улочке возле торговой плазы небольшую парикмахерскую, хозяева которой турки. Толкаю дверь, захожу внутрь помещения и останавливаюсь.
Видимо, лицо у меня настолько бледное и отрешенное, что молодой турок лет двадцати шести, взявшийся меня подстричь, не задает лишних вопросов. Он усаживает меня в кресло перед зеркалом и хладнокровно смотрит на рваный срез, в то время, как я прячу глаза от стыда. И это вдвойне обидно, потому что на самом деле мне нечего стыдиться, но все выглядит очень непривлекательно.
Будь я подростком, все было бы проще объяснить — злостью, протестом, да чем угодно! Но я взрослая девушка, поэтому ничего не придумываю, а просто прошу незнакомого парня помочь мне исправить то, что он видит.
На срезе еще остались длинные пряди волос, которые не захватил Картер, и парень без труда может оценить срезанную длину. Он запускает пальцы в мои мокрые волосы, перебирает их… и вдруг широко улыбается — мне очень хочется думать, что это не насмешка. Говорит с акцентом, но искренне желая приободрить:
— Не надо, милая, не расстраивайся! Так даже лучше! У тебя красивая шея, но главная красота — в твоих глазах! Я тебя так подстригу, что все твои недруги захлебнутся от зависти! Вот увидишь!
— Спасибо.
— Хочешь стильную укладку?
— Нет, не хочу.
— И правильно! Тебе она не нужна!
Молодой турок стрижёт, сушит мне волосы, и концы у основания шеи подвиваются в легкие завитки. Мне кажется я сама на себя не похожа — девушка в отражении зеркала выглядит старше и загадочнее, но какая разница. Я легко убираю прядь за ухо, но еще одна падает на щеку и касается подбородка.
Когда я возвращаюсь домой и меня видит мама, мне стоит большого труда не разреветься и не уткнуться ей в плечо. Если бы она узнала, что моя новая стрижка — дело рук сына Райтов, нашим семьям не удалось бы избежать ссоры, а я этого не хочу. Хватит и стычки Картера с Николасом, после которой отношения парней испортились, и теперь их не увидеть вместе.
За плечом мамы стоит отчим и удивленно смотрит на меня. На его хмуром лице редко проступают эмоции, но сейчас он рассматривает меня так, словно видит впервые. Я искренне надеюсь, что моя улыбка не похожа на гримасу отчаяния. Марк не из тех людей, кто прощает другим слабость.
— Лена?.. Девочка моя, ты что с собой сделала?! — мама есть мама, и она стремительно подходит ко мне и поворачивает перед собой. — Так вот вы куда ходили с девчонками? — догадывается. — Решили, что выросли для экспериментов? Но зачем?
— Мне надоели длинные. Я давно хотела их обстричь, чтобы не мешали. Думаешь, мне плохо?
Последний вопрос я задаю с сомнением и надеждой, которую запросто способен расслышать близкий человек. Я спрашиваю маму: «Скажи, ведь все не так ужасно в моей жизни?», и она это чувствует. Обнимает за плечи и смотрит в глаза:
— Господи, Лена, поверь: волосы — такая ерунда! Лучше ответь, у тебя все хорошо, Трескунок? Потому что, если нет…
Я тоже умею «слышать» ее тревоги и страхи. И, к сожалению, понимаю: потому что, если нет, то мама расстроится и ей станет не до Марка, чего отчим никому не простит. Тем более мне. Именно поэтому он напрягается за ее спиной, хмуро глядя на меня.
— Конечно, мама. У меня все хорошо!
— Тогда дай мне еще немного времени, дочка, и спускайся к ужину.
Глава 22
Я поднимаюсь в свою комнату и закрываю дверь, оставшись одна. В моей спальне больше нет чужих глаз, и я могу наконец-то дать выход эмоциям. Позволить им захлестнуть меня и пережить все еще раз — холод слов Картера, его прикосновение и причиняющую душевную боль злость. Стыд и свою обиду.
Но именно поэтому я не позволяю себе думать.
Я переодеваюсь в домашнюю одежду, сажусь за синтезатор и надеваю наушники. Играю этюд Юрумы «Река течет в тебе» снова и снова, пока эта река из нежных звуков и нот не успокаивает волны в моей душе и не возвращает другие воспоминания — намного светлее и счастливее.
Когда я спускаюсь к ужину, вся семья уже в сборе, и Ник тоже сидит за столом, что-то горячо обсуждая с отцом. На нем новая футболка, на коленях лежит короткая куртка, а светлые волосы еще влажные после душа. Мужчины обсуждают сегодняшнюю тренировку по лакроссу и главных соперников «Беркутов» — спортивную команду школы Линкольна, у которой сменился тренер и капитан. И по словам сводного брата, которые я успеваю услышать, входя в просторную кухню, ему не терпится с ними встретиться.
Уже вечер и, судя по куртке на коленях Николаса, он сразу же после ужина собирается уйти к друзьям. Это хорошо. Если повезет, то у меня получится позаниматься в тишине, без громкой музыки за стеной и стонущих девушек под дверью.
Но увидев меня, Николас обрывает свой ответ отцу и замолкает.
Мне не хочется на него смотреть. Я подхожу к маме, целую ее в щеку и сажусь за стол, на котором уже стоят приборы и разложена по тарелкам еда — сегодня это индейка, запечённая с картофелем, под соусом из шпината и грецких орехов. Поднимаю графин и наливаю себе в стакан сок.
Когда отчим и его сын так и не возобновляют прерванный разговор, я спрашиваю, отламывая вилкой кусочек от индейки и пробуя ее на вкус:
— Что-то тихо у нас сегодня. Как прошел твой день, пап?
Настроение ко мне так и не вернулось, но это общий ужин, за столом — моя семья, и мне не хочется никого расстраивать.
У Марка в руке бокал с вином, он делает длинный, неспешный глоток и отвечает:
— Как обычно, Лена. Но готов поспорить, что твой был намного интереснее.
Мой? Я на секунду теряюсь, вспоминая общий урок с Картером Райтом и его руку на моей шее. Опустив взгляд в тарелку, пожимаю плечами. Я бы спорить не стала, но объяснять ничего не хочу.
Мама замечает мою заминку и не оставляет ее без внимания. Она сидит рядом и ласково проводит ладонью по моему запястью.
— Не обращай внимания, Трескунок. Ты сегодня вдруг изменилась и щелкнула этих двоих по носу! Никто не ожидал, что ты так быстро повзрослеешь, дочка, даже я. Твоя новая стрижка тебе очень идет, не сомневайся! Ты кажется нежнее и загадочнее. Одно время в юности я тоже носила короткие волосы и ни о чем не жалела!
— Ешь,
