— Она твоя киска, а я буду ее прогуливать да улучшать ей настроение? И при этом — не трогать ее?
— Если сама откроет тебе объятия — ваше дело. Я с ней и был-то всего раз.
— Если эта кукла не твоя подружка, то кто она тебе? Вытаскивает кошельки в трамваях и магазинах? Или сбывает товар?
— У нас с ней особые отношения. Когда-нибудь объясню.
Телефон зазвонил снова. Тоди поднял трубку и тут же опустил ее. Как ни старался выглядеть спокойным, он все-таки очень нервничал.
— Мне трудно играть роль, которую ты мне определил.
— Понятно. Ты не сомневайся, все будет о’кей. Надо выехать либо сегодня вечером, либо завтра утром. Самолетом, поездом — как хотите. Вот тебе деньги на расходы. На двоих.
Возле телефона лежал черный чемоданчик — дипломат. Таких в продаже не было, когда я сел в тюрьму, а сейчас, гляжу, и плотники носят в них свой инструмент. Из чемоданчика этого Тоди достал пачку купюр по десять левов — совсем как в банке, перетянута ленточкой, целая тысяча.
— Хватит?
Я кивнул.
Тоди отвернулся, закрывая чемоданчик, и я мельком увидел пакетики, похожие на пачки денег, но точно не скажу, что это и вправду были деньги.
— Это твоя доля от товара, который сбыл золотых дел мастер, — сказал Тоди, поворачиваясь ко мне. — Окончательно рассчитаемся, когда он продаст все.
И подал мне еще пачку, на этот раз двадцатилевовых купюр.
Неплохо, подумал я, однако, если чемодан набит деньгами, как банковская касса, неужто моя доля так мала? А если эти пачки — от других ударов, неужто этот парень настолько неосторожен, что держит их у себя в гостиной?
— Езжайте на Солнечный берег. Там сейчас мало народа. Остановишься в одной гостинице, она — в другой. Питаться будете вместе, но заведения меняйте.
— К чему такая конспирация?
— Пойми, дело серьезное. Если бы я не был под наблюдением, неужели думаешь, я стал бы у тебя просить помощи? Дашка в курсе многого, о чем в милиции знать не должны. Сейчас, когда на ней шапка горит, она и начнет давать показания тут же, чуть только ее попросят назвать имя и дату рождения.
— Чего ж ты связался с этой трепушкой?
— Она не была трепушкой, но смерть Краси очень ее расстроила, я вынужден был даже ее побить... У нее на лице и на шее следы, и потому ей надо уехать, пока все не пройдет. И знаешь что еще?..
Тоди замолчал, глядя на меня исподлобья. Я и сам наглый, но его взгляд с трудом выдержал.
— Как-нибудь прогуляетесь по берегу моря, — продолжал Тоди. — В тихом, безлюдном месте, среди скал. Там ведь очень просто можно поскользнуться, на высокой скале...
— Ты для этого меня посылаешь?!
— Жора, не горячись. Я говорю, если тебе представится возможность. А такую возможность ты там всегда найдешь. Если мы хотим настоящего, большого успеха, вокруг нас все должно быть чисто.
— Чисто? Да ведь это — грубая работа!
— Зависит от того, как ты ее провернешь. От меня благодарность. Я человек щедрый, Жора, очень щедрый. Если ты этого не понял, скоро поймешь.
— А почему ты сам-то не хочешь прокатиться на море?
— Если я уеду и меня начнет искать милиция, подумают, что я скрываюсь. А ты ведь еще не вполне насладился свободой, верно?
Он был прав, но все равно настороженность у меня не исчезла, хоть я и начинал понимать, что, должно быть, он играет чисто.
Кто-то позвонил в дверь. Тоди молча смотрел на дверь, слушая, а когда позвонили второй раз, встал. Дверь, которая вела в коридор, была стеклянной, и сквозь нее мне виден был его силуэт.
— Двадцать левов за каблук, — послышался женский голос.
Тоди полез в задний карман брюк, достал бумажник.
Приподнявшись, я открыл черный чемоданчик. Пачек внутри было раз в пять больше, чем тех, которые я запихнул во внутренний карман своего пиджака. Не верилось, что Тоди меня разыгрывает, но тогда откуда у него столько денег! Если это не выручка за безделушки певца, значит, Тоди работает не только со мной. Или же не отдает всей доли, которая мне положена.
Почувствовав, что начинаю нервничать, я закурил сигарету. Не из вонючей травы, а свои, болгарские.
Тоди возвратился и, не садясь, сказал:
— Пойдем к Дашке.
По дороге мы не разговаривали. Тоди шел, глядя прямо перед собой. Я шарил глазами по сторонам, но ничто не радовало меня так, как в предыдущие дни. Я не видел ни улиц, ни домов, ни деревьев — пустынный морской берег стоял перед глазами, вздымались огромные волны да изредка слышались крики чаек...
Возле старого трехэтажного дома Тоди остановился, опасливо посмотрел в обе стороны улицы и только тогда вошел в подъезд. Мы поднялись на чердак, Тоди трижды нажал на кнопку звонка. Послышались шаги и скрежет ключа. Тоди тотчас же шагнул через порог, я последовал за ним в тесный коридор с голыми стенами, откуда две Двери вели, верно, в комнату и в туалет. Дашка стояла в пеньюаре поверх ночнушки, ладонью приглаживая непричесанные волосы. На лице — никаких следов побоев, а того, что на шее, я не видел: вокруг шеи повязан был голубой шарфик.
— Поедешь с Жорой, — сказал Тоди не здороваясь, словно они только что расстались. — Надеюсь, вы станете друзьями.
Меня Дашка не удостоила и взглядом.
— Я же тебе сказала, что могу и одна поехать.
— С ним безопаснее. Он позаботится о тебе. И не будет тебе досаждать.
— В сопровождающем не нуждаюсь.
— Не беспокойся, — сказал и я, — честное слово, я не буду тебе мешать.
Дашка бросила на меня беглый взгляд. Похоже, не была очарована ни мной, ни моим заявлением. Я не понял, почему не внушаю ей доверия. Может, у нее уже зародилось подозрение, зачем Тоди посылает меня с ней.
— Вечером идет скорый поезд, завтра утром есть самолет. Когда хочешь ехать?
— Лучше завтра — надо успеть провернуть кое-какие дела.
— Самолет в девять. Жора заедет за тобой в семь тридцать.
Она только опустила ресницы, что, впрочем, можно было считать согласием.
— Жора будет заботиться обо всем, — повторил Тоди. — А ты отдыхай и выброси из головы все мрачные мысли.
Дашка кивнула. Мне показалось, что она и сама не совсем ясно понимает, почему подчиняется.
10
Возвращаясь домой, я снова отметил, что не глазею на встречных женщин, как это было два-три дня назад. Я думал о деньгах, ощущал их всей своей кожей сквозь рубашку, точно это были не бумажки, а тяжелые слитки.
Что ж, куча левов — для начала прекрасно. Это, конечно, не валюта, но и ее я найду. Любой ценой! Какие-то молокососы будут ходить в импортном, а я оденусь в отечественный ширпотреб?
Я не совсем ясно представлял, что делать с деньгами. Если взять их с собой на море, то через две-три гулянки уж точно окажусь без гроша. Если положить на сберкнижку, во время первой же проверки спросят, откуда они у меня. Не станешь же доказывать, что заработал их в автосервисе — ведь только еще собираюсь устроиться туда.
Набить ими матрас, что ли? Или спрятать в горшок? Так дело не пойдет, я не сельский скряга, деньги у меня рекой текут — и всё меж пальцев. Бесполезно прятать — вмиг спустишь, а после опять сядешь на мель и кумекаешь, где бы перехватить хоть бы несколько стотинок. А пока кумекаешь, начинают тебе мерещиться решетки всяческие и наручники, и голос слышится строгий: «Фамилия, имя, год рождения...» В общем, какой-то заколдованный круг, из которого не выберешься.
Отдам-ка деньги матери. У нее надежнее всего. Даже если в милиции начнут расспрашивать, откуда столько денег, ответ будет убедительный: она давно заметила, что у покойного мужа деньги текут сквозь пальцы (нет и речи, что я на него похож!), и втайне от него она откладывала белые деньги на черный день. Годами копила лев к леву. На себя не тратит ничего. Как умер муж, нога ее не ступала в кабак. Убирается в домах зажиточных людей, зарабатывает лев-другой помимо зарплаты, дают ей и старую одежду, которую она перекраивает для себя...
Я застал мать на кухне — носки вязала. Вытащил пачку двадцаток, точно подарок ко дню рождения. (Кстати, когда у нее день рождения?..)
— Возьми-ка, мамуля. Положи на сберкнижку. На старость.
Она прекратила вязать. Смотрела на меня и долго молчала, так долго, что я стал переминаться с ноги на ногу.
— Откуда они?
— Друзья возвращают старые долги.
— Нет конца этим твоим... старым долгам. Пока тебя не было, кое-кто долги возвращал, сейчас — опять...
— Когда были, раздавал, сейчас получаю.
— Жора, сын мой, ты ведь у меня единственный. Посадят тебя снова в тюрьму, только уж не на три года. В одиночестве буду дома куковать и раньше времени богу душу отдам...
— Какая еще тюрьма?! За что?
— Я хорошо тебя знаю, не притворяйся, что ничего не понимаешь.
Продолжая вязать, сказала:
— Не нужны мне твои деньги. И чтобы не смел держать их дома. Если увижу, что замышляете что-то с Тоди, пойду в милицию и заявлю.
Много раз ругала она меня раньше. Много раз заклинала, пугала, но никогда тон ее не казался мне таким резким. Как нож в спину. И от кого — от матери. Пожалуй, это не просто угроза. Чего доброго, пойдет в милицию, чтобы предотвратить большую беду. По ее разумению — во имя добра для единственного сына. Чего только не придумают родители «во имя добра», только каждый видит добро своими глазами, и что для одного хорошо, для другого — хуже некуда.
