Подозрительность
Будет ли толк от человека, доверившегося первому встречному, услышанному слову, ближайшему впечатлению — всему, что непосредственно есть, что всякий момент предстает перед глазами, слышимо ушами, осязаемо, вкушаемо, ощущаемо? Нет, не будет толка от такого человека. Прежде, чем ему удастся нечто достойное совершить, он окажется жертвой истинной сущности вещей, которая всегда потаенна, которая не спешит выказывать себя и которую разгадает лишь изощренный ум.
Каким же образом, спрашивается, так изощрить сознание и душу свою, чтобы стало возможным постичь тайны мира, овладеть затаившимся, открыть незримое? Нет к этому более надежного пути, чем подозрительность.
Подозрительность — это неиссякающая душевная стойкость, ограждающая человека от обмана и самообмана. Недоверие к тому, что есть, что наивно и неприкрыто являет себя; страсть к разоблачениям; настороженность к откровенности; уклончивость в обнаружении собственных качеств; избегание отчетливых суждений и однозначных поступков; лицедейство и провоцирование в других предполагаемых скрытых свойств; неизбывная грусть; горечь разочарований;
смешение сна и яви, надежды и злости — вот некоторые очевидные признаки подозрительности.
Подозрительность тягостна и приносит беды. Редко она делает счастливым. И даже тот, кто стал обладателем заветной истины: кто уверился в том, о чем прежде лишь смутно подозревал и тем оправдал свою подозрительность, нечасто бывает удовлетворен.
Подозрительным всегда руководит скрытая боль. Она, будто тонкий луч фонаря, мечется и шарит по стенам, везде наталкиваясь на глухой мрак. Странно, но подозрительный всегда находит то, что ищет. Из лесов своей угрюмой охоты он никогда не возвращается без добычи. Это тем более странно, что он отправляется за неведомым зверем и овладевает им, даже если того на свете нет, и лес безжизнен, и сгорел давно, и пустыня кругом, и нет даже шевеления жизни на много дней пути.
Разгадка этих странных происшествий и вечной охотничьей удачи довольно проста. Подозрительный человек — великий творец. Он редкостный маг и чародей; он материализует призраки и разговаривает с духами; он заселяет пустошь химерами и открытое место становится опасным. Созидательная, продуктивная сила, заключенная в подозрительной душе, не знает себе равных. Кажется, скажи подозрительный человек о чем-либо "сбудься!" — и указанное непременно сбудется.
И что же, счастье и благодарность людей приносит этот редкостный дар своему обладателю? Ничуть не бывало. В нашем несправедливом мире достоинство никогда не вознаграждается. Мается и скитается подозрительный человек. Он подобен Агасферу, вечному страннику, ибо ни на чем не дано успокоиться ему. Едва лишь он приобретает покой и благополучие, как тут же крот недоверия начинает рыть в душе его глубокую яму, куда рушится едва наметившаяся устойчивость жизни. Поднимается из ямы ядовитый туман, трудно становится дышать, и снова отправляется подозрительная душа в свое вечное скитание, отторгая все, льнущее к ней, прогоняющая все дружелюбное прочь, уходящая в никуда и стенающая о помощи. Есть ли зрелище печальнее?
"Сам виноват в муке своей", — скажет всякий о подозрительном человеке и будет удовлетворен. Оставим его в этом самодовольстве и задумаемся: что разжигает подозрительность пуще всего? Обида, которую подозрение вызывает. Подозрительность — это алчность, которую воспаляет причиненная Другому обида. Обиженный подозрительностью человек разжигает страсть подозрительного. И даже если тот, смущенный обидой ближнего, стыдится и раскаивается на мгновение, спустя короткий срок подозрение разрастается пуще прежнего.
Родная сестра подозрительности — проницательность. Более того — это два лица одного и того же качества. Проницательность представляет собой подозрительность спокойного и уверенного в себе человека, который не видит в окружающем вечной опасности и угрозы себе. В то же время, подозрительность — это проницательность испуганной, загнанной в угол или слабой личности.
В подозрительности воплощается беспокойство человека о том, что нечто в мире происходит без его участия. Единственная достоверность для него — он сам, и эту достоверность он хочет присоединить ко всякому событию и всякому предмету, ибо без этого они останутся как бы и не существующими. Убедите его в том, что мир есть и там, где его нет, что ход вещей длится и без его участия, что благополучный исход возможен без его усилий — и тогда успокоится подозрительный человек. Уверенности в себе не хватает ему; так помогите же ему увериться в себе, не обижайтесь. Тогда его подозрительность, словно от волшебного заклинания, превратится в тонкость ума, чуткость чувствования, несгибаемость воли. Самая проникновенная вещь на свете — подозрительность; жаль, если она становится орудием самоистязания себя и мучения других.
Снобизм
Сноб всегда оставляет других в дураках. Он сам задает правила, по которым следует думать, говорить, вести себя и, поскольку эти правила наилучшим образом приспособлены к его натуре, все остальные оказываются в неудобном и глупом положении.
Каждый имеет свои привычки. Но только сноб возводит их во всеобщую норму. Он, поэтому, не признает достоинства никакого иного способа поведения или образа мыслей, кроме избранного. А избранное и установленное для него, напротив, свято и непреступимо.
Когда-то Кант определил категорический императив нравственности: поступай так, чтобы твой образ действий мог служить основой всеобщего законодательства. Сноб живет в уверенности, что любое его действие воплощает в себе категорический императив. Поэтому всякого, чьи движения выходят за рамки заданного снобизмом, он считает вправе наказать как преступника. Сам же сноб изобретает универсальный способ наказания, состоящий в унижении виновного, в скатывании его волной презрения. С замечательной невозмутимостью сноб презирает всех, кто хоть чем-нибудь не соответствует тому, как со снобистской точки зрения должно быть.
Снобизм — это поистине спасительное душевное качество, позволяющее удержаться в ограниченном круге бытия, и в то же время не впасть в уныние, а оставаться довольным жизнью. Если снобизм достаточно сильно развит, то человек способен удовлетворяться самыми косными и примитивными формами существования. Он смакует банальнейшие мнения, он упивается простейшими чувствами, он желает ничтожного. Нет более простого и надежного способа превратить человека в раба, чем сделать его снобом. В снобизме заключена удивительная способность жить выхолощенной жизнью, не замечая ее изъянов.
Но в то же время снобизм — это протест против дутых авторитетов и зовущих в никуда целей. В снобизме заключено замечательное требование конкретности и осязаемости мыслей, поступков, целей, влечений. Снобизм не терпит абстрактности и отвлеченности: он точно знает, в чем состоит его смысл и его утешение. Снобизм спасает от жизненной сумятицы, он избавляет от бесплодных метаний и смутных устремлений. В нем неистребим здоровый скептицизм ко всему неопределенному и слишком возвышенному.
Сноб бывает смешон. Но пока он верен своей привычке, он никогда не будет беспомощен.
Робость
Робость, ты мешаешь человеку быть самим собой. Ты стоишь на пути его желания, ты колеблешь его решимость, ты смущаешь его намерение. Ты, робость, воистину воздержание некстати, препятствие добрым делам и чувствам.
Робкий отступает, когда его никто не гонит. Он смущается, хотя ему нечего стыдиться. Может быть, и важнейшего для себя дела не совершит робкий человек. И все от того, что без всякого повода вдруг покажется это дело ему неуместным, или несвоевременным, или неподобающим — словом, некстати совершаемым. Лишь когда минует время, благоприятное для поступка, подосадует на себя робкий, грустно и обидно станет ему от странной немощи своей, и захочет он все переменить — однако поздно, поздно… Робкий человек — словно вывихнутый сустав. Даже возвращенная на свое исконное место, кость теряет былую подвижность; и связки, держащие ее, глухо напоминают о своей непрочности. Кто пережил серьезный вывих, инстинктивно помнит о нем и избегает нагрузок, которые смело бы возложил на здоровое сочленение. Так и робкий, словно давней травмой, стеснен своей робостью, которая не дает свободно проявиться его натуре. Неудобное, как видим, невыгодное для жизни качество.
Однако знаем ли мы наверное, какие качества для жизни нужны? Вполне ли мы уверены, что наша натура есть именно такое телесное и душевное целое, которое необходимо для существования между людьми и, главное, для существования, достойного имени человеческого? Человек самоуверенный, дерзкий, скорый на действия, вторгается в сложную связь элементов действительности, толком не разобравшись ни в них, ни в себе самом. Словно дымный шлейф, тянется за ним череда совершенных ошибок, невпопад сделанных выборов и удручающих деяний, способных отягчить совесть даже при оговорке, что содеяны они без злого умысла. Активная деятельность и целеустремленность, не знающая сомнений, еще не гарантируют исполнения человеческих надежд. Напротив, часто оказывается так, что смелый и дерзающий достигает желаемого, но — заполучив его в руки — вдруг обнаруживает с неудовольствием, что вовсе не такого обладания хотелось ему. Тогда досадует на себя непреклонный и бойкий человек, оставляет приобретенное и бросается вслед другой цели, ибо почудилось ему, что в ней-то истинное призвание и счастье его. Однако, боюсь, снова ждет его разочарование. Так странно получается, что и робкий, и дерзающий с равным "успехом" упускают свой шанс и остаются ни с чем. Ведь приобретение, которое нам не нужно, способно тяготить даже более, чем нужда или потеря. ***
