— Почему не связали?
— Стар и слаб. И смирный, — ответил старший из стражей.
— Стар, а разбойничаешь?
— У нас один разбой: медь плавить да чекан чеканить. А медь не меч. Без такого разбоя не во что стало б воду налить.
— Отлаиваешься?
— Я правду говорю, по заветам пророка божьего.
— В праведники готовишься? Сперва с земными делами разберись. Разбойнику в алом халате денег давал?
— Не помню такого.
— Люди видели: он твои деньги за пояс заткнул.
— А не доставал ли оттуда? Может, расплатиться хотел. За день покупателей столько пройдёт — всех не запомнишь.
— Какой купец! И всем деньги даёшь?
— Не помню, чтобы такое было.
— Освежим память!
Султан-Хусейн шевельнул бровью, и палачи накинулись на старика.
Кровь отлила от его лица, шапочка свалилась вместе с тюрбаном. Старик, закрыв глаза, когда становилось невмоготу, вскрикивал:
— Медь, медь, медь!..
Его на минуту отпускали. Султан-Хусейн спрашивал:
— Вспомнил?
Старик молчал, его опять хватали палачи, и снова он пересохшим ртом хрипел:
— Медь, медь, медь!..
Наконец потерял сознание.
Втолкнули следующего. Это был повар Раим. Руки ему связали за спиной, отчего плечи казались ещё шире и круче.
Терявший терпение Султан-Хусейн крикнул:
— Говори! Сразу всё говори! Иначе…
— А я скажу; чего вам от меня надо?
— Разбойников прикармливал? Задаром, а?
— Моя похлёбка. Баранину за свои деньги беру. Баранов сами свежуем. Кого надумаю, того угощаю. С кого надумаю, с того деньги беру.
— А с кого не брал?
— Кто мне по душе, с тех могу и не взять.
— С разбойника в алом халате брал?
— Брал. Он нездешний. Наши шелков не носят. Нашим не до шелков… Дёрнув большой круглой ноздрей, повар добавил: — Тут у вас и воняет-то, как на бойне.
— Не твоё дело. Кто это «ваши»?
— Наши? Хозяева здешней земли. Их и покормим, когда им есть нечего. А пришлые нам на что? Мы их звали сюда, что ли? Кому случится между нами жить, пускай живут, — нашими станут, коль с нами заодно баранов растят. А когда являются наших баранов резать, а своих сами едят, такие не годятся. Их за своих не считаем, это хозяева не нашей земли.
— А где твои дружки, которые с оружием на наших кидаются?
— Таких дружков нету.
— А вот кидались твои дружки. Вспомни-ка! Да и назови.
— Как же назвать? Я не видал, кто из них кидался.
— Вспомнишь!
И опять работали палачи.
Повар крепился. Лишь раз он заговорил, когда его ненадолго отпустили, и Султан-Хусейн спросил:
— Вспомнил?
Покрутив головой, чтобы превозмочь боль, он не ответил, а только удивился:
— Ох, ну и мясники!..
И больше от него уже ничего не смогли добиться.
Третьим ввели, держа за обе руки, рослого рыхлого человека, глядевшего красными ненавидящими глазами.
Султан-Хусейн, всё ещё никак не напавший на след врагов, сам был готов, отстранив палачей, терзать своих немотствующих узников.
— Признавайся, негодяй! С кем якшался? Откуда с алым халатом в дружки попал?
— Ты, вижу, не в своём уме. Не знаю, как тебя звать.
— Как звать, не тебе знать. Сознавайся, пока спрашивают, где разбойники?
— Ты и есть разбойник! Иначе кто же ты! Кто мирного купца хватает, обирает, терзает. Кто, а? Ошалел?
— Ты сюда на беседу пришёл? Где же это ты купец, — у разбойников в берлоге твоя торговля?
— Самарканд не берлога.
— «Самарканд»! Где с алым халатом снюхался?
— Как это?
— На базаре с ним шептался? Денег ему давал?
— Ну, уж это моё торговое дело. Когда велю писцу о товаре письмо написать, сам знаю, чего мне надо. Ты лучше отвяжись, — я до самого повелителя дойду, а вас, разбойников, угомоню.
— Навряд ли дойдёшь!
С ним расправлялись с особым усердием: он успел укусить палача, в другого плюнул, третьего лягнул каблуком. Он кусался, бранился и визжал, пока не захрипел, выпучив глаза. Тогда его бросили.
Но когда он повалился, из-за пояса у него выкатилась медная самаркандская пайцза на право торговли в чужих краях.
Султан-Хусейн забеспокоился:
— Что ж это, наши же купцы в свои караваны стреляют?
Купца выволокли. На его место привели нового узника.
Этот оказался сухощавым, подвижным азербайджанцем. Выскочив от толчка на середину подвала, он быстро огляделся, увидел Султан-Хусейна и любезно поклонился.
Султан-Хусейн прищурился:
— Попался?
— А именно на чём?
— На алом халате. Для каких дел ты его заманил к себе в лавку?
— Грех такое вспоминать.
— А ты вспомни. А не то мы напомним!
— Дело мужское: написать письмецо. Посланьице с выдержками из стихов Хафиза. Для подтверждения чувств.
— В каком смысле?
— Тайное посланьице. Красавице.
— Тайное? А красавица хороша?
— У неё муж. Я желал выразить ей своё желание, когда муж отбыл с караваном.
— Нас не задуришь. А в алом халате у тебя дружок?
— Старый знакомый. Лет пятнадцать вверяю ему тайны души.
— Пятнадцать лет пишет?
— Не менее. Я тогда ещё холост был. Соблазнительницам души напишет одно. Красивым мальчикам — другое. Владеет!.. Слогом владеет.
— Чем кормишься?
— По золотому делу — кольца, серьги, когда до Тохтамыша здесь золото было. В нынешних обстоятельствах золота на виду не может быть, сами разумеете. Пришлось заняться перекупкой пленниц. Бросил: дёшево берёшь, кормить — кормишь, а перепродать с выгодой трудно. Спрос плохой. Но если вам наговорили, будто я втихомолку золото перепродаю, — врут! От кого его взять? У кого было, давно отдано: тут везде глаза да глаза.
— Наговорился? Теперь отвечай прямо: этого, в алом халате, откуда знаешь?
— Я ж говорю: пятнадцать лет он мне пишет.
— Да он неграмотен!
— Именем пророка Али! У него красивейший почерк — пылевидный! Так мелок — как маковое семя! Глаза разбегаются! Витиеват, но это и надо!
— Значит, он там нам морочил голову? И к тому же… Как это так? Пятнадцать лет тебе пишет, а ему от роду менее двадцати. Что ж он, со дня рождения?.. А?
— Ему сорок! Я на два года старше.
— Ты, может быть, сумасшедший? На цепи не сидел?
— Сохрани аллах милостивый!
— Второй негодяй толкует мне, что разбойник стал писцом. Сговорились?
— Но это истина, и это знает сам всемилостивый аллах!
— Кто же, по-твоему, этот в алом халате?
— Как кто? Если вы его не знаете, какое вам к нему дело?
— Твоё дело отвечать!
— Имя его Заид Али. Он — уважаемый писец нашего почтеннейшего городского судьи, да помилует его бог от гнева повелителя! За красивейший почерк он и ценим милостивым судьёй.
— Пока не скажешь правду, велю тебя пощекотать. Ну-ка!
Но он не переносил боли. Взвизгивая, он терял сознание, едва начинали его вытягивать.
Его отливали водой и опять спрашивали. Он, облизывая губы, сквозь боль кричал, повторяя, что в алом халате к нему приходил сорокалетний писец городского судьи Заид Али.
Когда, не веря ему, палачи повторяли вопрос, он снова терял сознание.
Бегло допросили ещё нескольких узников, оказавшихся почтенными людьми, в своё время откупившимися от Тимура при взятии города и ныне продолжавшими свои базарные дела. Все они утверждали и клялись самыми нерушимыми клятвами, что в алом халате по базару расхаживает всему городу известный писец Заид Али.
— Сговорились? Я камня на камне не оставлю от всего вашего поганого логова, если не сознаетесь!
— Но мы клянёмся!.. Нам правда дорога! Заид Али — это есть Заид Али. Кто его тут не знает?
Вопреки строгому приказу Тимура, запретившего даже мизинцем трогать Хатуту, пока он расхаживает, наводя на след, вопреки приказу следить за Хатутой не горячась, не хватать его собеседников, если это будет заметно Хатуте, Султан-Хусейн не мог тянуть: ему хотелось прежде всех остальных воевод выведать прямую дорогу в разбойничий вертеп и, нагрянув на них, перехватав всех, показать деду своё усердие, затмить всех остальных царевичей, стать первым среди них.
«Пускай полюбуются — вот я и не от сыновей, а всего только от дочери повелителя, а таких лихих среди них ни одного нет!.. А когда к деду проникнешь в сердце, тогда легко станет вытеснить оттуда всех прочих любимчиков — Халиля этого, Улугбека-грамотея, сопляка Ибрагима. На место самого Мухаммед-Султана можно стать!.. Но если тут облизываться, когда надо покрутить жилы отъявленному негодяю, толку не добьёшься! Тут надо решать, как во время битвы. Быстро и враз! И без жалостей! Дед наказывал беречь Хатуту, дабы не терять след к новым и новым разбойникам. А вот они все какой от них толк? Они разве правду скажут? Мулла и то не всякий раз в правде сознается! А это ж злодеи, чего ж от них ждать? Надо сразу брать гуся за голову».
