что, мол, сыну графа подобает прислуживать сыну короля…
Но вернемся пока в Аквитанию. Элеонора тут же провела череду празднеств, продолжавшихся долее Троицы: на Пасху были собраны вассалы и духовенство, шли рыцарские турниры. В качестве популярной меры Элеонора от имени сына сложила с Аквитании все недоимки, что вызвало полный восторг. В День св. Троицы произошло венчание Ричарда на герцогство, состоявшее в формальной церемонии назначения его аббатом монастыря Сент-Илер-де-Пуатье (т. е. святого Иллария Пуатевинского). Иоанном, епископом Пуатье, и Бернардом, епископом Бордо, ему были вручены символические копье и знамя. Затем в Лиможе в соборе Св. Стефана юного герцога облачили в шелковую тунику и торжественно вручили местную реликвию – кольцо св. Валерии, знаменовавшее мистическое обручение нового владыки со своим государством. Затем Ричарда увенчали диадемой, вручили рыцарские шпоры и меч, после чего он присягнул на Евангелии. По завершении торжественной мессы вновь были празднества – турниры, представления и т. д., завершавшиеся закладкой Ричардом первого камня в будущий собор Св. Августина. После этого сын с матерью отправились в большое путешествие по Аквитании, объезжая вассалов.
Двор юного герцога стал полным подобием двора его матери. Роджер Хауденский неодобрительно ворчал в своей хронике: «Он привлекал их отовсюду, певцов и жонглеров; выпрашивал и покупал льстивые их песни ради славы своего имени. Пели они о нем на улицах и площадях, и говорилось везде, что нет больше такого принца на свете».
Жизнеописание трубадура Арнаута Даниэля приводит такой забавный факт из истории трубадуров Ричарда – правда, более позднего времени, когда тот уже был королем: «И вот довелось ему как-то оказаться при дворе короля Ричарда Английского. И когда был он при этом дворе, некий другой жонглер бросил ему вызов, утверждая, что у него-то самого рифмы куда изысканней, чем у Арнаута. Арнаут почел это за издевку. Тогда, избрав судьей короля, каждый из них выставил перед ним своего коня и побился с другим об заклад, что сочинит песню лучше, чем другой. Король запер каждого из них в разные комнаты, и такая Арнаута одолела в одиночестве скука, что он двух слов связать не мог, а жонглер, тот песню свою сложил легко и быстро. Было им на это дано десять дней, и вот уж через пять предстояло королю вынести свое суждение. Жонглер спросил Арнаута, готов ли он, и тот ответил, что да, уже, мол, три дня как все закончил, а на самом-то деле у него и в мыслях еще ничего не было. Всю ночь напролет распевал свою песню жонглер, чтобы получше ее заучить. Арнаут же решил над ним подшутить. И вот, когда снова наступила ночь, жонглер стал опять распевать свою кансону, а Арнаут – старательно ее запоминать, и слова, и напев. И когда предстали они перед королем, эн Арнаут сказал, что хочет исполнить свою кансону и запел песню, сложенную жонглером. Услышав его, жонглер взглянул на него в упор и заявил, что сам сочинил эту кансону. Король спросил их, как это могло случиться, и жонглер взмолился, чтобы король дознался правду. Король тогда спросил у эн Арнаута, как же все произошло, и тот ему поведал. Очень развеселился король – так пришлась ему по сердцу эта шутка. Коней вернули владельцам, и король к тому же еще богато одарил их».
Поющий трубадур. Гравюра XIX в.
Ранее уже было сказано, что Ричард и сам прекрасно сочинял – как писал в XVI в. Жан де Нострдам, брат известного астролога: «Ричард… часто слышал песни провансальских пиитов, которые… пели их на родном провансальском языке, от коего он испытывал величайшее наслаждение и того языка ради провожал досуг за стихосложением и услаждался чтением прекрасных романов». Однако от него сохранились лишь два полных произведения, оба на пуатевинском диалекте старофранцузского языка, хотя у первого существует и провансальская версия[46]; оба поздние и оба – политического характера. Приведем их здесь, воспользовавшись случаем. Первая, канцона или сирвента, предположительно, адресована сестре, Марии Шампанской, создана во время его заточения в австро-германском плену 1192–1194 гг., однако не ранее 1193 г., т. к. он упоминает о нападении Филиппа-Августа на свои французские владения, и скорее даже в 1194 г., ибо он упоминает две зимы в плену:
Поскольку речи пленного напор
не свойствен, как и речи тех, кто хвор,
пусть песнь утешно вступит в разговор.
Друзьям, не шлющим выкупа, позор!
Мне из-за тех, кто на дары не скор,
быть две зимы в плену.
Пусть знает каждый в Англии сеньор,
в Анжу, в Гаскони, словом, весь мой двор,
что я их безотказный кредитор,
что мной тюремный отперт бы запор
и нищим был, скажу им не в укор, —
а я еще в плену.
У пленных и у мертвых, искони
известно, нет ни друга, ни родни.
Я брошен. Злата и сребра ни-ни,
все ждут. Но будут – даже извини
я их – обвинены они одни,
коль я умру в плену.
Сеньор мой вверг страну в раздор, сродни
чему раздор в душе. Меж нас грызни
не должно быть, по слову клятв: они
обоими давались в оны дни.
Но вырвусь скоро я из западни,
не век мне быть в плену.
Сестра графиня! Бог, вам давший все
дары да будет милостив к красе,
у коей я в плену.
Второе произведение – сирвента с попреками Дофину Оверньскому и его кузену графу Ги, фактически предавшим его во время войны с французским королем, нарушив клятву:
Дофину и графу Ги,
Вам – чтоб от схватки сторон
Вы меньший несли урон —
Хочу я вправить мозги:
Нас связывал договор,
Однако с недавних пор
Ваш образец – Изенгрин[47]
Не только в смысле седин.
Пустились со мной в торги,
Едва лишь узнав, что звон
Монет не проник в Шинон
И влезла казна в долги;
Используете раздор,
Чтоб сделать новый побор:
По-вашему, Ваш господин —
Скупец и маменькин сын.
Предпримете ль Вы шаги,
Чтоб был Иссуар[48] отмщен?
Собран ли ваш батальон?
Пускай мы ныне враги,
Прощаю вам Ваш позор,
Ведь Ричард не любит ссор
И в бой во
