– Какую, сир?
– Рассчитывали вы застать меня здесь?
– Я был уверен в этом.
– Значит, вы меня искали?
– Во всяком случае, я очень счастлив с вами встретиться.
– Вам надо что-нибудь сказать мне?
– Быть может, сир! – ответил Рене.
Шарлотта покраснела от страха – как бы парфюмер, видимо, собираясь сделать какое-то разоблачение, не коснулся ее прежнего поведения в отношении Генриха; сделав вид, что всецело занята своим туалетом и ничего не слышит, она раскрыла коробочку с опиатом и, прерывая их разговор, воскликнула:
– Ах, Рене, поистине вы чародей! У этой помады чудесный цвет, и я хочу, из уважения к вам, попробовать при вас ваше произведение.
Она взяла коробочку и кончиком пальца захватила немного красноватой мази, чтобы намазать ею губы. Рене вздрогнул.
Баронесса с улыбкой поднесла палец к губам.
Рене побледнел.
Генрих Наваррский, сидевший по-прежнему в полумраке, следил за всем происходящим жадным, напряженным взором, не упустив ни движения мадам де Сов, ни трепета Рене.
Пальчик Шарлотты почти коснулся губ, как вдруг Рене схватил ее за руку; в то же мгновение вскочил и Генрих, чтобы ее остановить, но тотчас бесшумно опустился на диванчик.
– Мадам, простите, – сказал Рене с деланой улыбкой, – этот опиат нельзя употреблять без особых наставлений.
– А кто же даст мне эти наставления?
– Я.
– Когда же?
– Как только я окончу мой разговор с его величеством королем Наваррским.
Шарлотта широко раскрыла глаза, ничего не поняв из таинственного разговора, который вели около нее; она так и осталась сидеть с коробочкой опиата в руке, глядя на кончик своего пальца, окрашенного мазью в карминный цвет.
Повинуясь какой-то мысли, носившей, как и все мысли молодого короля, двойственный характер: один – явный, как будто легкомысленный, другой – скрытый, глубокий, Генрих встал с места, подошел к Шарлотте, взял ее руку и стал поднимать вымазанный кармином пальчик к своим губам.
– Одну минуту, – торопливо сказал Рене, – одну минуту! Соблаговолите, мадам, помыть ваши прекрасные руки вот этим неаполитанским мылом, которое я забыл прислать вместе с опиатом, а имею честь поднести лично.
И, вынув из серебристой обертки прямоугольный кусок зеленоватого мыла, он положил его в серебряный, золоченый таз, налил туда воды и, встав на одно колено, поднес все это мадам де Сов.
– Честное слово, мэтр Рене, я вас не узнаю, – сказал Генрих. – Вашей любезностью вы заткнете за пояс всех придворных волокит.
– Какой прелестный запах! – воскликнула Шарлотта, намыливая руки жемчужной пеной, отделявшейся от душистого куска.
Рене до конца выполнил обязанности услужливого кавалера и подал мадам де Сов салфетку из тонкого фрисландского полотна, чтобы вытереть руки.
– Вот теперь, ваше величество, – сказал флорентиец Генриху, – можете делать что угодно.
Шарлотта протянула Генриху руку для поцелуя, затем уселась вполоборота, приготовляясь слушать, что станет говорить Рене. Король Наваррский воспользовался паузой и вернулся на свое место, окончательно убедившись, что в уме парфюмера происходит какая-то чрезвычайно важная работа.
– Итак, что же? – спросила Шарлотта у Рене.
Флорентиец, видимо, собрал всю свою волю и повернулся к Генриху.
IV. Сир, вы станете королем
– Сир, – обратился к Генриху Рене, – я пришел поговорить с вами о том, что давно меня интересует.
– О дух?х? – улыбаясь, спросил Генрих.
– Да, сир, пожалуй… о д?хах! – ответил Рене, своеобразно оттенив последние слова.
– Говорите, я слушаю, этот предмет меня всегда очень занимал.
Рене взглянул на Генриха, пытаясь независимо от слов прочесть его непроницаемые мысли; но, увидев, что это дело совершенно безнадежное, стал продолжать:
– Сир, один мой друг должен на днях приехать из Флоренции: он много занимается астрологией…
– Да, – прервал его Генрих, – я знаю, что это страсть всех флорентийцев.
– В содружестве с лучшими мировыми учеными он составил гороскопы самых именитых дворян в Европе.
– Так, так! – сказал Генрих.
– И поскольку род Бурбонов является вершиной самых знатных родов, так как ведет свое начало от графа Клермона, пятого сына Людовика Святого, то, ваше величество, можете быть уверены, что им составлен и ваш гороскоп.
Генрих еще внимательнее стал слушать парфюмера.
– А вы помните этот гороскоп? – осведомился король Наваррский с улыбкой, но стараясь придать ей оттенок безразличия.
– О, – произнес Рене, утвердительно кивая головой, – такие гороскопы, как ваш, не забывают.
– В самом деле? – сказал Генрих с ироническою миной.
– Да, сир, согласно указаниям гороскопа, вас ожидает блестящая судьба.
Глаза молодого короля невольно сверкнули молнией, тотчас погасшей в облаке равнодушия.
– Все эти итальянские оракулы – льстецы, – возразил Генрих, – а льстец – все равно что обманщик. Разве один из них не предсказал мне, что я буду командовать армиями? Это я-то!
Генрих расхохотался. Но наблюдатель, менее занятый собой, чем Рене, почувствовал бы в его смехе оттенок деланости.
– Сир, – холодно сказал Рене, – гороскоп предвещает нечто большее.
– Он предвещает, что во главе одной из этих армий я одержу блестящие победы?
– Сир, больше этого.
– Ну, тогда вы увидите, что я стану завоевателем.
– Сир, вы станете королем.
– Святая пятница! Да я и так король, – сказал Генрих, пытаясь сдержать сильно забившееся сердце.
– Сир, мой друг знает цену своим обещаниям; вы будете не только королем, вы будете и царствовать.
– Понимаю, – тем же насмешливым тоном продолжал Генрих Наваррский, – ваш друг нуждается в пяти экю, не так ли, Рене? Ведь по теперешним временам такое пророчество сильно льстит тщеславию. Слушайте, Рене, я небогат, поэтому сейчас я дам вашему другу пять экю, а еще пять экю – когда пророчество осуществится.
– Сир, вы уже дали обязательство Дариоле, – заметила мадам де Сов, – так не давайте слишком много обещаний.
– Мадам, надеюсь, что, когда настанет это время, ко мне будут относиться как к королю; следовательно, если я сдержу даже половину своих обещаний, то все будут очень довольны.
– Сир, – сказал Рене, – я продолжаю.
– Как, еще не все? – воскликнул Генрих. – Ну хорошо, если я стану императором – плачу вдвойне.
– Сир, мой друг везет с собою из Флоренции ваш гороскоп, еще раньше проверенный им в Париже и все время предвещавший одно и то же; кроме того, мой друг доверил мне одну тайну.
– Тайну, важную для его величества? – оживленно спросила мадам де Сов.
– Думаю, что да, – ответил флорентиец.
«Он подыскивает слова, – подумал Генрих, не приходя мэтру Рене на помощь. – Высказать то, что у него на уме, как видно, нелегко».
– Так говорите же, в чем дело? – сказала мадам де Сов.
– Дело вот в чем, – начал флорентиец, взвешивая каждое свое слово, – дело в тех слухах о разных отравлениях, которые недавно ходили при дворе.
Ноздри короля Наваррского чуть-чуть расширились – единственный признак повышения его внимания к разговору, принявшему нежданный оборот.
– А ваш флорентийский друг кое-что знает об этих отравлениях? – спросил Генрих.
– Да, сир.
– Как же, Рене, вы поверяете мне чужую тайну, а тем более имеющую такое важное значение? – спросил Генрих, стараясь, насколько возможно, придать своему голосу естественную интонацию.
– Этому другу нужен совет вашего величества.
– Мой?
– Что ж в этом удивительного, сир? Вспомните старого солдата, участника сражения при Акциуме; у него был судебный процесс, и он просил совета у императора Августа.
– Август был адвокат, а я нет.
– Сир, когда мой друг поверил мне эту тайну, ваше величество находились в рядах протестантской партии, вы были первым ее вождем, а вторым был принц Конде.
– Что дальше? – спросил Генрих.
– Мой друг надеялся, что вы воспользуетесь вашим всемогущим влиянием на принца Конде и попросите его не питать вражды к моему другу.
– Объясните, Рене, в чем дело, если хотите, чтобы я вас понял, – сказал Генрих все с тем же выражением лица и тем же тоном.
– Сир, ваше величество поймете с первого слова: моему другу известно во всех подробностях, как пытались отравить его высочество принца Конде.
– А разве принца Конде пытались отравить? – спросил Генрих с прекрасно разыгранным изумлением. – В самом деле?.. Когда же?
– Неделю тому назад, сир.
– Какой-нибудь враг его?
– Да, – отвечал Рене, – враг, которого знаете вы, ваше величество, и который знает ваше величество.
– Да, да, мне кажется, я что-то слышал, – ответил Генрих, – но я не знаю никаких подробностей, которые друг ваш собирается мне рассказать, так расскажите сами.
– Хорошо! Принцу Конде кто-то прислал в подарок душистое яблоко, но, к счастью, в то время, когда принесли яблоко, у принца находился его врач. Он взял у посланного яблоко и понюхал, чтобы узнать, какой у него запах. Два дня спустя на лице у врача появилась гангренозная язва с кровоизлиянием, которая разъела ему все лицо; так поплатился он за свою преданность или за свою неосторожность.
