Она захватила халат, лежавший в изножье кровати, и повернулась к двери.
– Утром Джиджи непременно станет вопить из-за воскресной школы. Предоставляю тебе управиться с ней.
Он приподнялся на локте, насмешливо глядя на нее.
– Согласен.
Она велела себе не произносить больше ни единого слова, убраться в гостевую спальню и закрыть за собой дверь, прежде чем успеет натворить дел.
– Я собираюсь купить несколько пижам.
– Я не ношу пижамы.
– Для себя.
Он выдал свою патентованную чувственную улыбку.
– Мне нравится то, что сейчас на тебе.
– Значит, тут мы расходимся во мнениях.
Он мигом перестал улыбаться.
– Ты устала.
Устала и корчится от омерзения. И он знал почему. Только не хотел говорить вслух. Предпочитает игнорировать призрак, не оставлявший их все четырнадцать лет. Впрочем, как и она. Потому что их брак хрупок, как яичная скорлупа, и оба боятся его разбить.
– Устала, – согласилась она, вымучив неуверенную улыбку. – Утром испеку тебе оладьи.
Можно подумать, гора оладий залечит все раны. Перекинет мост через разверзшуюся пропасть.
Она выключила свет и шагнула к выходу.
– Хочешь, я разотру тебе спину? – спросил он.
– Нет. Мне совсем этого не хочется, – бросила она, переступая порог.
Войдя в кухню, Колин увидел стоявшую на табуретке Шугар Бет. Она убирала в шкаф очередной поднос. Был уже час ночи. Распорядитель уехал, а Шугар Бет, похоже, едва держалась на ногах, но по-прежнему доказывала, что возьмет любой мяч, посланный Колином. Какой же из ее мужчин пытался погасить такой гордый дух?
– Вы совсем измучены. Идите домой.
Она только сейчас заметила собаку.
– Что здесь делает Гордон?
– Я пошел в каретный сарай, чтобы вывести его, и он потащился за мной. Учтите, он успел сжевать один из ваших шлепанцев.
– Он ненавидит меня.
– Собаки не могут ненавидеть хозяев. Это противоречит естественному ходу вещей во вселенной.
– Так я и поверила.
Шугар Бет спрыгнула с табуретки, и, когда ставила ее на место, он заметил темные тени у нее под глазами.
– Оставьте в покое эту чертову штуку. Завтра я обо всем позабочусь.
Она прижала табуретку к бедру и удостоила его взглядом, полным неприкрытого издевательства.
– Только посмотрите на него! Угрызения совести сочатся из каждой поры. Надеюсь, вы не собираетесь зарыдать? Потому что, откровенно говоря, этого мне не переварить.
– Попытаюсь сдержать слезы. А теперь идите спать. Утром я выпишу вам чек.
– Чертовски верно, выпишете. И заплатите сверхурочные за сегодняшнее представление. Но дважды ноль – все равно ноль, верно? Господи, что за скряга! Может, не трать вы столько на модный парфюм и записи Барбры Стрейзанд, и смогли бы заплатить мне, сколько я стою.
– Дорогая, даже у меня нет столько денег.
Последняя фраза успешно заткнула ей рот. Ему выпало счастье видеть, как она моргнула, потом нахмурилась, выискивая в его словах скрытое оскорбление. Но Колин не замедлил воспользоваться победой:
– Жаль разочаровывать вас, но сегодняшняя ночь была последней. Конец вражде. Мы квиты. Я официально отмщен за ваше детское предательство.
Шугар Бет закатила глаза, мгновенно включившись в игру:
– Хотите сказать, что этих жалких приступов больной совести достаточно, чтобы вы поджали хвост? И еще называете себя мужчиной!
Он, должно быть, прочел слишком много викторианской эротики, потому что захотел перегнуть ее через стул и… и сделать что-нибудь страшно непристойное.
Она уселась на табуретку и, сбросив туфельку, поставила ногу на перекладину.
– Кажется, я никогда не рассказывала вам об этом, – начала она, опершись подбородком о сложенные ладони: вполне сносная пародия на мечтательные воспоминания. – В ночь, когда я сочинила ту гадость о вас… не поверите, плакала настоящими слезами.
– Не может быть!
Она ранила себя, он чувствовал это, но не знал, как ее остановить. Кроме того, времена, когда он не задумываясь бросался спасать страдающих женщин, остались далеко позади.
– Видите ли, в тот день я разбила свой «камаро» – красный свет всегда пробуждал во мне мятежные инстинкты – и боялась, что па отнимет у меня ключи. Поэтому не только то обстоятельство, что я терпеть вас не могла, заставило меня солгать.
– Уже поздно, Шугар Бет, и вы измучены.
– Ну и потеха же была! Едва я сказала Дидди, что вы пытались меня лапать, она совершенно забыла о вмятине в дверце, и папочка тоже. Они даже не заставили меня оплатить ремонт из карманных расходов. Я все еще смеюсь при мысли об этом.
Но похоже, ей было не до смеха. Она выглядела безумно измученной и осунувшейся. Он подошел к ней.
– Вы были ребенком, до мозга костей избалованным ребенком. Перестаньте себя казнить.
Ему следовало бы понять, что любое проявление сочувствия будет ошибкой, потому что она сорвалась с места, шипя по-змеиному:
– Ну что за лапочка! Сплошное христианское милосердие! Сострадание и прощение так и льются из каждой поры! Ну так вот, мистер Берн, мне ваша жалость не нужна. Как не нужна…
– Довольно!
Одним молниеносным движением он подхватил ее и вынес из кухни. Хватит бороться с собой. Весь этот вечер неумолимо вел к одному, и теперь он потащит ее наверх, швырнет на постель и будет любить, пока оба не потеряют способность рассуждать связно.
– Так-так-так… – Она уставилась на него: одни усталые глаза и дразнящие интонации. – Это уже больше похоже на дело, английский верзила!
Она словно выплеснула ему в лицо ведро ледяной воды. Он мигом отрезвел.
– Что это с вами, ваша светлость? – издевательски осведомилась Шугар Бет. Губы сложились в устало-кокетливую гримаску. – Боитесь, что на девушку у вас не встанет?
Секс и дерзость были единственным оставшимся у нее оружием. И он понимал это, как и то, что его заботливость могла казаться ядом, медленно сочившимся в эти полные гордой крови вены, и такое поведение казалось ей вполне приемлемым способом отплатить ему.
Он, циник, возбужденный сверх всякой меры, когда-то был романтиком и теперь сверхъестественным усилием воли нашел в себе силы поставить ее на ноги. Но потом, лишь потому, что заслуживал награды за самоконтроль, стал целовать ее, долго и яростно.
Она отвечала, как истая искусительница: острый язычок, приглушенные стоны, трущиеся об него бедра, и все это чистая фальшь, дающая понять, что он может делать со своей жалостью. Но кровь все равно билась и пульсировала в чреслах, а тело требовало большего. Потребовалось все самообладание, чтобы не потерять терпение, но он не позволял губам ожесточаться, давая ей время выплеснуть гнев. Постепенно она перестала извиваться. Язык возвратился в рот. Мягкая и нежная, она прильнула к нему. Он наслаждался ее губами со вкусом душистого бархата.
Шугар Бет чувствовала нежный призыв его поцелуя и поняла, что Колин сумел ее обезоружить. Но она слишком устала, чтобы продолжать борьбу. Он был невероятно возбужден, и она даже растерялась, сообразив, что готова ответить ему. Глубоко под сковывавшим ледяным панцирем ее тело возродилось к жизни.
От него веяло энергией и здоровьем, той самой мужской потенцией, в существование которой она давно не верила.
Поцелуй становился все крепче. Она чувствовала упругие мускулы, скрытую силу его тела.
Ее губы раскрылись, и его язык скользнул ей в рот. Она как во сне подняла руки и обняла его шею. Колин неспешно ласкал ее, пока со вздохом снова не поднял на руки. Но вместо того чтобы направиться к лестнице, понес к выходу и, помогая себе плечом, открыл дверь.
– Самый героический поступок в моей жизни, – процедил он сквозь стиснутые зубы, – но когда мы займемся любовью, и поверь, мы обязательно займемся любовью, то исключительно ради наслаждения, а не чертова состязания, имеющего целью посмотреть, кто будет смеяться последним.
На улице похолодало. Она прижалась щекой к его плечу. Он даже не запыхался, когда нес ее по двору за бегущим впереди Гордоном.
– Далее, – продолжал он, – ты хорошенько отдохнешь. И… – он сжал ее еще крепче, – станешь милой и послушной.
– Похоже, вы выпили больше, чем мне показалось.
Шугар Бет зевнула и закрыла глаза.
– Давайте признавайтесь, что боитесь меня.
– Точнее говоря, запуган до смерти.
Она зарылась глубже в распахнувшийся ворот сорочки.
– Да, я сущее наказание, что есть, то есть.
– Мой самый ужасный кошмар.
Дверь каретного сарая заело, и пришлось спустить Шугар Бет на землю, чтобы попасть внутрь. Там он снова поцеловал ее, на этот раз чуть коснувшись губ, словно не отваживался на большее, опасаясь не сдержаться. И только тогда она поняла, что сейчас он действительно оставит ее. Этого она не хотела, но не знала, как объяснить, что одинока, несчастна и нуждается в нем.
– Ты не представляешь, чего мне это стоит, – признался он, шагнув к двери, – так что не ожидай ни вежливости, ни учтивости, когда утром я буду здесь.
