Нас двинули вдоль фронта. На левом фланге отступление приостановлено. Инициатива боя переходит в наши руки. Идут непрерывные контратаки. Немцы дерутся с остервенением.
Мы идем на поддержку.
Старик-украинец, мобилизованный нами в проводники, сбился с дороги и ведет нас, видимо, сам не зная куда.
В густой чаще и кустарниках на лошади ехать нельзя, офицеры спешились и идут вместе с нами.
Командир полка идет впереди всех и через каждые пять минут грозит срубить голову бестолковому проводнику. Растянулись цепочкой на несколько верст. Кружась, выписали какую-то замысловатую восьмерку, и… первая рота столкнулась лицом к лицу с пятнадцатой, шедшей в хвосте. Получилась натуральная сценка из водевиля.
– Какой части, земляки? – спрашивает командир полка усталым голосом.
– Лейб-гвардии Н-ского, – отвечает пятнадцатая рота.
Командир полка стоит в картинной позе с раскрытым ртом.
– Вот так фунт!
А потом минут десять разносит пятнадцатую роту и проводника.
Все слушают ругань с удовольствием. Она дает передышку.
Закурили и снова двинулись в путь. Туман все гуще и гуще. Сверху спускается косматая тьма; деревья и кусты сливаются с землей.
Командир полка недоволен проводником.
– Смотри у меня, Иван Сусанин! Я тебя, сукина сына, проучу! Если через два часа не выведешь из леса, так я тебя!..
Проводник роняет ненужные сюсюкающие подобострастные слова оправдания.
Солдаты вышучивают командира полка.
– Наш-то Севасьян не узнал своих хресьян. Ткнулся своей пенсной в пятнадцатую роту и вообразил, что это – сибирские стрелки какие-нибудь…
Проходим мимо пятнадцатой…
– Мотрите, более не попадайтесь! – насмешливо говорят солдаты.
Эх, скорей бы конец пути! Спать хочется, есть хочется, пить хочется – и все сразу…
Намокшая одежда облегает тело, как кольчуга, тянет к земле. Тело просит покоя, а нужно идти.
Ветки деревьев, отводимые в сторону впереди идущими товарищами, бьют с размаху в лицо, сбивают шапку, которую в темноте долго приходится искать…
* * *
Третий батальон по «ошибке» обстрелял свой аэроплан. Летчик возвращался из глубокого тыла противника, где сбросил две бомбы и выдержал сильный воздушный бой. Пролетев немецкие окопы, он вздохнул свободной грудью и стал планировать над нашим лагерем довольно низко.
Его подбили. Изрешетили весь кузов, крылья, пилоту прострелили плечо и ногу.
Скандал на весь корпус.
Командир третьего батальона, полковник Загуменный, уверяет, что солдаты открыли огонь по аэроплану без его ведома и приказания, стихийно подчиняясь чьему-то нелепому выкрику: «Бей немчуру!»
Командир полка, не стесняясь присутствия солдат, полчаса распекал Загуменного:
– Что такое ваш батальон, господин полковник, я вас спрашиваю? Хунхузы это, с позволения сказать, или императорская гвардия? Ежели это хунхузы, то отправляйтесь вы к чертовой бабушке на большую дорогу купцов грабить, а ежели это гвардия, то ведите себя, как надлежит вести… Вы покрыли полк несмываемым позором. Об этом могут завтра написать в газетах…
Загуменный начал смущенно оправдывать солдат. Это еще больше рассердило командира полка:
– Можно не уметь стрелять, колоть, рубить, ориентироваться по карте, но как же можно не уметь отличить своего от врага? Какой частью тела глядели ваши солдаты, когда расстреливали лучшего летчика нашей армии? Я вас спрашиваю: какой?! Неужели эти олухи царя небесного не могут отличить белый круг от креста? Зарубите отныне каждому на носу, что немецкие аэропланы имеют снизу на крыльях отличительный знак в виде круга. Наши – черный крест. При рецидиве этой мерзости – всех под суд! Расстреляю!
…Батальонный думает восстановить свое реноме, разыскивает виновников «недоразумения». Никто не находится.
Наш взводный резонерствует:
– Надо бы объявить официально, что солдат, подавший команду палить по аэроплану, производится в офицеры и получает «Георгия» всех степеней разом.
Тогда виновники себя выкажут. А когда выкажут – их на гауптвахту. Иначе не найдешь!
– Не поверят! – возражает фельдфебель.
– Поверят! – радостно говорит взводный. – Ей-богу поверят! Народ у нас ужасно глупый и легковерный…
* * *
Немецкая дивизия (слишком зарвавшись) продвинулась дальше, чем следует, и обнажила свои фланги.
Мы отрезали и обложили ее плотным кольцом.
Немцы не рассчитывали встретить здесь серьезное «дело». Они думали, что мы все еще находимся во власти охватившей нас паники.
Просчитались, конечно.
Мы мстили этой дерзкой дивизии за все неудачи последних недель, за все поражения, за раненых и павших в бою товарищей, за бессонные ночи… За все, за все. Каждым залпом перекрестного огня мы злорадно кричали:
– Вот вам, колбасники! Вот вам за то, что вы гоняли нас по сорок километров в сутки без передышки!
От дивизии осталось мокрое место.
В плен не взяли ни одного человека. Раненых прикалывали.
Немцы держались великолепно. Командный состав выше всякой критики.
Даже смертельно раненые, умирающие, обливая нас жаром воспаленных немигающих глаз, кричали свое:
– Deutschland, Deutschland uber Alles[6]
Массовый психоз или подлинный национальный фанатизм?
Напускная, палочная воинственность или искренний энтузиазм?
* * *
Бой закончился. Кое-где вспыхивают запоздалые одиночные выстрелы.
Недавние рыцари, превратившись в шакалов, без единой крупицы воинственного пыла в лицах наперегонки снуют около убитых и раненых. С одинаковым рвением выворачивают карманы своих товарищей и врагов.
Молодой немецкий офицер, одетый с иголочки, похожий на купидона, лежит на траве в луже крови. Я, приняв его за убитого, нагибаюсь, чтобы снять великолепный полевой бинокль.
«Мертвый» офицер, тяжело разомкнув веки, прожигает меня злым взглядом слезящихся глаз и уверенно вытягивает правую руку с крепко зажатым в ней браунингом.
Неприятный холодок пробегает по телу. Кажется, что это галлюцинация.
Выстрел я услышал уже после того, как кусочек свинца пробуравил мне правое плечо.
Падая, видел впившиеся в меня глубокие лихорадочно горевшие глаза, уже подернувшиеся маслянистой тусклостью смерти, и кусочек синего неба.
Вторым выстрелом он взорвал свою черепную коробку.
Помню подбежал рыжий ефрейтор четвертого взвода Акимов и, по-мужицки крякнув, всадил мертвому офицеру штык между ребер и поднял его на воздух, как ржаной сноп.
– Не надо, Акимов! – пробормотал я. – Не надо, голубчик!
* * *
У меня сквозное ранение правой стороны груди и, кроме того, пробита левая нога выше колена.
С наслаждением отдыхаю в походных парусиновых бараках полевого госпиталя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
