Серафин ждет несколько секунд, Карел открывает дверь:
– Добрый вечер, сеньор.
Серафин Тоус видит безмятежный интерьер «Лас-Лилас». «Это место дарует покой, просто само совершенство, я всегда говорил Аделе, здесь, как на курорте, излечиваются все печали и тревоги», – проносится у него в голове.
– Вы позволите, сеньор? Разрешите, я возьму ваш чемодан!
Взяв поклажу гостя и войдя в дом первым («Следуйте за мной, сеньор, я покажу вам дорогу!»), Карел Плиг оставил Серафина Тоуса наедине с огромной кукарачей, гладкой и блестящей, которая приветствует его с коврика перед входом. Но Серафин близорук и в хорошем настроении. «Какой симпатичный жучок, – думает он и слегка подталкивает таракана ногой, – какой красивый!» Как красиво в деревне, именно то, что нужно сейчас Серафину, уйти, скрыться от искушения и возможных свидетелей его греха.
– Ну иди, иди, – с нежностью говорит он насекомому, – иди вон туда, копайся в песочке.
Однако скоро настроение Серафина Тоуса переменилось. Гостеприимный дом «Лас-Лилас» показался ему декадентским, переполненным дешевыми безделушками, типичным обиталищем богатого и бездушного коллекционера. Только Серафин с комфортом – газета в одной руке, рюмка хереса в другой – расположился на террасе, как застекленная дверь открылась и в проеме возникли те самые усы (такие ни с чем не спутаешь!), которые встретились ему сначала в клубе «Нуэво-Бачелино», а затем в доме мадам Лонгстаф.
– Добрый вечер, – приветливо сказали усы. – С вашего разрешения, оставлю это здесь. Мы их потом распределим по террасе.
Водрузив на стол несколько свечей в подсвечниках, усы посмотрели на Серафина и улыбнулись столь многозначительно, по его мнению, что он невольно откинулся на спинку кресла и херес из рюмки выплеснулся на брюки. Подозрительное красное пятно расплылось в районе паха.
«Святой Боже! – мысленно воскликнул Серафин, – Нора, сокровище мое, неужели ты ничего не можешь сделать, чтобы избавить меня от этих чудовищных совпадений?!»
2
ВСЕ ХОТЯТ УБИТЬ НЕСТОРА
Мадам Лонгстаф, знаменитая ясновидящая (и великая собирательница чучел животных), не была приглашена на банкет для специалистов по всякого рода раритетам, иначе она, без сомнений, заметила бы, как тень преступления заволакивает дом «Лас-Лилас». Однако входи мадам в число приглашенных, она все равно не смогла бы почувствовать приближение мрачной угрозы, поскольку к тому времени, когда «Лас-Лилас» наполнился негативной энергией, никто из гостей еще не приехал. Коллекционеры не спешили, в доме по-прежнему находились известные читателю персонажи, все они переодевались к ужину. Когда люди занимаются чем-то привычным – чистят зубы или одеваются, их мысли обретают самостоятельность. Не стал исключением и нынешний случай, причем четверо человек, независимо друг от Друга, захотели убить Нестора. Или по крайней мере в бессильном отчаянии страждущих душ возжелали, чтобы этот вездесущий повар никогда не попадался им на жизненном пути.
«Совершенно нелепо, нелепо и несправедливо, что этот тип появился именно сейчас», – твердил себе Эрнесто Тельди, выбирая в шкатулочке запонки. Взгляд остановился на двух любопытных штучках, сделанных в виде шпор, какие носят аргентинские пастухи гаучо, Находка, надо сказать прямо, не способствовала тому, чтобы очистить сознание от воспоминаний о тех прошлых событиях, которые предпочел бы вообще забыть. Даже наоборот, в результате созерцания запонок мысли, словно пришпоренные, галопом понеслись в весьма опасном направлении.
С тех пор как Эрнесто Тельди покинул Аргентину, прошло более двадцати лет. Ныне он честный человек, преуспевающий бизнесмен. В сущности, он всегда был добропорядочным гражданином, за исключением того периода, когда занимался контрабандой, – в начале карьеры. Однако что ужасного в контрабанде? Разве она не лежит в основе многих уважаемых состояний?
«И вот теперь этот тип осмеливается появляться в моем доме, полагая, что я его не узнаю! – возмущенно думает Тельди. – Приезжаю в «Лас-Лилас», открываю чертову дверь и вижу: он обмахивает метелкой мою мебель и мою коллекцию. С абсолютно невинным видом! Невероятно! Но я-то не ошибся и ничего не забыл, мне стоило колоссальных усилий не выдать себя, столкнувшись с ним нос к носу. Ну конечно, это – Антонио Рейг, он работал у нас поваром в Буэнос-Айресе», – подводит итог Тельди.
На прикроватном столике Эрнесто нагло лежат три письма, они пришли в течение недели или около того. . Подпись неразборчива, почерк нечитабелен, но содержание уверенно возвращает его к кошмарам, длящимся долгие годы, к крикам по ночам, к реву авиационных моторов… Тельди удалось-таки прочитать одно имя – лейтенант Минелли. Оно связано с тускло мерцающей в темноте рекой Рио-де-ла-Плата, рейсом, из которого не вернулись пассажиры, и самолетом, принадлежавшим Тельди и не только служившим для перевозки контрабандных грузов, но и ставшим орудием преступления. Чего же добиваются корявые строчки, анонимно обвиняющие Эрнесто с ночного столика? Денег, естественно.
«Как это несправедливо», – размышляет Тельди, разглядывая оригинальные запонки в виде серебряных шпор, символизирующие все, чего он добился в жизни упорным трудом, – деньги, успех, общее уважение. Он шел к этому без посторонней помощи, не пользуясь кривыми дорожками, и единственное темное пятно в его прошлом – эпизод с лейтенантом Минелли. В ту ночь «грязный военный» попросил разрешения воспользоваться самолетом и получил таковое без лишних вопросов. Тельди согласен: он поступил подло, однако ведь подлость была маленькой. И он дорого заплатил за нее: каждую ночь его мучают кошмары, наполненные криками тонущих людей, час за часом, час за часом. «Публика привыкла думать, будто такие личности, как я, не умеют страдать и сочувствовать, но откуда ей знать? Что она вообще знает и понимает? – Тельди окидывает мысленным взором пройденный путь и убеждается: первую половину жизни он посвятил тому, чтобы стать богатым, вторую – чтобы выпросить прощение за свой успех у тех, кому не повезло. Столько усилий, труда… А его меценатская деятельность? Многозначные суммы, спущенные на учреждение благотворительных обществ… Но повидимому, все напрасно: ни одно из благодеяний не оправдывало его в глазах ближнего. – Публика считает, что личности, подобные мне, только притворяются щедрыми и великодушными, на самом деле они стараются замолить какой-нибудь грех или просто бесятся с жиру, публика сомневается, что речь идет о возвышенном акте, что мы, победители, апеллируем к лучшим чувствам проигравших, словно говоря: посмотрите же, вы нам необходимы так же, как мы вам; нам нужна ваша терпимость, ваше восхищение, ваша любовь…»
Тельди застегивает запонку сначала на левой манжете, потом на правом (что гораздо труднее) и вспоминает зеленые строчки, похожие на стайку попугайчиков, сидящих на проводах. В последнем письме попугайчики оказались более разговорчивыми, нежели в предыдущих: «Вы и я знаем, что произошло в 1976 году». Тельди убежден: даже если попугайчики будут клясться, что чирикают правду, одну только правду и ничего, кроме правды, публика все равно не поверит, будто он совершил страшный грех, предоставив лейтенанту Минелли авиетку[65] без лишних вопросов. «В конце концов что тут такого? – размышляет Тельди. – Да ничего! Поэтому для пущей ясности следует слегка притушить правду, например, обозвать „участием в грязной войне“ то, чем я занимался в то время». Пусть это не соответствует действительности, но где-то очень близко к ней. Так всегда бывает: между фактом и его интерпретацией существует мелкая деталь, крошечный нюанс, весьма ценный для шантажиста. «Берегитесь, Тельди, помните: мне не составит труда передать вашу историю журналистам, – говорилось в последнем письме, – задумайтесь об этом; писать больше не собираюсь, предполагаю наладить с вами непосредственный контакт, совместными усилиями мы быстрее устраним наше маленькое… недоразумение. Может быть, я позвоню вам по телефону, а может…» Здесь зеленые буквы опять становились неразборчивыми, но Тельди догадывается о планах шантажиста. «Нет сомнений, – думает он, – автор письма приперся ко мне в дом. Он уже рядом. Никогда в жизни я не сталкивался с подобной дерзостью, да как он посмел?!»
Эрнесто Тельди надевает пиджак. «Посмел, – констатирует он, – потому что считает себя в безопасности. Он думает, я его не узнал, и выжидает подходящий момент, чтобы запугать меня и приступить к вымогательству. Самое худшее – придется ему заплатить, и столько, сколько потребует, отдать любую сумму, лишь бы избавиться от проклятой пиявки. – Эрнесто одергивает пиджак, готовясь к выходу. – Ладно, решу после ужина, сколько заплатить. Так или иначе, жизнь продолжается, есть другие дела, требующие внимания; к счастью, деньги могут многое, например, избавлять от присосавшихся пиявок».
