— Это несправедливо! — вскричал эльзасец.
— Как есть несправедливо! — поддержал уроженец Бордо.
— Наконец, в-четвертых, — продолжал, не отвлекаясь, г-н Жакаль, — чтобы больше не останавливаться на разнообразных ваших проказах с той ночи вплоть до тридцать первого декабря, вы, верно, для того чтобы на славу отпраздновать начало года, первого января тысяча восемьсот двадцать восьмого года погасили все фонари в коммуне Монмартра и обчистили, пользуясь темнотой, всех запоздалых прохожих, забрав у кого кошелек, у кого часы. Число жалоб достигло тридцати девяти.
— О! — вздохнул великан.
— О! — простонал карлик.
— По этим соображениям, — продолжал г-н Жакаль официальным тоном, — учитывая, что, несмотря на ваши запирательства, опровержения, возмущения и другие кривляния, я считаю очевидным и доказанным, что вы грубо злоупотребили доверием, которое я вам оказал; учитывая также, что, грабя всех подряд, вы вели себя не как серьезные и честные агенты полиции, а как обыкновенные воры; на основании изложенного вам предлагается безотлагательно пройти в соседний кабинет, в котором знакомый вам человек по имени Голубок арестует вас и проводит в надежное место, где вы будете дожидаться, пока я не придумаю, как положить конец вашей распущенности.
Господин Жакаль произнес все это с хладнокровнейшим видом и позвонил Голубку; тот появился в третий раз и огорчился при виде опечаленных Стального Волоса и Мотылька.
Но, как солдат, свято исполняющий приказ, он сейчас же подавил вздох, по знаку г-на Жакаля взял великана под одну руку, карлика — под другую и повел, а вернее, потащил их к Карманьолю и Овсюгу.
Наступила небольшая пауза.
Арест этой четверки не взволновал и не заинтересовал г-на Жакаля. Конечно, сообразительный Карманьоль был ему до известной степени симпатичен и его потеря стоила сожаления. Но он основательно знал марсельца: ему было известно, что так или иначе (провансалец был из тех каторжников, что доживают до восьмидесяти лет), рано или поздно, но он выпутается.
Что касается остальных, они не были даже винтиками в административной машине г-на Жакаля. Они скорее наблюдали за ее работой, чем помогали работать. Овсюг был лицемер, Стальной Волос — хвастун. Мотылек с его легкостью чешуекрылого, чье имя он носил, был лишь бледной и плохой копией Карманьоля.
Нетрудно себе представить, что дальнейшая судьба этих персонажей не очень интересовала философа Жакаля.
Чего, в самом деле, стоили эти низшие существа рядом с неоспоримым и неоспариваемыми преимуществами Жибасье?
Жибасье! Агент-феникс, rara avis[71] — олицетворение шпика, человек непредсказуемый, неутомимый, способный к перевоплощениям не хуже индийского бога!
Вот о чем размышлял начальник тайной полиции, выпроводив Стального Волоса с Мотыльком и ожидая Жибасье.
— Ну, надо — так надо! — пробормотал он.
Позвонив дежурному, он опять сел в кресло и закрыл лицо руками.
Дежурный ввел Жибасье.
В этот день Жибасье выглядел франтом: на его ногах красовались шелковые чулки, на руках — белые перчатки. На порозовевшей физиономии радостно сияли обыкновенно тусклые глаза.
Господин Жакаль поднял голову и поразился пышности его костюма и необычному выражению лица.
— У вас сегодня свадьба или похороны? — спросил он.
— Свадьба, дорогой господин Жакаль! — отозвался Жибасье.
— Ваша собственная, может быть?
— Не совсем, дорогой господин Жакаль. Вы же знаете мою теорию брака. Впрочем, это почти так, — самодовольно прибавил он. — Невеста — моя старая подружка.
Господин Жакаль набил нос табаком, будто удерживаясь от замечаний, с которыми собирался обратиться к Жибасье по поводу его теории относительно женщин.
— Имею ли я удовольствие знать мужа? — помолчав немного, спросил он.
— Вы его знаете, по крайней мере, понаслышке, — отвечал каторжник. — Это мой тулонский приятель, с которым мы так ловко сбежали с каторги: ангел Габриель.
— Помню, — покачал головой г-н Жакаль, — вы мне рассказывали эту историю на дне Говорящего колодца, откуда я имел удовольствие вас вытащить. Замечу, между прочим, что это мне стоило насморка, от которого я до сих пор еще не отделался.
Будто желая придать своим словам больше веса, г-н Жакаль закашлялся.
— Хороший кашель, — заметил Жибасье, — не сухой, — прибавил он в утешение. — Один из моих предков умер в сто семь лет, удирая с шестого этажа вот с таким же точно кашлем.
— Кстати, о побеге, — ухватился за его слова г-н Жакаль. — Вы никогда мне подробно не рассказывали о своем; я знаю в общих чертах, что вам с ангелом Габриелем помог санитар, но чтобы его подкупить, необходимы были деньги. Где вы их взяли? Ведь не от каторжных трудов у вас завелись денежки?
Жибасье из розового стал багровым.
— Вы краснеете, — с удивлением отметил г-н Жакаль.
— Простите, господин Жакаль, — сказал каторжник, — но мне пришло в голову одно из самых неприятных воспоминаний моей бурной жизни, а потому я не могу удержаться и краснею.
— Неприятное воспоминание о каторге? — спросил г-н Жакаль.
— Нет, — отвечал Жибасье, нахмурившись. — Я вспомнил о своем побеге, вернее, о таинственной даме, которая мне помогла.
— Фу! — произнес г-н Жакаль, бросив на Жибасье презрительный взгляд. — Это может навсегда отбить охоту к прекрасному полу.
— Именно эта таинственная дама, — продолжал каторжник, словно не замечая презрительного выражения своего патрона, — и вышла сегодня замуж за ангела Габриеля.
— А ведь вы меня уверяли, Жибасье, — строго заметил начальник полиции, — что этот каторжник за границей.
— Это верно, — с некоторой гордостью отвечал Жибасье. — Он ездил просить согласия своих родных и получить бумаги.
— Вас, кажется, арестовали вместе?
— Да, дорогой господин Жакаль.
— Как фальшивомонетчиков?
— Будьте снисходительны, благородный патрон. Деньги подделывал ангел Габриель, я же невежествен по части металлургии.
— Будьте и вы снисходительны, дорогой господин Жибасье: я путаю поддельные деньги с подделанной подписью.
— Это совсем разные вещи, — серьезно заметил Жибасье.
— Если память мне не изменяет, начальник тулонской каторги получил однажды от министра юстиции папку с неким личным делом. В нем имелись все документы за всеми официальными подписями, необходимые для освобождения одного каторжника. Эти документы исходили от вас, не так ли?
— Это было сделано для освобождения ангела Габриеля, дорогой господин Жакаль. Это один из самых филантропических поступков моей непутевой жизни, и я бы скромно промолчал, если бы вы не заставили меня в нем признаться.
