— Кто идёт?
— Свои.
— Своим тут незачем шляться. Стойте!
Их окружили. Старший увидел азербайджанский армячок на Халиле:
— Какие ж это свои? Хватай их!
Им закрутили руки назад и поволокли во двор Курдай-бека. Халиль молча упирался, а Низам Халдар, увидев среди двора здешних конюхов, прохрипел:
— Эй, отгони от нас этих…
Халдара толкнули, и подвал, где содержались узники, поглотил царевича.
Конюх узнал Халдара и побежал к Курдай-беку. Не сразу его допустили в комнату.
Хмельной и усталый Курдай-бек отмахнулся:
— Кто б ни попался — базар рядом. Поутру всем напоказ — петля на шею, и слава аллаху!
— Да гляньте ж! — закричал конюх. — Гляньте ж, кого они поволокли, это ж ваши гости!
— Какие там… Их же с улицы! Из ночной тьмы! Какие ж гости? Пьян? А?
— Наши, которые от повелителя.
Курдай-бек с сомнением поднялся было, но поленился и вместо себя послал писца.
Засов уже задвигали на двери темницы, когда писец, ленясь и нетвёрдо шагая, вышел во двор. Он был рад, что засов задвинут и на этом всё кончится, ибо открывать темницу ему не приказывали.
Но конюх, лучше понимавший, что означает поимка гостя, прибывшего от повелителя, поволок писца к двери, сам отодвинул засов и, крепко держа за халат ослабевшего писца, крикнул в чёрную пропасть подвала:
— Эй, гость! Выходите!
— Дай нам руку! — глухо откликнулся Халдар. — Из этой ямы нелегко вылезти.
Следом за Халдаром наружу выбрался и Халиль. Вырвав на чьих-то рук плётку, он кинулся в залу. Но у дверей его остановили:
— Чего тебе?
— Где этот ослиный зад?
— Кого тебе?
— Курдай-бека! Кого же ещё?
В это время один из шемаханцев, загулявший на пиру, закричал:
— Вот он вор! Поймали! Ай, молодцы! Стащил кафтан мой! И колпак!.. Держите! Держите крепче!
Курдай-бек, любопытствуя, пошёл к столпившимся у дверей. Он растолкал гостей, чтобы тут же, на глазах у всех, повесить воришку и такой скорой расправой украсить пир, по примеру повелителя, склонного каждый большой пир сопровождать казнями преступников.
В это время вырвавшийся у стражи Халиль с размаху ожёг лицо Курдай-бека ударом плётки. И добавил, крича:
— Знай, кого хватать. Знай, кого! Знай!
Курдай-бек осел на пол. Гости отшатнулись.
Халиль сорвал с головы колпак и швырнул его в лицо хозяину.
Царевича узнали.
Все, кто был, кинулись прочь из комнаты.
Только визирь мирно спал на своём месте.
В этой суете ушло то время, когда ночная стража могла подстеречь сомнительных пастухов.
Десятая глава. КУЗНИЦА
Марага ещё спала. В приземистых мазанках, в сложенных из каменных глыб лачугах спали простые люди Мараги, намучившиеся за день и лишь на подстилках у домашнего очага обретавшие краткий покой. Спали ремесленники, ленившиеся на короткий срок уходить из своих мастерских. Спали кузнецы и медники неподалёку от приглохших горнов. Чеканщики — среди расступившихся кувшинов и ведёрок. Пекари — около ларей с мукой. Колесники — под сенью новых арб. Швецы, подсунув в изголовье скопившиеся за день обрезки тканей. Спали купцы, запёршись на засов, спустив с привязи широколобых лохматых волкодавов. Спали в караван-сараях и на постоялых дворах заезжие люди, иноземные купцы, воины-завоеватели, караванщики, привычные к ночлегу под чужими кровлями.
На перекрёстках больших торговых улиц, уставшие бодрствовать всю ночь напролёт, задрёмывали ночные воинские караулы.
Луна завершила свой путь по звёздному небу. Звёзды потускнели.
Прокатилась и смолкла ночная перекличка ослов. Близилось время подниматься к первой молитве, дабы у аллаха испросить мира и удач на грядущий день.
Хатута сидел во тьме кельи, когда перед рассветом услышал, как, просмурыгав по двору тяжёлыми туфлями, старик остановился за дверью, постоял там и, тихо отворив узкую створку, вошёл с кувшином в руке:
— Спишь?
— Какой сон!
— Снял бы ты свой халат.
— Давно снят. Вот он, тут.
— Дай, я его схороню. А ты надевай-ка мой. Он неприметный, войлочный, как у всего здешнего люда. На-ка, надень да ступай ко мне в сторожку, посиди там, пока народу на улицах нет. А как услышишь, что люди идут, ступай и ты. В мечеть так в мечеть. На базар так на базар. Где люднее, там и побудь со всем народом. Надвинь шапку пониже да ходи повеселей, посмелей, как с чистой совестью. А как весь базар проснётся, отправляйся к дому, где городской судья судит, в самой середине базара, от Купола Звездочётов налево, через Сундучный ряд. Там, в том ряду, ихний караван-сарай, Султанийский. Из того караван-сарая самаркандские купцы своему каравану ищут проводника на Шемаху. Дорога тебе знакомая. Скажешь: пришёл, мол, из тех мест к брату, да брата, мол, не нашёл, приходится назад идти. А что им проводник нужен, на базаре, мол, слыхал. Про меня молчи. Они тебя возьмут, так дня через два либо три отсюда тронетесь. А там зря на глаза не лезь, но и без крайности не прячься, — не приметили б, что боишься кого. За два дня тебя едва ли хватятся, а и хватятся — не сразу на след нападут. В лицо тебя мало кто помнит, а охоту ведут по алому халату. Бог милостив, выскользнешь из города, а вокруг дорог много.
Говоря это тихо, медленно, старик устал от долгой речи и, помолчав, прислушался.
Постоялый двор спал. Где-то далеко за городом, на кладбище, жалкими детскими голосами рыдали шакалы.
— Вот как, сынок! Запомнил? А там — в Гандже — своё место сам найдёшь, а случится в Шемаху зайти, помни: там за базаром, когда стемнеет, песни поют. То в одном доме, то в другом. Понял? Халат давай, я его схороню.
— Спасибо, отец!
Старик в темноте туго скрутил лощёный халат, просунул его в горло кувшина, опустил на кувшин крышку и, отослав Хатуту вперёд, подождал, прислушиваясь у приотворенной дверцы.
Постоялый двор спал.
Громко шаркая, старик пошёл по гладким плитам, неся свой кувшин, словно полный воды, в тот угол двора, где за низкой глиняной стеной обмывались постояльцы.
Там никого не оказалось, и вскоре старик вышел оттуда с пустым кувшином.
Когда он проходил мимо кельи, где гостила стража из стана, один из воинов, приподняв голову, спросил:
— Уже и помылся, отец? Видно, пора и нам подниматься?
— Вот-вот на молитву призовут. Скоро и рассвету быть, — ответил старик, направляясь к себе в сторожку.
С улицы слышались неторопливые шаги и тихий разговор идущих к мечетям.
Сторожка оказалась уже пуста.
Тем утром в дом городского судьи прибыл внук Тимура, сын его дочери, Султан-Хусейн.
Он прибыл со своими людьми, чтобы заняться узниками, схваченными в городе за последние дни. Тимур приказал дознаться наконец, что за враги вырастают словно из-под земли и вновь исчезают, будто проваливаются сквозь землю, на всех дорогах вокруг воинского стана. Нападения разрастались по всему Азербайджану, нападения на небольшие отряды, на ночные стоянки войск, на караваны, на гонцов, на воевод, — меткие стрелки из неприступных мест внезапно осыпали стрелами даже большие отряды, убивая людей на выбор, сперва высмотрев, кого убить. Это задерживало Тимура, приводило его в ярость.
В подвале судейского дома, рядом с темницей, палачи скоро приготовили всё для допросов, а на широкой скамье постелили ковёр для Султан-Хусейна.
Он спешил отличиться перед дедом, не хотел отстать от других воевод, разосланных по тому же делу в ближние города, и решительно, поджав ноги, сел на своё место.
Широкое лицо лоснилось с дороги. Бородка плохо прорастала на крутых скулах, подрагивающие ноздри казались непомерно большими, когда вздёрнутый нос был так мал. Торопливые маленькие глаза мгновенно рассмотрели всё подземелье.
Выпустив джагатайскую косу из-под шапки, подбоченясь левой рукой, он велел ввести узника, схваченного первым.
— А других готовьте. Как их брали, в том же череду и к нам ставьте. Про первого что известно?
Ему рассказали.
— Признался?
— Виляет.
— У нас не вильнёт! Давайте.
Видно, этот узник не противился, сам шёл в страшный подвал, — он вступил сюда, замигав от света, скупо проникавшего через два небольших окна, открытых в глухой двор. Синий лоскут, туго повязанный поверх маленькой шапки, не растрепался, но старик привычным движением пальцев оправил его на голове. Расправил усы, широкие, как голубиные крылья, и ладонью от горла вверх приподнял выдающуюся вперёд небольшую бородку.
— Почему не связали?
— Стар и слаб. И смирный, — ответил старший из стражей.
