потянулся к пчелиному рою: хотел, видимо, просто зачерпнуть его, но дотянуться не смог. Всего вершка ему не хватило, поднатужься чуть-чуть, может быть, и достал бы до пчел, но ведь не на земле стоишь, сорваться можно… С такой высоты и шею свернуть недолго! Что делать? Как загнать этих чертей в лукошко?
Вдруг в голове у меня мелькнула мысль. Надо по нижней ветке пробраться поближе к сучку и стряхнуть пчел. Тогда и черпак будет не нужен, рой сам шлепнется в лукошко…
Я, размахивая руками, объяснил Снмушу свою идею. Симуш пригляделся к нижнему суку и, видимо, согласился со мной. Взяв лукошко, он спустился до него и начал пробираться к рою.
— Смотри, держись покрепче,— предупредил я, боясь, что друг может сорваться вниз и пораниться.
Но не успел я договорить, как ветка под ногами друга треснула и резко согнулась вниз. Симуш не удержался, пальцы его разжались, и ом… с шумом и треском нырнул вниз. Тюкнулся он на землю прямо рядом со мной, следом свалилось лукошко. Хорошо, что я успел отскочить в сторону, иначе бы он грохнулся мне на голову. Я кинулся к Симушу. Он, обхватив обеими руками правую ногу, волчком крутился на месте.
— Ой, ой! — стонал он, сморщив испуганное лицо.— Ой, нога! Сломал, наверное! Хотел в десантники пойти… Как же теперь?
— Ну, десантником ты уже стал,— успокаивал я его.— И как тебе угораздило? Не пойму!
Симуш гладил ногу и продолжал стонать. Я осмотрел пострадавшего. Ничего, вроде бы. Ни перелома, ни вывиха, кажется, нет.
— Ладно уж, не маленький, перестань стонать,— сказал я.— Нога твоя в порядке. Если бы был перелом, нога болталась бы, как тряпка. А у тебя вон, всего-навсего царапина…
Услышав это, Симуш сразу же успокоился и пробовал стать на больную ногу. Лицо у него было испуганное, ожидающее. Видимо, боялся боли. Но все обошлось благополучно. Симуш даже притопнул ею, как ягненок и засмеялся. Но, вспомнив о пчелах, он сразу посерьезнел. Задрав голову, посмотрел на зашевелившихся от встряски дерева рой и сказал:
— Ну, что будем теперь делать? А? Улетят же.
— Все может быть,— спокойно ответил я.— Не только пчелы, даже медведи сбежали бы от такой катавасии.
— Эй, ты, вечный критикан! — обозлился Симуш.— Попробовал бы сам, тогда говорил бы. Это тебе не мед из чашки черпать!
И правда, это не мед черпать. Дело действительно сложное. Если уж нет умения, то лучше и близко не подходи. Вон как мучают они нас, «пчеловодов»!
Но Симуш нашел-такя выход. Сбегал куда-то за деревья и скоро вернулся обратно. В руках у него была рогатина.
— На, держи. Подвесь лукошко на эту вот рогатину и подними ближе к рою. А я залезу снова на дерево и тряхну тот проклятый сучок издали,— приказал он мне строго.— Только помни: как только пчелы окажутся в лукошке, ты быстро опустишь его на землю и сразу же накроешь сверху рединкой. А не то разлетятся.
И Симуш тут же вскарабкался на клен. Я, пристроив лукошко на рогатину, кое-как подвел его к рою. Симуш, изловчившись, ухватился за сучок и потряс его из всех сил. И пчелиный рой шлеп! — прямо в лукошко. Теперь — дело стало за мной. Надо было скорее приземлить лукошко. Но это оказалось делом не очень-то легким. Лукошко сразу потяжелело и рогатину повел из стороны в сторону, она цеплялась за сучки.
— Гляди, лукошко не бросай! Всех пчел придавишь! — завопил Симуш.
Весь красный от натуги я прошипел:
— Сил у меня больше нету!
— Опускай! Опускай! — заорал Симуш.—Поворачивайся!
Но тут у меня опять произошла заминка. Лукошко снова зацепилось за какую-то ветку и, как только, пыхтя от усилия, я оторвал его, рогатина метнулась в противоположную сторону и уцепилась за соседнее дерево. Пчелы зашевелились, и начали кружиться над лукошком. Я же все еще продолжал воевать с рогатиной.
Неожиданно Симуш пискнул на дереве тонким, не своим голоском: «Ай! Ой!» — и с шумом полетел вниз. Я успел опустить лукошко на землю. Но над ним вилась большая туча пчел. Подхватив рединку, я замер на секунду, не решаясь приблизитеья, и увидел, что Симуш быстро, быстро на четвереньках ползет по поляне, вскрикивая и лягаясь, и, наконец, добравшись до кустов, нырнул в них головой, как в омут. И тут над моим ухом загудела пчела. Не успел я и глазом моргнуть, как две других впились мне в затылок. А третья забралась за рубаху, да как типнет!.. Подскочив на месте, как дикий олень, я ринулся, перелетев одним махом через лукошко, и швырнув одновременно на него рединку, со всего ходу врезался в кусты.
Вышли мы обратно на поляну лишь тогда, когда пчелы успокоились.
Покрывало лукошка, чтобы оно не открывалось в пути, мы перевязали лыком. Я взял черпак, Симуш — лукошко, и мы деловито зашагали на пасеку. Затащив лукошко в сени, мы облегченно вздохнули. Все же не напрасно потрудились!
Но у меня нестерпимо болели макушка и опухший нос. На затылке выросла шишка с добрую картофелину. А живот горел так, будто к нему приложили горящие угли…
Симуш, глянув на меня, вдруг ухватился за живот и с хохотом упал на землю. Я ничего не мог понять. Наконец, он с трудом проговорил сквозь слезы:
— Ох, и разделали тебя пчелы! Ну и вид у тебя! Хуже обезьяны!
Вдруг он смолк и потрогал верхнюю губу. Та у него вздулась так, что лицо перекосилось. Один глаз у Симуша совсем заплыл, на лбу красовалась шишка величиной, наверное, с сосновую.
— Лучше на себя посмотри! — позлорадствовал я в свою очередь.— Чистый Фантомас! Разрази меня гром!
Однако, когда мы дня через два зашли снова на пасеку, дядя Савась встретил нас, как дорогих гостей. Конечно, в первую очередь он угостил нас свежим, только что снятым, янтарным медком. Похвалил. А потом повел к ульям.
У крайнего ряда он остановился и хитро подмигнул нам. Последним в этом ряду стоял новенький, свежеотструганный улей,
