С наслаждением отдыхаю в походных парусиновых бараках полевого госпиталя.
Ночью раны болят сильнее, чем днем.
Бессонница. Врач угощает бромом, морфием, опием. Противно, но говорят необходимо.
В выходное отверстие обеих ран утром и вечером вставляют марлевый жгут для вытяжки гноя.
Каждая перевязка – пытка.
Стискиваю зубы от боли, и каждый раз из глаз катятся крупные слезы. Лучше бы этот немецкий купидон укокошил меня совсем!
Сестра милосердия Шатрова, симпатичная пройдоха, утешая меня на перевязках, говорит:
– Потерпите, голубчик! Будьте мужественны до конца. Помните, что все это вы переносите во имя родины, веры, царя.
Слова ее кажутся мне наглой иронией. Она, вероятно, читает в моих глазах, знает мое отношение к этим фетишам.
Ординатор Вайнштейн утешает охающих и плачущих на перевязках по-иному:
– Ну, господа, как вам не стыдно впадать в подобный сантиментализм!
Ворочая зондом в пробитых грудях, в шеях, в ногах, в животах своих пациентов, которые орут благим матом и плачут, он забавно резонерствует:
– Ужасно, знаете ли, любит русский человек поплакать…
* * *
Прошел через шесть полевых госпиталей и попал наконец в уездный городок. Это – юго-западный Окуров. Все русские уездные города похожи друг на друга, как два тухлых яйца.
За последние недели такая масса впечатлений и переживаний, что, кажется, сознание не сможет все вместить; передо мной, как на экране, проходит прифронтовая полоса во всем ее красочном многообразии.
Чем дальше от передовых позиций, тем больше всякого рода военных учреждений, тем больше в этих учреждениях ненужного, примазавшегося люда.
При взгляде на шумное море пестрых маркитантов кажется, что вся мобилизованная буржуазия и интеллигенция окопалась в тылу.
Рвачи, мародеры, шкурники, спекулянты, шулера, карьеристы и альфонсы всех мастей и народностей России как мухи облепили штабы, лазареты, управления, канцелярии, интендантства, склады, саперно-инженерные конторы, снабженческие пункты. Одни одеты с иголочки, другие в потертом, лоснящемся замасленном платье.
И вся эта наглая, прожорливая, беспокойная стая хамелеонов неумолчно шумит, суетится, обсуждает проблемы побед и поражений.
Хамелеоны в курсе решительно всех событий, все знают из «достоверных» источников, что они до смешного самоуверенны и развязны.
При встрече с начальством расстилаются до земли. За глаза говорят о начальстве пренебрежительно, играют в либерализм.
* * *
Лазареты прифронтовой полосы чуть неежедневно осаждаются журналистами, «специальными» военными корреспондентами, репортерами, фотографами, начинающими писателями.
Все эти «работники» пера, как и маркитанты, одеты в защитный цвет.
Они навязчивы, юрки, неутомимы, изобретательны, нахальны и необыкновенно жадны до сенсаций. Они буквально выматывают душу раненым. Просят автографы, выспрашивают…
– Как вы сказали? Ах, повторите, пожалуйста, еще раз!.. Что вы сказали?
Раненых солдат угощают шоколадом «Сиу» и асмоловскими папиросами.
Солдаты добродушно курят папиросы, уплетают за обе щеки шоколадные плитки и в знак признательности врут корреспондентам в три короба о своих подвигах, о немецких зверствах.
Эти «сведения», купленные у раненых за асмоловские папиросы и шоколад «Сиу», писатели земли русской печатают в газетах и журналах.
На этих «данных», добытых «собственными» и «специальными» корреспондентами, воспитывается русское «общество». По этим «данным» будущие историки составят «историю» войны 1914 года.
Поверили глупцы, другим передают.Старухи вмиг тревогу бьют,И вот общественное мненье.
Так было сто лет назад. Так и сейчас. Только теперь вместо комических старух-сплетниц, которыми гордилась когда-то Москва, подвизаются на этом поприще молодые люди и зрелые мужи с университетским образованием.
* * *
Лежу в офицерской палате. В томительном однообразии ползут дни. Палату обслуживают санитарки. Легко раненые офицеры охотятся на них в коридорах, затаскивают в ванну, запираются там на крючок. Когда один запрется, другие на цыпочках подходят к двери, в замочную скважину подсматривают.
Мой сосед по койке, капитан Борисов, человек весьма ограниченный, некультурный и по причине своей ограниченности несносный патриот, попросил сестру принести книги для чтения.
Сестра принесла ему томик Мопассана в русском переводе.
Борисов раскрывает книгу и читает.
А через полчаса он, одержимый невиданным приступом патриотизма, мечется на койке и изрыгает цензурные проклятья вперемежку с нецензурными.
– Черт знает что такое печатают! Я удивляюсь, господа, почему не запретят этой мерзкой книжки? Что смотрит государь? Где у нас в конце концов цензура?
– В чем дело, Борисов? Объясните? – громко просит нервный ротмистр с сабельным шрамом на подбородке.
Борисов выразительно читает:
«Драться? Резаться? Убивать людей. В наше время, при нашем просвещении, при обширности нашей науки, при высокой степени нашего философского развития, достигнутого человеческим гением, существуют особые школы, в которых учат убивать людей с совершенством, убивать несчастных, неповинных людей, обремененных семьями.
И удивительнее всего то, что народ не восстает против правительства, что все общество не возмущается при слове «война»! Военные – бичи мира! Так вот, если уж правительства пользуются привилегией распоряжаться смертью народов, нет ничего удивительного в том, что народы иногда захватывают право распоряжаться смертью правительства.
Почему бы не призвать правительство на суд после каждого объявления войны?
Если бы народ не позволил бессмысленно убивать себя, если бы он употребил оружие против них, которые дали ему его для убийства, в тот же день война умерла бы».
Борисов обводит всех недоуменно – вопрошающим взглядом и сердито хлопает книгой о стол. Зазвенел и подпрыгнул на столике стакан.
Офицеры смущенно молчат.
– Да, книжица, кажись, тово… – неуверенно бурчит кто-то из угла.
* * *
Подпоручик Кутепов подбегает к столику, берет злополучный томик в руки, раскрывает и, перелистав несколько страниц, кричит:
– Внимание, господа! Вы только послушайте, что он здесь пишет:
«Землетрясения, погребающие население под развалинами домов, разбушевавшаяся река, уносящая утонувших крестьян вместе с тушами быков и бревнами от размытых строений, победоносное войско, которое избивает всех, кто защищается, уводя в плен остальных, грабит именем сабли или славит бога пушечной пальбой – все это страшные бичи, разрушающие всякую веру в высшую справедливость, в провидение и в человеческий разум, ту веру, которую нам с детства стараются внушать».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
