— Да.
— Если так, какой же благодарности ты ждешь от меня? Пойти сейчас в милицию и заявить, что вместо тебя они должны были вынести приговор мне?
Кажется, я был шокирован. Старался не показать своего удивления, но по глазам он не мог этого не заметить.
— Патлака, — сказал он, — времена меняются. Мы становимся старше и, значит, должны умнеть. Если больше не хочешь попадать в тюрьму, ты должен меня слушаться.
— Хочешь сказать, что будешь командовать парадом, ставить условия?
— Ты меня правильно понял.
— Но ведь ты... Тебе ведь было страшно прикоснуться к ножу...
— Страх и осторожность — разные вещи. У тебя крепкие мускулы, и ты можешь быка убить, а вот умом не дорос, чтобы диктовать условия. Впрочем, ты можешь собрать таких же коновалов, грабить киоски или украсть из корчмы два-три ящика виноградной водки. Подобные мелочи ты можешь организовать. А после первого же ограбления милиция вас сцапает.
Пожалуй, он был прав, только я не понимал — почему, почему?! Я вытащил платочек из кармашка, хотел вытереть нос, да спохватился (ведь люди носят их для украшения и пижонства, а не сморкаются в них) и запихнул его в карман брюк.
— Так что решай, — сказал Тоди. — Согласен ли ты. Без моего ведома — ни шага.
— Ты что, хочешь ввести казарменные порядки?
— Казарменный ли или другой какой, но порядок должен быть. И прежде всего — никаких пушек.
— А в случае самообороны?
— В Италии? Или в Болгарии?
— Хотя бы нож в кармане. Для самоуспокоения.
— И речи быть не может! Более того, забудь свою кличку.
— Это еще зачем?
— Милиционеры как услышат «Патлака» — тут же хватаются за пистолеты... И еще: никаких связей с доброденьковцами.
— Подожди, а это кто такие?
— Ты их знаешь. Просто не слышал, как их называют. Они стучат в дверь: «Добрый день, гражданка. Можно Драмсоюзова?» Если никто не откликается, доброденьковец входит и обворовывает квартиру. Это примитивная работа. Для дураков, не для нас.
— Согласен.
— Так что держись подальше от карманников, ничего общего с доброденьковцами, бьешь промеж глаз каждого, кто тебя назовет Патлакой, — и кличка сама по себе забудется.
Тоди даже рассмешил меня.
— Ну и комедия! Жора Патлака становится Жорой Хризантемой. Или Жорой Гвоздикой!
— Если не хочешь стать продавцом семечек, будешь, кем я скажу.
— А чем займемся?
— Нанесением редких, но сильных ударов.
— Это самое полезное для здоровья. А точнее?
— Не спеши. Делай вид, что с выходом из тюрьмы ты исправился. Кому надо, тот убедится, что ты вполне честный гражданин. Тебе такое впечатление нужно больше, чем тем, которые еще не доставлены в милицию. Профорганизация, комсомол — вникай, как они живут и работают.
— Смотри-ка! Патлака — ударник?
— Это тебе же нужно.
— Лучше все-таки я возвращу кое-какие долги. Знаешь, я не люблю оставаться должником. Прежде всего рассчитаюсь с тем, кто меня поймал.
— Опять спешишь? С Хантовым мы иногда сидим за одним столиком.
— Подожди, подожди... Ты распиваешь напитки с милиционерами?
— Почему бы и нет?
— Ну, чудеса! Вы и меня за свой стол пригласите?
— Докажи, что ты честный гражданин, — и пожалуйста.
Мне стало не по себе от такого совета, но что поделаешь? Может, Тоди и прав...
— А сейчас за работу. Вечером явишься в нашу компанию, я тебя познакомлю со своими приятелями.
— Хантов будет?
— Нет. Важнее сейчас познакомить тебя с одним журналистом.
— Да зачем?
— Поймешь позднее.
— Кажется мне, ты меня в помойное ведро бросаешь.
— Тогда объясню более подробно. Сбреешь усы.
Я подскочил, будто меня шилом укололи, и замер, ухватившись за ручки кресла. Если бы меня увидел кто со стороны, мог бы сказать, что я сейчас брошусь на Тоди. А он сидел себе спокойно, положив ногу на ногу, потягивая «Кент» и демонстрируя мне свои расчудесные зубы.
— Спокойно, Жора. Надо, чтобы все тебя знали без усов. Ты обратил внимание, как много усатых да бородатых развелось? Когда мы будем работать, ты наклеишь усы, бороду, натянешь парик — на выбор. И если тебя кто-нибудь увидит, он направит милицию искать ветра в поле.
— А как я отметину на подбородке прикрою?
— Есть способ временно сделать ее незаметной. Завтра после обеда приходи, я тебя подготовлю, и вечером вылетаем.
— Куда?
— Один эстрадный певец уехал на море вместе со своей женой. Его квартира пустует.
— В это время года — на море?
— Он страстный рыболов. У них много золотых украшений. На время гастролей они их забирают с собой. Но сейчас — не будут же они форсить перед рыбаками.
— Ты знаешь, где они их держат?
— Мы перероем всю квартиру.
— А если кто-нибудь возьмет нас там?
— Раньше ты не задавал таких вопросов.
Я не ответил. Спросил только:
— Ты когда-нибудь бывал в той квартире?
— Нет. Журналистик ходил туда. Он любит похвалиться знакомством с разными знаменитостями. Все, что надо, я узнаю от него.
— Этот писака примет участие?
— Где-то, как-то... Примет участие один золотых дел мастер в размере двадцати процентов, но после того, как продаст украшения.
— Много ты ему наобещал.
— А без такого, как он, что я буду делать? Открою лоток на базаре? Ну, иди, сбрей усы. Пообедаем в кафе, а вечером придешь познакомиться с моими приятелями. Перед ними — тише воды, ниже травы. И не кидайся на моих девочек. Найдешь себе других.
3
День был солнечным, теплым, и мне так не хотелось оставаться одному. Шел по тротуару, наглядеться не мог на красивых женщин, одетых еще по-летнему — с большими декольте и голыми руками, кое-кто даже с обнаженными спинами. Некоторые девушки были без лифчиков — я все видел сквозь прозрачные блузки и от этого чуть с ума не сходил. Был конец лета, но я себя чувствовал как весной, когда после южного ветра женщины высыпают на улицы без пальто и дубленок.
Только тот, кто три года не притрагивался к женщине, может понять мою муку. Я был похож на жаждущего, который в летнюю жару проходит мимо заводей и слышит, как журчит вода, но не может отпить ни глотка.
На углу какая-то бабка продавала цветы. Я купил букет роз, шел и смотрел, какой женщине подарить их. Первая, на ком я остановил взгляд, была моего возраста. На шее черный шарфик, блузка — черная, чулки — тоже черные, а лицо — и говорить не стоит! — будто из могилы вышла. Я и не подумал останавливать ее. Следом волочилась женщина вроде моей матери. Отяжелевшая, угрюмая, тащила две рыночные кошелки, смотрела себе под ноги, точно искала рассыпавшиеся стотинки. Пусть ее остановит какой-нибудь пенсионер, пусть расскажет сказку о благородных принцессах, пусть напомнит о ее девичьих годах. Воспоминания о молодости не всегда навевают тоску. Иногда они радуют гораздо больше, чем букет цветов.
Мои розы — не для такой женщины. Они — для девочки.
Девочек я увидел на перекрестке. Трех. Еще издали можно было понять, что они подруги. Выкурят по сигарете, обменяются сплетнями. Они были так увлечены, что из сумки у каждой можно было вытащить даже перламутровую пуговку, оторвавшуюся от самого красивого платья, что висит на плечиках в шкафу.
Я подошел и с поклоном преподнес им цветы.
— Красивым сударыням — красивые цветы и по целому вагону счастья!
— А по какому случаю? — спросила первая, которой я подал розы.
— Наверное, он выиграл в спортлото, — предположила вторая, пряча в розах лицо.
— Или урвал квартиру по государственной лотерее!
— Не угадали, красавицы.
— Тогда сами скажите, — настаивала первая.
— Я счастлив от мыслей о хорошей перспективе...
Они переглянулись.
— Вы перешли на новое место работы? С высокой зарплатой, служебной машиной и секретаршей?
— Нет. Перспективная трудовая деятельность в среде рабочего класса.
Болтая и задерживая их взгляды на себе, я залез в сумку девушки, которая держала розы перед лицом, и вытащил маленькое портмоне.
— Возьмите, пожалуйста. В следующий раз не бросайте его на улице.
Девушка засуетилась, осмотрела тротуар — испугалась, что выронила еще что-нибудь.
— Но как... ведь оно было в сумке!
Я козырнул двумя пальцами — отмахнул до переносицы, как я умею это делать, — и отошел, представляя себе, как милашки поднимают брови, сжав губки и разводя руками:
— Ну и фокусник! Верно, из цирка.
— Какой еще цирк? Обыкновенный карманник. А ну-ка, проверьте внимательно свои сумки.
— Вы обратили внимание, как смотрит? Сам улыбается, а сам будто раздевает тебя догола.
А почему бы мне вас и не раздеть, милые девушки? Три года раздевал только во сне. Пришло время эти сны забывать.
4
Остановился около парикмахерской, потрогал свои усы, отошел. Миновал вторую. В третью вошел. Что бог ни делает, все к лучшему. Похоже, у Тоди голова варит...
Не хотелось возвращаться домой, и я решил побродить по улицам, на мир поглядеть. Пошатался малость, зашел в кафе, где, сказал Тоди, можно его застать.
