— Иди-ка ты…
Плохое слово едва не сорвалось с губ — помешал Кузька, схвативший вдруг меня за грудки. Безобидный Кузька, с которым за двенадцать лет ни разу толком не поругались.
— Не смей.
— Кузь, ты часом не охренел?
— Слышишь, не смей ее обижать.
Это мир рехнулся или я один спятил?
— Руки убрал, — сказал очень тихо, и Кузька послушался. Решимость вдруг покинула парня, и он снова превратился в серую, нахохлившуюся птицу.
Сидящие рядом ребята активно зашептались, а в дальнем конце зала возникло движение — в нашу сторону направлялась строгая библиотекарша.
Мне бы заткнуться, но бурлящая внутри лава требовала выхода наружу. И я зашипел, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик.
— Герой значит, да? Кинулся защищать эту… Где же ты был, герой, когда Тоньку унижали в столовой. Почему не встал рядом с Дюшей, защитничек? Или Сашку-боксера мы боимся, потому что в лоб дать может, а с Синицыным можно характер показать, перед красивой девчонкой засветиться. Он же свой, он же бить не станет, так думаешь?
— Молодой человек, покиньте аудиторию, — раздался строгий голос прямо над головой. Ну вот и пожаловал очкастый цербер, охраняющий покой библиотеки. Женщина замерла, ожидая исполнения приказа. Один раз мне вздумалось с ней спорить, когда та на Ольку наехала из-за «дурацкого смеха в неположенном месте». Закончилось все изъятием читательского билета и очередным походом в кабинет директора. Билет мне тогда вернули, но вот очкастая грымза на этом не успокоилась. Хорошо меня запомнила и по малейшему поводу выгоняла за дверь — показательно, и одного. Не важно сколько человек шумело вместе со мной, уходил всегда Синицын.
Я улыбнулся настолько широко, насколько это было возможно, надеясь, что у грымзы от созерцания моей радостной физиономии в горле встанет ком. Поднялся со стула и жизнерадостно сообщил на прощание:
— Кузька, с домашкой ко мне больше не суйся. У тебя теперь есть помощница.
И схватив пиджак со спинки стула, зашагал в сторону выхода.
Последний урок тянулся неимоверно долго. Устали все: и учитель, и ученики, и даже муха, лениво ползающая по краю парты. Правоведенье было на редкость скучным предметом и вел его не менее скучный дедушка, бубнящий монотонным голосом:
— Производственные основания приобретения права собственности связаны с переходом права собственности от прежнего собственника к новому со всеми ограничениями и обременениями.
Называется, собственник на собственнике и собственником погоняет… И что самое удивительное, читал по памяти, не подглядывая в учебник. Громоздил сложные конструкции, ни разу не сбиваясь, избегая лишних слов — сухо, выжато, по делу. Ровно такими же выжатыми были наши мозги, все до последней капли. Сидящая рядом Агнешка, подперла лоб ладонью, делая вид что смотрит в учебник, но я-то видел, что глаза девушки закрыты. Спина вечно шебутного Кузьки застыла каменной стеной, а голова подозрительно поникла — тоже поди спит.
Один Дюша натужно сопел, явно переживая из-за предстоящих разборок за гаражами. Я это сразу понял, потому как Соломатин сидел за партой, тупо уставившись в стену. Сидел молча, не отпуская привычных шуточек. Его же противник наоборот был оживлен и весел. Развил бурную деятельность, а на перемене шептался с кучкой пацанов из секции. И что-то мне подсказывало, именно с ними он и придет на разборки. Поломают уральского богатыря, как пить дать.
Внутри забултыхался неприятный осадок, густой тиной оседая на стенках желудка. Тошно становилось от всего происходящего в классе. Настолько, что был бы рад, оказаться в сотни километрах отсюда — лишь бы подальше. Вечно забитая Тоня, не способная слова сказать в свою защиту, дурак Кузька, радостно одевший на шею поводок ее величества и Дюшес, который мне не брат и не сват, а так… Бесило и раздражало все, даже Агнешка, мирно дремлющая по соседству.
За три минуты до конца урока сложил вещи в портфель, а стоило раздаться первой трели звонка — сорвался с места и бегом на волю, в загадочное и фантастическое виртуальное пространство.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Василий Иванович уже ждал, прохаживаясь вдоль капсул. Привычно заворчал вместо пожелания доброго дня, велев забираться в гроб.
— А где Диана Ильязовна? — удивился я отсутствию учительницы. Обыкновенно она находилась рядом: копошилась в подсобке по хозяйству или проверяла домашнее задание. Ставила воду и заваривала чай, угощая нашу небольшую компанию вкусняшками. Я настолько привык к этому, что почувствовал себя неуютно.
— Малой, какая тебе хрен разница, где она.
— Чаю хотел, — соврал я, потому как ни чая, ни кофе сроду не любил. Другое дело, холодная шипучка, бьющая прямо в нос.
— Дома попьешь, — пробурчал Василий Иванович и первым полез в капсулу.
Я взялся за ручку и замер, уставившись на солнечных зайчиков: блики света играли, прыгали по прозрачной поверхности крышки… Неправильно это все, совсем неправильно, до стиснутых зубов, до тошноты.
— Малой, чего завис?
— Василий Иванович, а у вас когда-нибудь такое бывало, чтобы не знали как поступить?
— Ну ты и спросил… Конечно, бывало, это же жизнь.
— И как вы?
— Поступал правильно.
— Звучит легко.
— А чего огороды городить, — Василий Иванович хмуро уставился на меня. — Малой, ты вокруг да около не ходи, а прямо скажи, чего случилось.
— Допустим, надо помочь врагу.
Василий Иванович тяжело вздохнул и сел. Широкая ладонь оперлась о прорезиненный край капсулы.
— Если считаешь нужным, помоги, — произнес он ровным голосом.
— Даже если он враг?
— Малой, я смотрю, тебя жизнь ничему не учит. Где твой закадычный друг, как там бишь его звали — Костик? Или вечная любовь до гроба Олька? Испарились, канули в небытие? Чего молчишь? Давай, заводи извечную пластинку: ничего-то вы не понимаете, Василий Иванович, я с ним столько лет дружу… Ну и? Какова цена такой дружбы? Нуль голимый? Вечно вы, молодые, суетитесь не по делу, торопитесь ярлыки развешивать. Не стоит с жизнью мудростью тягаться, она сама все на свои места расставит и покажет, кто враг, а кто так… погулять вышел.
Не знаю, чего я хотел услышать от Василия Ивановича. Думал, от его слов легче станет, но вышло с точностью наоборот.
— Вы же сами учили в чужие проблемы не лезть.
— Я!? Да упаси Всевышний кого-то чему-то учить, особенно балбесов вроде тебя. Тут вона целый штат квалифицированных педагогов имеется, они пускай и преподают науку, а Василий Иванович полы моет и играется по вечерам… Будь неладна гребаная капсула и те, кто ее придумал, — Василий Иванович закряхтел по-стариковски, укладываясь в ложементе. — И это… Малой, ты когда уходить будешь, дверь прикрой. А то Ильязовна ругается.
Я пулей вылетел из класса и понесся вперед, заполняя пустующие коридоры громким топотом. Перепрыгивая через ступеньки, спустился на первый этаж, едва не сбив возникшую на пути Володину.
Девушка, судя по выражению кукольного личика собиралась сказать нечто уничижительное, но… некогда мне. Не дожидаясь отповеди в духе ее величества, закинул лямку портфеля на плечо, и побежал к выходу.
Гаражи располагались в паре кварталов от школы, на заросшем чертополохом поле. Кооперативное хозяйство отгрохало целый массив из кирпичных боксов. Успело продать больше половины, а потом закончились лихие пятидесятые и государство принялось наводить порядок. Тогда-то и выяснилось, что гаражи построены незаконно, а главный застройщик — вор и бандит. Собрал крупную сумму денег и скрылся в теплых странах от правоохранительных органов и бывших партнеров по бизнесу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Кооперативное хозяйство расформировали, владельцам отключили воду и свет, а незаконные постройки пообещали снести в ближайшее время. И даже сломали две линии, оставив на месте гаражей кучу битого кирпича и бетона. До третьей линии бульдозеры так и не добрались, уехав на более важные стройки, а заброшенные боксы облюбовали наркоманы, алкоголики и просто мутные типы с окрестных районов. Там же периодически забивали стрелки и устраивали разборки в духе лихих пятидесятых. Особенно любила играть в бригады пацанва, насмотревшаяся крутых боевиков про бандитов. Чего греха таить, я тоже пару раз участвовал в стычках, пока не получил прутом по голени. Боль была настолько адской, что уголовная романтика мигом улетучилась из головы. Больше на разборки я не ходил. Думал, что и не придется, но вот теперь бежал, поднимая палую листву и пугая встречных прохожих диким видом.
