страны, — сказал Шантеклер, — что днем я созываю Совет. Не просто сообщи им. И не просто убеди их, прикажи им явиться. Ни один — неважно, насколько он велик и могуч, насколько мал и хитер, — не должен остаться в стороне. Тревожные времена, Кроха. На этом месте после полудня мне нужна каждая тварь.
Кроха просто исчез, и вместе с ним его жужжание.
Затем Шантеклер вернулся в пустой Курятник, чтобы остаться с Пертелоте. Он вошел безмолвно и безмолвно сел рядом с ней. Он знал, каково ее горе.
Глава семнадцатая. Сход
Между вчера и сегодня, между временем ее ужасного открытия и моментом, когда, полностью изнуренная, она провалилась в сон, между смертью и смертью Пертелоте не говорила ничего; и никто, даже сам Шантеклер, не представлял, что творится у нее в голове. Одну вещь, впрочем, она сказала.
Шантеклер сидел рядом с ней около часа — не касаясь ее, даже не глядя на нее, но все же сопереживая ей всей душой, — когда она чуть двинулась с места. Он тут же встрепенулся.
Она сказала:
— Берилл была хорошей нянькой.
Шантеклер почти выразил свое согласие, почти начал разговор. Но подумал, что лучше промолчать.
— Не она была предназначена стать этой жертвой, — сказала Пертелоте.
И больше не произнесла ни слова.
Часом позже Петух-Повелитель понял по ее дыханию, что она погрузилась в сон, и успокоился. Странно, ее сон как-то освободил его. Поскольку сам он не был молчуном — в самом деле, он жил, двигался, набирался опыта и постигал его с помощью слов, слетающих с его языка,— ее молчание было для него удушающим, ее отстраненность — мучением. Они связывали его. Они обрекали его любовь на беспомощность. Они заставляли его чувствовать себя смертным и ничтожным рядом с подобным самообладанием. В ответ на ее слова и он бы мог исцелить ее словом. Более того, тогда бы он получил право излить в словах свои собственные чувства — и мог бы сделать это безнаказанно и без страха унизить себя болтовней. Но пока она спит, о словах можно было даже не думать. И сон сам по себе был чем-то вроде невысказанного слова, выражающего доверие. Вот почему Шантеклер часто ждал, пока уснет Пертелоте, прежде чем задремать самому,— маленькое тайное завоевание, крошечное доказательство его собственного самообладания. И вот почему ее сон этим исключительным днем освободил его.
Петух-Повелитель, не оставляя Пертелоте, обратил свое внимание на прочих кур, спящих в Курятнике. Он приказал спать, невзирая на дневной свет, и они спали. Но он слышал, как беспокойно кричат они во сне. Он видел, как дрожат они, как вскакивают. Он знал, что, хотя названное имя так встревожило их, они желали, чтобы врагом оказался Крыс Эбенезер, потому что они знали его. У Незера были голова и хвост, имеющие размеры; узнаваемые следы; злоба, которую можно было умерить; имя, наконец! Он был Крысом, животным: он был одним из них. Пугающий, подлый, преступный, по праву заслуживший свое наказание, и, несмотря на все это,— один из них. А теперь куры видели безликие сны, боролись с бестелесным, безглазым — нечленораздельный, хрипящий, бессловесный, безымянный, безмерный, невыразимый враг мучил их в их кошмарах. И кошмары эти были еще хуже, потому что дневной сон горяч, потен и раздражителен. Но Петух-Повелитель повелел им.
С невыразимой тоскою глядел Шантеклер на своих кур и на свою убитую горем жену.
_______
Середина дня. Из леса выступила одинокая фигура Лорда Рассела, Здравомыслящего Лиса. Украдкой он оглядел пустой двор Курятника, затем шмыгнул обратно в заросли. В течение десяти минут двор оставался покинутым, скучным и неподвижным. Затем в поле зрения вскочил другой Лис, не Рассел, и крадучись задвигался от куста к кусту. Один за другим родичи Рассела начали пробираться во двор, явно испытывая неудобство на открытом месте, но сходились. Кузены, лисы и лисицы, красные шкуры и черные кончики хвостов, как будто хвосты их опустили в чернила,— они приползали бесшумно и по одному. Они были племенем, в разговорах друг с другом не нуждающимся, а потому собирать их вместе было против правил Шантеклера; тем не менее он призвал их, и они явились: племянницы и племянники, двоюродные и троюродные братья, тетки и дядья в четвертом и пятом колене — лисы пришли.
Потом зашевелилась сама земля, и изумленные лисы сгрудились вместе. Весь двор распадался, скользил, перемещался в сторону Курятника. Глаза у лис вылезли на лоб, пока наконец сам Лорд Рассел, будучи самых широких взглядов среди своих родичей, не начал хихикать. То вовсе не земля двигалась, но несчетные полчища муравьев, будто живая пыль на земле, прибыли на Совет. Шагали черные муравьи. Красные муравьи, вспыльчивые красные муравьи, чьи укусы столь ужасны. Строители муравейников и землекопы, одни велики, как лисий зуб, другие малы, как травяное семечко, колыхались и передвигались звучащей массой — или это шептала сама земля. Будто зыбучие пески, они приближались к Курятнику.
Лисы пришли с севера. Муравьи, будто мысли, пришли отовсюду. Теперь с востока, из Печеночного ручья, мокрые и скользкие, во двор ввалились выдры, внося хаос в величественное муравьиное шествие, кидаясь из стороны в сторону, как сотня рыб, совершенно невзирая на важность Совета, прямо во дворе устраивая свои игрища.
Джон Уэсли был так сконфужен утренней ошибкой, что усмирил гордыню и донес приказ Петуха-Повелителя даже до Безумного Дома Выдр — своих родичей, от которых в любом другом случае он отрекался с бранью и проклятиями.
Но наряду с родичами, которых Джон почитал ниже себя, были и такие, что почитали себя выше Джона. Пришлось ли ему поступиться толикой гордости, приблизившись к Безумному Дому Выдр? Воистину так, но затем ему пришлось и вовсе подавиться своей гордостью, приблизившись к Семейству Норок. Но они тоже пришли. Они пришли надменно, таща с собой свою проверенную еду (достаточную для экскурсии на день — ужасный просчет!), высоко задрав маленькие головки и обратив вдаль ясные, бусинками, глаза. Они пришли в ужас от такого количества муравьев; а что до выдр — на этих они даже внимания не обратили. Появились, изо всех сил, спотыкаясь на свету, и сами хорьки. Глаза их были созданы для ночи. Среди них один только Джон Уэсли Хорек приспособился. Но Шантеклер созвал Совет днем, и они были здесь.
Тяжелое, грозное жужжание — в точности на вышине верхушек деревьев — возвестило о пчелах, и они спустились.
Кроликов выгнало из лесу, будто тополиный пух
