– Товарищ лейтенант, майские праздники помните?
– Кто ж такое забудет. Господи, спаси и сохрани. – Где-то внутри Ремизова пробежали огромные мурашки, но они тут же лопались под хлест веничка, натыкаясь на волну горячего блаженного пара. – Хорошо-то как! Жить-то как хочется!
Но в конце концов жить в этом влажном пекле стало невмоготу, и Ремизов, красный как рак, мокрый и блестящий, выбрался из мазохистской душегубки. Не задерживаясь ни секунды, следом за ним вылетел и Варгалионок.
– Слабак! – крякнул взводный. – Веник-то где брал?
– Так, по случаю. У ребят. Полковник какой-то оставил.
– Все по случаю, все у ребят. Надо свой завести.
– А у них тут что, дубы растут? Или березы?
– Да уж какие березы, это я себе задачу ставлю… Ладно. Балаган балаганом, а кто тут еще испытания не проходил в газовой камере? – Взводный, конечно, куражился, поскольку и сам еле стоял на ногах. – Вот построим в роте свою собственную баню, достану я вас. Кстати, хорошая идея насчет собственной бани.
Возвращаясь с дивизионного склада артиллерийского вооружения, находившегося в стороне от служебных и жилых модулей, от больших солдатских палаток, Ремизов остановился у контрольно-пропускного пункта гарнизона. Само здание КПП обычное, ничем не примечательное, как везде, только перед входом на территорию базы были вырыты окопы для ведения огня, траншеи, а вдоль всего железобетонного забора торчали указатели на колышках с лаконичным текстом «мины». «Очень приветливо, – подумал взводный – и очень практично, с ними даже спится по-настоящему, без задних ног. Уж кому-кому, а минам доверять можно».
Расположившись на близлежащем валуне, он закурил сигарету. Все дела на сегодня закончены, все проверено, завтра – в обратный путь, домой. КамАЗы, загруженные под завязку боеприпасами, колоннами выстроились на территории склада, его «двойки» еще днем заправлены топливом, механики провели контрольный осмотр. Он поймал себя на мысли: домой… домой, значит, в Руху. Завтра в 8.00 закончится комендантский час – и вперед. Мимо него, постукивая копытцами по высохшей в трещинах земле, медленно двигалось небольшое стадо баранов, голов десять, они тыкались мордами в щебень, в песчаник, находили там еще не пожухлую от майской жары траву, щипали ее. Чуть в стороне паслось еще одно такое же стадо. Две пастушки, девочки двенадцати-тринадцати лет, что-то громко щебетали друг другу. Они заразительно смеялись своим детским шуткам, шептались и секретничали, но, не забывая вовремя пошуметь на безмозглых баранов, которые не хотели идти вместе и разбредались. В трех метрах от Ремизова девочки остановились, сели на лежавший у дороги бетонный блок и украдкой стали поглядывать в его сторону.
Наблюдать за ними было интересно, Ремизов курил и беззастенчиво, даже методично рассматривал эти такие естественные произведения живой природы с озорными глазами и черными косичками, в цветастых платьях и таких же цветастых штанишках, и пока еще без паранджи. Он в первый раз так близко видел детей этой чужой страны. Как ни странно, они оказались такими же, как и все дети. Они на ходу придумывали новые игры и играли в них, в их лицах светилось счастье. Теперь девочки играли с ним, о чем он даже и не догадывался, и при этом задорно хихикали. Наконец они до чего-то дохихикались и вдруг разом замолчали, тоже начав внимательно изучать незнакомца. Наконец рыженькая, та, что была явно постарше, на что-то решилась и спросила почти по-русски:
– Ты кто?
– Я? – Ремизов удивился не столько самому вопросу, его лаконичности, сколько своей беспомощности, он не знал, как рассказать о простых вещах. – Я – солдат, аскер.
Девочки понимающе закивали. Да, он ответил, это несложный вопрос, шурави выдержал первое испытание.
– Что ты тут делаешь? – Рыженькая продолжала его пытать, хотя и сама еле выговаривала чужие слова, но получалось это у нее очень забавно и красиво. Ремизов задумался, но сообразил все-таки быстро, не о войне же его будут спрашивать дети.
– Что я делаю? Я сижу на камне, – он похлопал рукой по валуну, – курю, – теперь он театрально поводил сигаретой, а они засмеялись, – и больше ничего не делаю, – он тоже засмеялся. Всем стало весело, девочки уже не очень заботились, все ли понимает бледнолицый аскер, что-то говорили ему, не умолкая и вставляя в свою речь русские слова.
– Что у тебя есть?
Где-нибудь в Подмосковье это могло означать «давай меняться», здесь означало другое, например, «что ты мне подаришь?» Ремизов озабоченно проверил карманы, и так достоверно зная, что ничего там не найдет, потому что ничего в них не носил. Они непрактично раздувались от любого предмета, и это не соответствовало внешнему виду офицера. Но теперь он хотел что-то обязательно найти.
– Вот, расческа. Бери. Бакшиш.
Ремизов почувствовал неловкость и виновато пожал плечами, ну какой же это бакшиш, девочки вместе со своими большими семьями и за год не заработают столько, сколько он получит в этом месяце в виде оклада, а тут всего лишь расческа.
– Бери, бакшиш, бери. – Рыженькая по слогам произнесла заветные слова, и ее глаза засветились, кажется, она радовалась подарку по-настоящему. Другая, та, что оставалась в тени шустрой подружки, была поменьше росточком, но по-восточному привлекательна, посмотрела на него мельком, и Ремизов почувствовал в этом быстром взгляде вопрос. Подарит ли он что-нибудь и ей?
– Вот, носовой платок. – С настоящим облегчением Ремизов вложил его в маленькие белые ладошки, слава богу, платок оказался чистым и все еще отглаженным. – У меня больше ничего нет. Вот так. Ничего.
Девочек его самоистязания мало интересовали, они рассматривали подарки, показывали друг дружке и опять смеялись. Когда они наконец угомонились, настала очередь другой, смуглой, девочки задавать вопросы.
– У тебя ханум есть?
Молодой шурави опешил от неожиданности, от недетского вопроса, в этот момент на него смотрели совсем другие глаза, любопытные, изучающие, в которых таилось знание совсем другой жизни.
– Есть?
– Ханум, жена? Есть. Конечно, есть. Там, далеко-далеко. – Он показал рукой на север, в сторону Саланга.
– Жена есть. Далеко. – Она повторила его слова, словно вникая в их смысл, потом продолжила: – А вторая жена тебе нужна?
Любопытные глаза были уже определенно женскими, и что же теперь ему отвечать на этот вопрос? У него и слов не хватило бы в скудном запаснике, чтобы объяснить, что мужчинам на севере, в другой стране, не положено иметь двух жен, а гарем, собственно, и не нужен. Люди дружат между собой как умеют, общаются. Женщины не носят чадру, паранджу, они свободны.
– Нам в России не положено, нельзя.
Он развел руками, вздохнул и изобразил сожаление. На лицах обеих девочек тоже отразилось сожаление, они ему сочувствовали. Рыженькая посмотрела по сторонам и толкнула в бок свою подружку, та тоже оглянулась. Оказалось, что из-за дувалов, расположенных невдалеке, то здесь, то там выглядывали лысые, лопоухие детские головы. За ними давно подсматривали, местную детвору, конечно, интересовало, о чем это их маленькие соседки так долго разговаривают с большим шурави. Девочки быстро и весело, безо всяких предисловий, как две большие бабочки, вспорхнули с бетонного блока, на котором только что сидели, и понеслись к своим забытым баранам, успевшим разбрестись по окраине кишлака.
Все, аудиенция окончена, надо возвращаться, и Ремизов вяло побрел в сторону КПП. Проходя мимо гарнизонного магазина, он остановился – идеи ведь рождаются внезапно, правда, после определенной подготовки – и решительно пошел к витрине, где красовались яркими этикетками бесчисленные пакеты со сладостями. Он помнил, как в тот единственный и последний раз, когда они с Марковым заходили в этот «чековый музей», их удивление и восхищение не имело предела. В ходе почти непрерывных рейдов ни тогда, в Баграме, ни теперь, в Рухе, не оказалось даже малой возможности потратить свою первую зарплату и приобщиться к заграничным материальным ценностям и дефицитам. Сейчас, стоя у витрины, он выбрал два больших целлофановых пакета с цветными леденцами, они понравятся детям даже одним своим заманчивым видом. Здесь и взрослые, и дети любят все броское, цветастое, необычное, в этом есть особенное восприятие красоты – ее должно быть много, и она должна сама о себе кричать.
Когда Ремизов снова появился на КПП, начали сгущаться первые сумерки, обе девочки, а с ними еще и другие дети отошли к самому кишлаку и все так же пасли свои маленькие стада. Несмотря на приличное расстояние, он их узнал сразу и неторопливо направился к ним, держа по пакету в каждой руке. Его заметили. Дети остановили свои игры, замолчали и внимательно следили за ним, пытаясь понять, что он от них хочет. А он шел им навстречу и улыбался. Через некоторое время девочки перестали смотреть на него, их взгляды опустились ниже и теперь рассматривали, что он несет в руках. Пакеты сверкали яркими, глянцевыми красками, видимыми и в сумерках, и вот их рассмотрели, внимательно изучили и, наконец, оценили. Судя по всему, оценили по достоинству. Два взгляда снова поднялись к его лицу, снова опустились к пакетам. И тут девочки бросились бежать к нему со всех ног, а подбежав, выхватили из его рук пакеты и, не останавливаясь, размахивая ими над головой, как знаменами, побежали в разные стороны кишлака. Следом за ними бежали и другие дети, их стало много, один за другим они соскакивали с дувалов, выбегали из переулков и с визгом, с радостными криками неслись вслед за девчонками. Через минуту оба косяка в облаках пыли исчезли в глубине кишлака.
