Людям, особенно занятым в ночную смену, этот ящик очень понравился. Ибо не всем, кто обслуживает бумагоделательную машину, нужно толочься возле нее, когда она работает в нормальном режиме. Можно по очереди прикорнуть до следующего сбоя или обрыва. И стоит ли мечтать о чем-то лучшем, когда под боком теплый бумажный ворох. Разве о том, чтобы компанию тебе составила приятная собеседница, с которой удастся найти общий язык и обменяться мнениями на производственные темы…
Однако мы вовсе не намерены заострять внимание на тех фактах, о которых юристы сказали бы «ин-флагранти». К чести нашего молодого инженера, занимавшего должность сменного мастера и поэтому часто проводившего здесь ночи, следует признать, что он подобных поступков, в общем плане осуждаемых нашим моральным кодексом, не совершал. Когда он забирался в ящик, то размышлял «о возможности жизни на нашей планете» [16], или просто давал отдых серому веществу, а чаще всего слушал музыку, прихватив с собой кассетный плейер и надев наушники. (Эту в то время весьма редкую игрушку ему прислал из-за океана дальний родственник.)
Что касается возможности жизни на Земле, то она после штудирования органической химии оказалась под большим вопросом: их молодой профессор весьма скептически относился к схеме возникновения жизни обласканного в свое время академика Опарина. Из исходных веществ мы вполне можем получить в своих ретортах метан и некоторые азотистые соединения, а вот надежды на возникновение аминокислот очень мало. И почти невероятно получить все это одновременно и в таком соотношении, которое необходимо для возникновения белка, и если пойти дальше, для создания такого тонкого органа как глаз. Правда, заявил циничный молодой ученый, не следует говорить об абсолютной невозможности, расчетная вероятность столь же велика, как у теннисного мяча, брошенного в стенку, где в этот самый миг выпадает кирпич — и он пролетает сквозь нее в образовавшуюся дыру.
— Это совершенно нереально! — выкрикнул кто-то.
— Ну, не скажите, — возразил профессор. — Для такого события нужно лишь одно — чтобы хаотическое броуновское движение мельчайших частиц внезапно превратилось в совершенно определенное однонаправленное. Если, например, в чайнике все молекулы воды разом станут двигаться в одном направлении, то не пугайтесь, если он поведет себя несколько неожиданно, вдруг оторвавшись от плиты и взлетев в воздух… Подобные явления, столь же возможные, как и то, что гора пойдет к Магомету, называются флуктуацией, и занимаются ими термодинамическая теория вероятностей и математическая статистика.
— Но мы же существуем! — сердито воскликнула комсорг их курса, высокоидейная девица, которой подобные разговоры были не по душе.
— Похоже на то, — задумчиво склонив голову, сказал молодой профессор, ныне исследующий широко известный парамагнитный резонанс или как его там? — Н-да, хотя в это трудно поверить…
О таких вещах хорошо было думать в пахучем бумажном ворохе. «Мыслю, следовательно существую», повторил молодой, далекий от жизни инженер и проводил взглядом жука, ползущего по стенке ящика. — «Ты не мыслишь, но, черт возьми, кажется, тоже существуешь! Очень интересно, что мы с тобой так вот встретились. Как велика вероятность такой встречи?»
Вероятность в самом деле не особенно велика, потому что серьезные инженеры старшего возраста не унижались настолько, чтобы забираться в ящик: сменный инженер в таком ящике — вещь необычная. Даже тогда, когда делать было нечего, инженеры с задумчивым видом прогуливались по цеху или находили для сна укромное местечко подальше от глаз рабочих. Они заботились о своем авторитете. Однако если рабочие и относились терпимо к начинающему инженеру, то именно потому, что он ничуть не заботился о своем авторитете. Да и как бы он помог машинисту бумагоделательной машины? До такой ответственной должности добирались в зрелые годы и то лишь, когда начинали работать на фабрике мальчишкой; ведь бумагоделательная машина представляет собой хитросплетение валов, насосов, фильтров и многих прочих деталей, протянувшееся на добрых пятьдесят метров, притом у каждого узла свой норов. Опытный машинист бумагоделательной машины будто волшебник, который сто очков вперед даст любому молодому инженеру, и это естественно — в ракетный век даже академик не справится в космосе.
Молодой инженер Пент понял это сам и дал понять другим — в этом смысле он был дипломат. Все равно ведь болтался без дела, опустив руки и не зная, куда деть глаза от стыда. Следовало найти себе какое-нибудь занятие. И он нашел — на собраниях, где обсуждали административные и бытовые проблемы, поднимали вопросы заработка и так далее, он оказался при деле как опытный полемист и вскоре всем стало ясно, что он умеет отстаивать права рабочих. Именно с теми бедами, с которыми не решались идти к директору или главному инженеру, обращались к долговязому химику. Он сделался кем-то вроде подпольного адвоката. Но все же эта роль особого уважения не заслуживала и поэтому в розовом ящике порой судьба виделась ему далеко не в розовом свете. Накатывал комплекс неполноценности. Пент понимал, что химиком он, пожалуй, еще может стать, а инженером-руководителем едва ли. Особенно ясно он ощутил это, когда к ним на фабрику прислали на практику двух студентов. В том числе широкую в кости грудастую девушку, на верхней губе которой намечался легкий темный пушок. Родилась она в Южной Эстонии, владела местным диалектом, а нарекли ее простым эстонским именем Лайне.
Как-то утром, придя на работу, Пент заметил во дворе Лайне, хлопочущую над насосом, часто выходившим из строя. Вся в масле, она копалась в трубах и муфтах, напружинив тугие икры и широко улыбаясь. Пенту был знаком этот насос. Порой он даже пинал его ногой, приговаривая: «Надо как-нибудь наладить это старье». Но слова так и оставались словами. А девушка сразу взялась за дело, меняла прокладки, что-то отпиливала и ее, разумеется, никто об этом не просил. И вот тогда, смотря на девушку, Пент понял, что сам он настоящим инженером не станет. Неожиданная мысль озарила его голову, словно вспышка магния, которым пользовался дедушка, когда снимал своей камерой вечером в комнате. Не выйдет из тебя инженера, Пент! Надо было пристроиться на кафедре в каком-нибудь институте или в университете, потому что чистая химия ему ближе инженерной химии, а на фабрике его специальные знания вообще не к месту. Но ничего не поделаешь. Придется тянуть лямку три года, как того закон требует.
С директором отношения тоже не клеились. Номенклатурный руководитель, перемещаемый с места на место, этот человек работал в десятках разных систем, бумагоделательное производство знал весьма поверхностно, зато в людях, по всей вероятности, разбирался. Тем более, что знание людей и человеческой психики считал своим любимым коньком и призванием. Ни для кого не было тайной, что на его необъятном письменном столе всегда лежало много захватывающих книг, прямого отношения к директорской работе не имевших. Прежде всего, конечно, на нем покоились брошюры по основному производству, планированию и хозяйствованию. Именно покоились. Для отвода глаз. А под ними прятались издания, свидетельствовавшие о подлинных вкусах и пристрастиях директора: биография Рихарда Зорге, повести о разведчиках, тайной войне против Советского Союза и так далее. Даже монография о Жозефе Фуше, пресловутом министре полиции Франции, которого так ярко изобразил Стефан Цвейг. Такие похвальные, разве что несколько необычные для человека предпенсионного возраста интересы — ведь в данном случае, наверное, нельзя сказать мальчишеские интересы? — таились в глубине души этого невысокого, неприметного человека. И когда по телевизору передавали «Семнадцать мгновений весны», директор обо всем на свете забывал, блаженно мурлыкая, хотя и немного подвирая, лейтмотив сериала.
Да, прозорливый директор фабрики быстро определил, что химик Пент звезд с неба не хватает, нет у этого интеллигентного мальчика ни организаторских способностей, ни инициативы. Вскоре он даже перестал отвечать на приветствия Пента, шустрил себе мимо.
Итак, химик Пент вздыхал и посапывал в розовом ящике. Однако молодой человек не собирался оставаться в нем веки вечные. Не суждено было лучу его разума зачахнуть, как заплутавшемуся в зеркалах лучу света в черном ящике — вскоре в его жизни наступила пора больших перемен.
Все началось с того, что как-то утром Пента никто не разбудил. Когда инженер проснулся, то понял лишь одно — пересменок он проспал. И проспал основательно. Он приставил глаз к дырочке от сучка, испугался и покраснел, потому что положение было незавидное. Возле машины дремал Оскар из следующей смены. Поскольку машина работала без перебоев, поблизости никого больше не было, так что самое время вылезать из лона розового ящика. Самое крайнее время, потому что Пент вспомнил еще кое-что неприятное, даже весьма неприятное: этим утром к ним в гости должна приехать какая-то международная комиссия или делегация, дабы ознакомиться с распорядком дня, техникой безопасности, гигиеной и прочими подобными вещами. Только того еще не хватало, чтобы его застукали в ящике!..
