— Я собиратель тайн, — сказал Фраффин. — То, что я создал некоторые из них собственноручно, не имеет значения.
«Тайн?» — удивился Келексель.
А Фраффин подумал: «Собиратель древних тайн, да».
Он знал, что ревнует Келекселя, завидует, что тот в первый раз встретился с туземной женщиной. Фраффин вспомнил былые дни, когда чемы более открыто передвигались по этому миру, создавая оборудование долгого развития, которое могли использовать — воспитывая паршивых политиков, ослепленных гордыней, полных невежества, питающих безумное желание урвать кусок пожирнее везде, где только можно. Ах, что это были за деньки!
На миг Фраффин почувствовал себя распятым на дыбе собственных грез, вспоминая дни, когда он жил среди туземцев — манипулируя, интригуя, подслушивая, уча, слушая перемежаемые смешками разговоры римских мальчиков о вещах, о которых родители не осмеливались говорить даже шепотом. Перед ним как наяву встала его собственная вилла, залитые солнечным светом дорожки из кирпича, трава, деревья, плантация капризной форсайтии. Так называла их она — «дикая форсайтия». Как ярко запечатлелась в его мозгу молодое персиковое деревце рядом с дорожкой!
— Они так легко умирают, — прошептал он.
Келексель приложил палец к щеке, сказал:
— Думаю, вы все же чуточку ненормальный. Иначе откуда столько внимания к насилию и смерти?
Хотя это не было запланировано, Фраффин почувствовал, что не может удержаться. Он взглянул на Келекселя, сказал:
— Вы думаете, что ненавидите подобные вещи? Отнюдь! Вы говорите, что вас привлекают такие вещи, как эта ваша хорошенькая туземка. Я слышал, вам нравится местная одежда, — Режиссер дотронулся до рукава своего жакета, жест был странно ласкающим. — Как плохо вы себя знаете, Келексель.
Лицо Келекселя потемнело от гнева. Это уже слишком! Фраффин перешел все границы пристойности!
— Мы, чемы, заперли двери для смерти и насилия, — пробормотал он. — Смотрим на это, как на развлечение, не больше.
— Ненормальный, говорите? — спросил Фраффин. — Мы закрыли двери для смерти? — он расхохотался. — И все же вот оно, наше вечное искушение. Что я здесь делаю, то, что так привлекает вас, — настолько, что вы даже спрашиваете о том, что в этом мире отвратительного. Я скажу вам, что я здесь делаю: играю с искушением, которое мои сородичи чемы могут наблюдать.
Руки Фраффина ни на минуту не оставались в покое, пока он говорил: они делали рубящие и режущие жесты, демонстрируя вечно юную плоть — энергичную, трепещущую, маленькие завивающиеся волоски с тыльной стороны пальцев, матовые ровные ногти.
Келексель загляделся на Режиссера, завороженный его словами. Смерть — искушение? Да нет же, определенно нет! И все же за этой идеей скрывалась какая-то холодная уверенность.
Наблюдая за руками Фраффина, Келексель подумал: «Рука не должна ниспровергать разум».
— Вы смеетесь, — сказал Келексель. — Вы считаете меня забавным.
— Не только вас, — сказал Фраффин. — Меня забавляют все — бедные создания из мира-клетки и все до единого благословенные чемы, которые не могут услышать предупреждения о собственных вечных жизнях. У всех предупреждений есть одно исключение, да? Это ты сам! Вот что я вижу и вот что забавляет меня. В моих картинах вы смеетесь над ними, но не знаете, почему смеетесь. Ах, Келексель, именно здесь мы скрываем убежденность в нашей собственной смертности!
— Мы не смертны, — воскликнул возмущенный и потрясенный Келексель.
— Келексель, Келексель, мы смертны. Любой из нас может отказаться от омоложения, и это будет смерть. Это будет смерть.
Келексель уставился на Режиссера. «Да он не в своем уме!»
В мозгу Фраффина твердая уверенность, которую вызвали собственные слова, вспенилась, затмевая все, и отхлынула, оставив ярость.
«Я полон злости и раскаяния, — подумал он. — Я принял мораль, которую ни один другой чем не сможет вынести ни минуты. Мне жаль Келекселя и всех этих созданий, которыми я управляю, а они не знают этого. Внутри меня они вырастают десятками за каждого, кто погиб по моей воле. Тайны? Собиратель тайн? Я человек с чувствительными ушами, который до сих пор слышит, как нож разрезает хлеб на вилле, которой больше нет».
Потом Фраффин вспомнил женщину — смуглую экзотическую хозяйку его римского дома. Она была не выше его самого, низкорослая по местным меркам, но прекрасная в его глазах — лучшая из всех. Она родила ему восьмерых смертных детей, их смешанная кровь осталась тайной, исчезнув в гонке генетических комбинаций и рекомбинаций. Она состарилась и подурнела — Режиссер помнил и это гоже. Вспоминая ее потупленный взгляд, он видел черную массу — проклятье их смешанных генов. Она дала ему то, чего не смог бы дать никто другой: причастность к смертным, долю в смертности, которую он мог считать своей.
«Чего бы только не отдало Главенство, чтобы узнать об этой маленькой интерлюдии», — подумал Фраффин.
— Вы говорите, как безумец, — прошептал Келексель.
«Теперь мы противостоим друг другу открыто, да? — подумал Фраффин. — Пожалуй, я слишком медленно продвигаюсь с этим болваном. Пожалуй, стоит сказать сейчас, что он попался в нашу ловушку». Фраффин чувствовал, что не может противостоять натиску собственной злости. Он больше не мог сдерживаться.
— Безумец? — спросил он насмешливо. — Вы говорите: мы бессмертны, мы, чемы. Как мы бессмертны? Мы омолаживаемся и омолаживаемся. Мы достигли точки равновесия, застыли в шажке от окончательного разрушения. На какой стадии нашего развития, чем Келексель, мы застыли?
— Стадии? — Келексель изумленно уставился на него. Слова Фраффина жгли, точно горящие головни.
— Да, на какой стадии? Разве мы застыли на этапе зрелости? Думаю, нет. Чтобы достигнуть зрелости, необходимо пройти этап расцвета. Мы не цветем.
— У меня есть отпрыск!
Фраффин не смог сдержать смеха. Успокоившись, он посмотрел в лицо откровенно разгневанному Келекселю и сказал:
— Семя, которому не довелось цвести, вечная незрелость, порождающая вечную незрелость, — и вы похваляетесь этим! Как вы жалки, пусты и перепуганы, Келексель.
— Чего мне бояться? — спросил Келексель. — Смерть не властна надо мной. Вы не властны надо мной.
— Разве что изнутри, — сказал Фраффин. — Смерть не властна над чемами, разве что изнутри. Мы самые совершенные во вселенной особи, бессмертные крепости самих себя, которые не сможет взять ни одна сила… разве что изнутри. В каждом из нас есть то семя из нашего прошлого, семя, которое шепчет: «Помнишь? Помнишь, когда мы могли умирать?»
Келексель распрямился, вскочил на ноги, не в силах оторвать взгляд от Фраффина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
