Потолкавшись в курилке, где и стула свободного не было видно в дыму, пробрался в зал, огляделся внимательно: вокруг — преимущественно молодежь с физиономиями интеллектуалов. Все одинаково бледнолицые, будто долго света не видели. Монашеские физиономии. Много бородатых и длинноволосых вылупилось за последние три года. Ни одного знакомого. А разговоры-то, разговоры: оркестры, певицы, артисты, спектакли, ревю, фестивали, романы, мастерские, сценарии... Фу-ты ну-ты!
За одним столиком увидел знакомую физиономию — надо же, милашка, которая навещала меня в тюрьме. Зовут Рени, если это действительно ее имя. Похоже, ждала кого-то. Может быть, тоже Тоди? В рюмке у девицы оставался глоток «Плиски», и Рени задумчиво рассматривала его. Кто знает, что она там видела. Если судить по лицу, картинки были не слишком розовые. Изменилась девочка с тех пор, как приходила в тюрьму: личико вытянулось, озабоченное какое-то, морщинки наметились, которых я раньше не замечал. Тогда она так улыбалась! Улыбки так и летали сквозь проволочную сетку в комнате свиданий, и мои губы тоже растягивались до ушей. Я таращился на нее, точно сопляк на витрину кондитерской...
Я остановился возле ее стола, и только тогда Рени подняла голову. Узнав, улыбнулась мне через силу, но тут же снова устремила взгляд на то, что ей виделось в недопитом глотке «Плиски».
— Здравствуй, — сказал я. — Можно мне присесть?
— Пожалуйста. Поздравляю с освобождением. Так ты хотел?
— Как скажешь, лишь бы от сердца.
— А ты сомневаешься?
— Нисколько. Прежде всего: спасибо тебе за то, что приносила маме... старые долги моих приятелей.
Ее лицо вдруг засияло. Оно стало таким, каким я его помнил: брови слегка поднялись, темные глаза по-детски заблестели, губы раскрылись. В эту минуту она была просто красавицей. Захотелось наклониться и поцеловать ее. Вот так, подумал я, телячьи нежности. Насмехался над собой, а нежность не проходила, и я погладил руку девушки.
— Я видел Тоди, он мне все объяснил.
— Я ему оказывала кое-какие мелкие услуги.
— Услуги? А я за это время привык к тебе.
— В каком смысле?
— В таком... Ты стоишь перед глазами и во сне и наяву, — проговорил я слова из какой-то забытой песенки.
— Кончай трепаться.
— Я не треплюсь. Ты мне в сердце запала. И если кто станет к тебе подкатываться, не знаю, что я сделаю...
— Ты смотри!.. Ну ладно, всякая шутка имеет границы.
— Давай гульнем разок, — просил я не слушая. — Чтобы запомнить нашу встречу. Здесь или где пожелаешь, в самом дорогом заведении. У того, кто три года прожил в тюрьме, работая, как самый что ни на есть трудовой элемент, кошелек набит деньгами. Они жгут мне ладони...
— Отнеси их матери.
— В первый же день я отдал ей часть — боязно стало, что пущу все на ветер. Она их положила на книжку. Ну давай, говори, где? В самом дорогом заведении! Не обижай меня.
— Не сейчас. Я жду приятельницу.
— Если это приятель, я его выставлю.
— Начнете драку, ножи пустите в ход — и снова тебя пошлют туда, откуда явился.
— В мои расчеты это не входит.
— Что ж, приятно слышать.
— Ты знаешь, кто я и что я. Расскажи о себе.
— Зачем?
— Неужто не ясно из разговора?
— Ладно, слушай. Когда меня уволили, Тоди помог устроиться официанткой в «Ориент». Вышла замуж, через полтора года развелась. Сегодня у меня выходной, изредка я прихожу сюда. Этого тебе достаточно?
— Пока — да.
— Ну что, разочаровала я тебя?
— Наоборот, когда я пробирался в этом дыму и слушал враки этого прокуренного населения, я подумал, что ты, верно, кинозвезда, а если так, то я не буду знать, о чем с тобой говорить.
— Ты не из тех, кто от смущения может язык проглотить... Мне пора, дай мне уйти.
Я заплатил за ее коньяк и пошел проводить. Она не хотела, но я стоял на своем и, конечно, проводил до самого ее подъезда. И не расставался бы с ней, только она была непреклонна: дескать, рада, что меня увидела, у нас будет еще возможность встретиться, но не сейчас.
Ничего не поделаешь, я ушел.
В баре «Балкан» Тоди не оказалось, и я повернул к себе домой.
5
Приближаясь к корчме в нашем квартале, я заколебался: не перехватить ли грамм сто для начала? Но решил, что рано мне напиваться, на сегодня еще есть работа. И тут кто-то позвал:
— Патлака!
Голос был знакомым. Я сбавил шаг, однако, тут же вспомнив совет Тоди забыть свою кличку, пошел дальше.
— Жора, погоди!
Обернулся. Так и есть — Мето. Мы знаем друг друга с детства. Оставшись на второй год в третьем классе, он завязал с учебой. Я закончил механический техникум, но разница в образовании не помешала нам позднее обшаривать в квартале лавки и изымать из кабаков излишки спиртного. В общем, неплохо жили, пока меня не сцапали.
Мето сразу приступил к делу:
— Вчера заходил к вам, сегодня утром искал — нигде тебя не было. Вечером надо поработать.
— Где?
— На складе корчмы. Там только птичьего молока нет. И выпивка, и закуска. Окно закрыто сеткой от комаров. Вдвоем управимся.
Я не задумываясь ответил:
— Не могу.
— Не отказывайся, большой куш будет! Бутылки и закуску доставим одному знакомому бармену. Ему, конечно, придется выделить процент.
— Сказал тебе, что не могу.
— Не хочешь работать вместе или что?
— Не хочу снова в тюрьму. Три года — с меня хватит.
— Ну и ну! Чтобы Патлака испугался? Не может такого быть!
— Кроме того, меня устроили в автосервис. Каждый вечер дежурю.
— Ха, да ты ударником становишься! Чокнутый.
— Ошибаешься, — сказал я. — В тюрьме мне вправили мозги. Чао.
Козырнув, пошел от него, убыстряя шаг.
Был Мето «курятник» — «курятником» и останется. Недаром четыре раза сидел. Пусть и сроки мизерные, месяца два-три, все равно считается рецидивистом.
Если я хочу работать чисто, надо подальше от таких.
6
Вдруг меня осенило — я даже остановился. Ну конечно, сказал я себе, немедленно надо к участковому! Вчера в это же время он сидел у себя в кабинете, я и теперь увидел его — сидит, что-то сочиняет.
Я постучал, вошел.
— Добрый день, товарищ старший лейтенант.
Он поднял голову и только кивнул. Молодой — моложе меня года на два-три, с коротко подстриженными волосами и усами, какие отпускают солдаты: большими, кверху закрученными. Смотрел на меня, выжидая, какую жалобу я ему пропою. К нему небось для того и ходят — жаловаться на соседей, на супругов, на детей...
— Я — Жора.
Он только бровью повел, явно не мог в толк взять, кто такой Жора. Понимаю, недавно на этом участке, но полагаю, его предшественник сообщил ему о контингенте особого плана — о тех, которые сидели в тюрьме. Впрочем, может, мне так только кажется. У кого рыльце в пушку, тому вечно что-то кажется.
— Жора Ломонос?
— Нет, Ломонос получил заслуженно. Садист. Думал, можно убивать безнаказанно. Булыжником.
— А, так ты — Жора Патлака? Тоже наслышан.
— Нет Патлаки...
— Тогда кто же ты?
— Там меня перекрестили в Жору Закон.
— Почему?
— Ну... Думал, думал и сказал всем: живу теперь — только по закону. Начальство, заметив перемену, простило меня. Это так, между прочим. А пришел к вам, чтобы сказать: кое-кто нынче вечером приглашает меня залезть на склад здешней корчмы и стащить ящик с напитками. Говорю вам, чтобы вы потом не шили мне воровство.
— Кто они?
— Старые дружки. Не хочу иметь с ними ничего общего.
— Кто именно?
— Не спрашивайте имена. Мало, что ли, голубей в распрекрасное это время по улицам летает? От них и слышал.
— Хм... Сегодня ночью, говоришь?
— Если не найдут чего выпить, полезут в склад сразу, как корчма закроется. А если у них еще есть деньги, они сперва наклюкаются и начнут действовать после полуночи.
— Не похоже, чтобы ты шутил...
— Если сочтете, что я шучу, останетесь в дураках.
— Спасибо тебе, Жора.
— Жора Закон, товарищ старший лейтенант.
Он улыбнулся, кивнул мне. Я слегка поклонился и вышел.
Вечером они возьмут этих воришек. Пускай берут. Сейчас, что бы ни случилось на участке, прежде всего в меня вцепятся, даже если я не встряну никуда, и это помешает будущей моей работе. Кто хочет нанести сильный удар, в первую очередь должен подготовить себе плацдарм.
7
Мы живем в старом доме. Кухня и две комнаты. Черепичная крыша покоробилась, словно прогнивший картон. Мама жалуется, что в комнатах во время дождя приходится подставлять лоханки, корыта и тазы. Течет, как сквозь сито. Штукатурка облупилась. Весной мама побелила весь дом, чтобы хоть пахло свежестью. В прежние времена во дворе была конюшня. Сейчас от нее и следа не осталось. Вокруг выросли высокие дома. Между ними доживают свой век несколько хибар, таких же, как наша. По всем бульдозер плачет. Мы включены в списки на переселение в новый дом, который будет готов весной. А впрочем, верить обещаниям строителей — равносильно тому, чтобы Рени поверила, будто я Ромео... Может, и не Ромео, но мне она здорово нравится. Иногда перед такими девчонками, как она, я так заливаю, что потом сам не знаю, где правда, а где вранье. А может, действительно Рени запала мне в сердце? Такого чуда со мной не случалось. Когда мои однокашники впервые повлюблялись, мои мечты были прикованы к лавкам и магазинам. По принципу: мое — это мое, а чужое может стать моим.
