Шутов набросился на него с резкими нападками.
Легкая краска заливает холеное лицо Миронова, но спокойным голосом, полным достоинства, он отвечает Шутову:
– Мы во многом ошибались в свое время, друзья мои, в том числе и в выборе пророков и моралистов.
Пора поумнеть. Жизнь идет мимо аскетических догм и канонов морали. Это необходимо понять.
Шутов поднимается с места и, потрясая кулаками, долго разносит Миронова. Спор переходит в ругань.
По обязанности хозяина примиряю их, но безуспешно.
* * *
Сегодня я провожу последний вечер в петербургской квартире. Завтра с утренним поездом выезжаю на юго-западный фронт.
С Петербургом все кончено. Больше никто не придет ко мне. Шутов хотел провожать на вокзал, но я отказал ему в этом. Так будет лучше. Проводы всегда действуют на меня удручающе.
В окно виден стройный костяк города, улицы заполняются публикой, масса военных под руку с дамами.
Вереницей скользят экипажи, авто. Точно на выставке демонстрируются соболя, горностаи, песцы, котики, бобры.
Развалившись на мягких подушках, утопая в мехах, влюбленные парочки тесно прижимаются друг к другу.
Вспоминаю вчерашний разговор с «прапорщиком Мироновым: „Женщины к нам, военным, так и льнут“». Это не хвастовство.
* * *
Захватил с собой в вагон пачку книг и последних журналов.
На этот раз в моей большой пачке не оказалось ни одной хорошей книги. Хороню сброшюрованные и обрезанные, с изящной вычурной обложкой из роскошной бумаги они поражают своим внутренним убожеством и гнилью. Они напоминают разрисованных французской косметикой проституток.
Какая непроходимая пошлость и ограниченность заливают сегодня литературу!
Развертываю сборничек библиотеки «Театра и Искусства».
Первое, что попадается на глаза, роман в четырех турах вальса «Средь шумного бала».
Героиня романа, томно вздыхая, говорит вальсирующему с ней кавалеру:
«Не наступайте на меня так решительно, я ведь не Галиция».
С гадливостью швыряю книгу под скамейку, нервно перелистываю вторую. Соседи по купе разглядывают меня с удивлением, перешептываются. Может быть, принимают за сумасшедшего?
Пусть, мне не до них.
В другой книге та же «Галиция», да еще «Карпаты» в придачу.
Характеризуя своего героя, покидающего возлюбленную, автор говорит:
«Он удирал, как немец под напором русской армии».
В газетных подвалах, в тонких и толстых журналах появились какие-то новые проворные личности.
– Шумим! Шумим! – кричат они своим появлением.
И, действительно, шумят изрядно.
Пишут, конечно, о войне, про войну, про доблести наших уважаемых союзников, про немецкие зверства и козни Франца-Иосифа.
Каждая газетка дает им ежедневно сотни сюжетов для тенденциозных рассказов и повестей.
Ветер военного министерства надул паруса всей писательской бездари, и она заработала на полном ходу. В журналах много новых имен поэтов и романистов.
Впрочем, Шутов мне говорил, что эти новые имена просто псевдонимы известных старых писателей, которые будто бы стыдятся писать патриотические вирши, но не могут удержаться от соблазна хорошо подработать. Он называл одного «маститого» писателя, который, по его словам, работает под тремя псевдонимами и умудряется писать чужим языком, чужим стилем.
Если этот водевиль с переодеваниями факт, то это чудовищно.
Рассказики, романы и стихи патриотичны, антихудожественны, убоги, безграмотны, но паруса критиков и издателей надуты тем же тайфуном из военного министерства, и поэтому первые хвалят, а вторые печатают.
Критерием художественности стал патриотизм, все остальное неважно.
Даже бывшие декаденты, воспевавшие некогда «чудовищный разврат с его неутолимою усладой» и пытавшиеся «удивить мир злодейством», стали патриотами. И у них заиграла кровь.
Прославленный эгофутурист, кумир дегенеративных психопаток и скучающих барынь Игорь Северянин вещает миру с присущим футуристам бахвальством.
Когда настанет миг воинственный,Во мне проснется гражданин.Ваш несравненный, ваш единственный,Я поведу вас на Берлин.
…И кто бы мог подумать, что этот худосочный неврастеничный юноша с лошадиным лицом, с идеальным пробором на голове обладаем таким воинственным характером и метит в Наполеоны?! Воистину уж «война родит героев».
* * *
На станциях бабы бойко торгуют съестными припасами. Цены высокие. Солдаты ругаются, но громить не громят. Бабы, разговаривая с солдатами, сочувственно вздыхают: «Бядачистая, свой у нас тоже иде-то на хронте, как вы, сердечные, страждет». Вздыхают, а все-таки дерут с них втридорога.
Земля сияет счастьем и жизнью, а я еду на фронт убивать. Там праздник смерти и разрушения.
Вот и сегодня, наверное, как вчера, убито несколько тысяч человек. Через два часа резвые мальчики будут продавать «экстренные выпуски» и, учитывая нездоровое любопытство публики, будут звонко выкрикивать цифру убитых и раненых.
* * *
В купе входят дна новых пассажира: молодая дама и грудастый, розовый прапорщик.
Прапорщик возвращается из командировки в свой полк, оперирующий где-то на Стоходе.
Дама – на фронт… к мужу.
Аверьян Леонтьевич (так зовут едущего в нашем купе поставщика), приглядываясь к модно одетой даме, говорит:
– Так, так, барынька. К мужу, значит. А где он у вас и кем служит, позвольте полюбопытствовать?
– Командир артиллерийской бригады.
– Так, так. А известно ли вам, что теперь согласно приказу главнокомандующего въезд женам и лицам женского пола в зону военных действий вообще воспрещен?
Женщина дымчато улыбается.
– Я еду не в гости к мужу, а в качестве сестры милосердия в бригадный госпиталь. Все оформлено, будьте спокойны.
Поставщик успокаивается.
Прапорщик напористо, назойливо ухаживает за «сестрой». На каждой станции он бегает в буфет и приносит ей чего-нибудь полакомиться.
Дама устроилась на верхней полке. Прапорщик ночью залез к ней и спустился на свою постель только утром.
Смена поездной бригады. Долго стоим.
«Молодожены» гуляют на платформе. В раскрытое окно доносится звонкий смех нашей «сестры».
Аверьян Леонтьевич негодующе шипит:
– Ишь кобыла нагайская! Всю ночь под одеялом целовались. Двадцать лет ездию по всем дорогам, а такого паскудства, чтоб баба в вагоне чужого мужика под одеяло на всю ночь пустила, не видывал… И когда они снюхаться-то успели? Хотел я утром, грешным делом, по-стариковски отчитать, одернуть их маленько, да побоялся. Чего доброго, прапор еще в морду даст. Ныньче народ пошел аховый, особливо которые в погонах… Вот мужу бы написать. Какой он батареей-то у нее командует?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
