Он выдувает облачко синеватого дыма.
— На самом деле я не люблю своих родителей. Не понимаю, кто выдумал эту идиотскую повинность: «Надо любить своих родителей, и они тебя тоже должны любить». Вот еще один пример замороженной мудрости наших предков, которая в наши дни уже потеряла актуальность.
— Точно, — подтверждает Эсмеральда. — В кои-то веки ты прав, Барон. И даже без моей подсказки.
— Совершенно согласен, — добавляет Фетнат.
— Мы все — живые люди, мы все разные, нам могут попасться как хорошие родители, так и плохие. Если тебе не повезло, зачем говорить, что твои родители великолепны просто потому, что они — твои родители. Тебе попались уроды, ты вытащил несчастливый билет, вот и все.
— Да. Это лотерея жизни, — считает нужным добавить Фетнат.
— Поэтому не нужно делать вид, что все хорошо, когда все плохо, — убежденно говорит Орландо, вдыхая дым.
— Одно мои родители сделали правильно, пусть даже лишь для того, чтобы избавиться от меня, — отправили меня в обязательную муниципальную светскую школу. Там мне ужасно понравилось учиться. Особенно я полюбил философию. Тебя это, быть может, удивит, девчушка, но я получал довольно хорошие оценки.
Тот — бомж-анархист, этот — бомж-философ. Все эти бароны и маркизы уж точно не считают себя обыкновенными неудачниками. Они придумали себе интеллектуальную жизнь.
— Так ты поэтому придираешься к моим поговоркам? Хочешь показать, что у тебя есть свои мысли, а, Барон? — усмехается Ким.
Орландо не отвечает. Он строит гримасу, которая делает его похожим на грустного клоуна.
— Ладно. Потом, в тот год, когда я должен был получить аттестат, мой отец как-то раз страшно взбесился то ли из-за пережаренного, то ли из-за недожаренного телячьего эскалопа. Он чересчур сильно ударил мать, я встал на ее защиту и оттолкнул отца. Злая шутка закона гравитации: он неудачно упал с лестницы. Раздался сухой треск, отец перестал шевелиться, а его голова заняла по отношению к позвоночнику совершенно неправильное положение.
Викинг нервно жует сигару.
— Я предпочел никому не объяснять, что это был несчастный случай, а сбежать.
— Еще бы! — усмехается Эсмеральда. — Особенного выбора у тебя не было, Барон. Наделал делов и еле-еле успел удрать от полицейских.
— Для человека в розыске есть одно место, где его примут, не задавая лишних вопросов: Иностранный легион, — продолжает Орландо. — Я сменил имя, Бодуэн ван де Пютт[13] — не смейся, это бельгийское имя, которое означает «колодец», — по собственной воле превратился в Орландо ван де Пютта.
Об этом я не подумала. Ведь можно перепрограммировать воздействие имени. И даже фамилии. Простым односторонним решением. Достаточно сказать: «Отныне зовите меня по-другому».
— Орландо звучит более стильно, чем Бодуэн, — признает Фетнат. — В этом имени есть золото[14].
— И «ландо», — шутит Ким.
— Теперь я могу тебя звать господин Барон ван де Пютт, — иронизирует Эсмеральда.
— С Легионом я побывал во многих странах. Повсюду тренировки, лагеря, комары, стычки в джунглях или в горах, подвиги, про которые никто не знает, трупы, мухи. Я начал с Джибути, потом последовали Чад, Конго, Косово, Коморские острова, Афганистан, потом снова бывшая Югославия. В Боснии я встретил необыкновенную женщину. Мы поженились, у нас родилась дочь.
— Боснийки хорошенькие, — соглашается Эсмеральда.
— Но у меня не было возможности часто видеться с моими дорогими девочками, потому что меня отправили сначала в Буркина-Фасо, потом в Либерию, в Гвинею, в Руанду. И вот в Руанде, в разгар кровопролитной гражданской войны, случилось опять то же самое — несчастье произошло во второй раз: я поссорился с капитаном из-за покера. Он подумал, что я жульничаю. Но я никогда не жульничаю. Я человек с принципами.
— И, повинуясь своим пресловутым принципам, ты столкнул его с лестницы? — иронизирует Ким.
— Нет, мы честно подрались на ножах. Реакция у него оказалась хуже моей, и он проиграл.
— Как назло, — усмехается Ким.
— А остальные офицеры не поверили в мои объяснения о нашей честной дуэли.
— На самом деле, тебе всегда все трудно объяснить, — добавляет Ким. — Печальная участь философа, Барон.
— Посмотрел бы я, как ты, Маркиз, разговаривал бы с дураками, не понимающими значения оттенков слов! — пышет гневом Орландо, потом вздыхает. — Короче, я предпочел снова сбежать. Я поселил свою боснийскую жену с дочкой в парижской квартире под вымышленным именем. И спрятался там.
— А как же третья проблема? — спрашивает Ким, который, видимо, слушает историю не в первый раз.
— Ну… да. Я повздорил с женой. Она не оказала мне достаточного уважения.
— Плохо прожаренный телячий эскалоп? Жульничество в покер в разгар гражданской войны? — шутит молодой азиат.
— Ты, дурачок, не хочу тебя обижать, но лучше бы тебе заткнуться!
— В общем, ты тоже оказался вспыльчивым. Должно быть, гены, — признает Фетнат.
Орландо сомневается, следует ли ему отвечать, жует сигару, потом, решившись, бормочет:
— Нет, на этот раз из-за телевизора. Мы хотели смотреть разные каналы. Я — футбол по второму. Европейская лига чемпионов, как-никак. А она хотела старый сентиментальный фильм «Когда Гарри встретил Салли». Подрались из-за пульта.
— «Обладающий пультом обладает скипетром власти», — вставляет Ким.
— А это кто сказал? Наполеон? — спрашивает Фетнат.
— Нет, я, — заявляет Ким. — У Наполеона не было пульта, Эх ты, Виконт Безмозглый!
— Вот только не начинай! Я в истории Европы разбираюсь получше, чем ты в истории африканских племен! Мы вашу историю изучаем, а вы нашу — нет!
Фетнат яростно сплевывает на землю.
— Неправда, мы знаем доктора Ливингстона и доктора Швейцера! — возражает Ким.
— Я сейчас покажу тебе доктора Ливингстона!
Орландо не считает нужным отвлекаться на перепалку.
— Да заткнитесь вы! Итак, эта толстая бабища, моя жена, не хочет отдать пульт. Дочка рядом плачет. Меня взбесило то, что моя половина не может себя сдержать в присутствии моего потомства. И я объяснил свое видение проблемы.
— Ты ее побил? — спрашивает Эсмеральда.
— Я ее проинформировал о том, что у меня на происходящее другая точка зрения.
— Короче, ты набил ей морду?
— Я ее, скажем так, поучил.
— Весь смысл в оттенках значений слов, — важно заявляет Фетнат.
— Конечно, отличный аргумент для подлеца мачо, — фыркает Эсмеральда. — Мужская солидарность, да?
— Как в поговорке: «Кого люблю, того и бью»? Пожалуй, на этот раз я соглашусь с антипоговоркой: «Если ты кого-то любишь, то не допустишь по отношению к нему никакой жестокости», — говорит Ким.
— Заткнись, не выводи меня из себя!
Орландо давит каблуком сигару, хватает бутылку с отклеившейся этикеткой, огромными глотками пьет из горлышка и бросает подальше. Слышен звон разбитого стекла.
— Ну так вот. Я посмотрел матч, наши проиграли. Моя жена всю ночь думала, на следующее утро пошла к врачу, где взяла справку о нанесении побоев, а потом в полицию — и подала жалобу. Обвинила меня в жестокости. И мне опять пришлось бежать. Теперь я в розыске из-за отца, из-за капитана и из-за жены, которая тем временем с помощью адвоката, паршивого проныры, лишила меня родительских и гражданских прав. Поэтому я не могу видеться с собственной дочерью!
Орландо Ван де Пютт качает головой и умолкает.
— Барон умалчивает о том, что он алкоголик. Когда он выпивает, доктор Джекилл превращается в мистера Хайда. Он перестает себя контролировать, — говорит Ким тоном знатока.
— И он был пьян, когда поколотил отца, капитана и жену. И может быть, даже дочку, — добавляет Эсмеральда.
Огромный Викинг вскакивает на ноги:
— Я запрещаю тебе так говорить, Герцогиня! Я никогда не трону и волоска на голове моей дочери! Это — святое!
Дочь — смысл его жизни.
Эсмеральда снова поддразнивает его:
— Признай хотя бы, что от спиртного ты теряешь разум, Барон!
Он делает большой глоток из горлышка новой бутылки, потом разбивает и ее.
— Ладно. Хорошо. Признаю, что люблю выпить. Но разве это объясняет все мои несчастья?
— Да не принимай ты остальных за идиотов. Виноват во всем ты сам. Отец, капитан и жена — всего лишь жертвы твоей агрессии. И я подозреваю, что ты еще не все рассказываешь.
Лис Инь Ян крутится вокруг них. Он прыгает на кучу мусора, встает так, что на фоне неба вырисовывается его силуэт, и начинает лаять безо всякой видимой причины.
— Продолжайте, пожалуйста, Барон Орландо, — произносит Кассандра своим нежным голосом.
— Ну, потом я убежал из дома. Я не знал, куда идти. Мой приятель цыган обосновался на этой свалке и чинил разбитые автомобили и выброшенные стиральные машины. Он приютил меня в своем таборе, но предупредил, что навсегда я с ними оставаться не могу, потому что я чужой. И тогда появилась Герцогиня. Вот так. Вот так. Вот так.
