внук, а сын самого Астиага, совокупившегося со своей дочерью. Волчица, вскормившая своим молоком младенца, которого спрятали далеко в горах, появлялась в обоих случаях. И как только Кир слышал про волчицу, в глазах его загорались огоньки и лицо светлело.
В ту ночь он так и не отправил меня в лагерь Гарпага.
На рассвете же во дворце, в самих Пасаргадах и вокруг них началось великое движение.
Солнце еще не поднялось над горами, когда Кир со своими воинами числом около семи сотен выступил из Пасаргад и направился в сторону возвышенного места, более отдаленного от чужого войска. На горных высотах и в ближайших ущельях появились вереницы всадников и пеших. Оказалось, еще ночью Кир послал скорых гонцов к подвластным ему другим персидским племенам (сам он, отмечу, принадлежал к племени, давшему название и «столице», то есть к пасаргадам). И вот на большую встречу двигались воины — марафии, маспии, германии и марды. Все, кроме мардов, внешне едва ли отличались чем-то от персов Кира. Марды же выглядели настоящими дикарями: коренастые, нечесаные, в огромных, грубо выделанных темных шкурах, на низких гривастых конях, головами своими напоминавших тифонов или крокодилов. Десяток таких конных разбойников напугал бы и сотню не слишком отважных вояк.
Когда все сошлись на широкой площадке, загодя очищенной от колючего кустарника, то вместе с пришедшими из других селений пасаргадами набралось всего около шести тысяч персов. Сила была внушительная, но явно недостаточная для столкновения в открытом бою с более многочисленным и лучше вооруженным противником.
Гомона, столь обычного у эллинов, тут не было. На этом сборе родов и племен все молча дожидались первого, священного, слова, право на которое имел только сам Пастырь, по-персидски — Куруш. И никто, как мне показалось, даже не оглянулся в сторону грозного войска, вторгшегося в Персиду.
Здесь тоже лежал большой плоский камень, на который воины Кира набросили множество медвежьих и волчьих шкур. Персы, оставив коней, расположились вокруг этого камня. Кир же оставил седло последним. Он неторопливо спустился с коня, взошел на камень и воздел руки к небесам.
— Кара!— было первое, громогласно возглашенное Пастырем слово.
У персов это слово является сплавом двух значений. «Кара» — это и народ и войско.
Мне вдруг почудилось, что Кир сделался больше и едва зримое, искрящееся сияние окутало его. Да, в те мгновения тень горного хребта отступила прочь, и солнечные лучи упали на поляну и на самого царя персов.
— Кара! — повторил свое обращение Кир, повернушись от востока к югу.
И так, поворачиваясь в правую сторону, он повторил священное слово еще дважды.
Никакой тревоги, ни тени сомнения или нерешительности не заметил я в его поистине царском — грозном и властном — взгляде.
Вновь оказавшись лицом к востоку — в ту сторону, где стояли седобородые старейшины родов,— он заговорил столь же громогласно. Наверно, горное эхо его голоса доносилось и до ушей Гарпага.
— Великий Митра, хранитель границ, спрямитель путей, и верховный брат его Ахурамазда, творец земли,— вещал, царь персов,— даруют нам ныне день большой охоты! Пусть ни одна
