Доктор с умилением следил за процессом.
Волк поглощал еду жадно и быстро, но не забывал про приличия – в правой лапе сжимал нож, в левой – вилку. В убежище щенков сызмальства обучали столовому этикету. Курт догадывался, что это, по представлениям старейшины, было призвано усмирить диких предков в душах членов стаи, а также напомнить, что в них гораздо больше человеческого, нежели звериного.
Выпотрошив упаковку, Курт принялся за другую. И закусил овощами. Он чувствовал, как приятное тепло разливается по телу. Думать о том, что, возможно, он собственноручно накачал себя какой-нибудь гадостью, не хотелось.
Безусловно, два живых волка (вернее, на данный момент – полтора) были весьма заманчивым кушем для любого коммерсанта, не говоря о “маргинальных медиках”. Тем не менее природная способность чуять опасность, заглушенная теплой тяжестью в желудке, сосредоточенно молчала. Впрочем, для сомнений было уже поздновато.
Сыто рыгнув, Курт исподлобья воззрился на доктора.
Тот, с хрустом свернув голову пластмассовой бутылке, налил пузырящуюся жидкость в стакан. Поглядев на этот сосуд пару секунд, волк протянул лапу и опрокинул содержимое в раскрытую пасть.
В живом состоянии за него, нужно полагать, можно выручить много больше, нежели за мертвого.
Вот только мысль эта почему-то не успокаивала.
– Где тут можно прилечь? – спросил он, оглядываясь.
– Идем.
Безволосый встал и поманил за собой. Курт сполз с табурета, словно какой-нибудь упитанный моллюск. Доктор ковылял в угол помещения, который был отгорожен от остального пространства полупрозрачной занавеской. Там на расстоянии метра друг от друга стояли три кровати, застеленные белоснежными простынями.
– Для выздоравливающих, – пояснил безволосый. – Пока не смогут уйти на своих двоих… Или пока легавые не махнут на них рукой.
Волк приподнял мохнатую бровь. Доктор кивнул, усмехнувшись.
– Я ведь говорил, что вы далеко не уникальны. Ладно, ложись. – Он вышел и задернул за собой занавеску. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – буркнул Курт.
Его сестра лежала неподалеку, в нескольких метрах. Разноцветные огни по-прежнему мерцали над ее головой. Цвета сменялись, казалось, без всякой последовательности.
Курт задался было вопросом, что она видит, – там, во тьме за сомкнутыми веками. Но, как оказалось, для подобных изысканий разум волка слишком устал. Сегодняшняя ночь, вероятно, была самой длинной в его жизни.
Он разделся и лег на койку, предварительно убедившись, что она не снабжена ремнями, цепями или другими средствами фиксации неподвижного тела.
Момент, когда обрушилась тьма, прошел незамеченным.
Всю жизнь он просыпался подобно распрямившейся пружине. Для волка всегда было загадкой, как можно очнуться ото сна, не сознавая, где ты находишься и что делал тут прежде. Реальность всегда возвращалась в сознание подобно головизионному сигналу – с того места, где прервалась.
Первое, что он увидел, была девственно-белая известь потолка. Откуда-то со стороны доносился тихий монотонный шум каких-то приборов. Обоняние восприняло знакомые больничные запахи. Не утруждая себя ощупыванием, он понял, что все конечности на месте, ничего не болит, не затрудняет движений. Он отлично себя чувствовал – отдохнувшим и свежим.
Внутренний хронометр утверждал, что прошло не более четырех часов. И все-таки Курт, потянувшись к штанам, достал из кармана часы. Прошло три часа и сорок минут. Для здорового молодого волка этого было достаточно, чтобы восстановить силы после долгого ночного марафона.
Курт привстал и поглядел в сторону большого аппарата, под которым лежала волчица. Разноцветные сполохи продолжали выбиваться изнутри.
Доктор обнаружился неподалеку, полулежащим в кожаном кресле. Здоровый глаз был закрыт, оптический имплантант безжизненно чернел. Тонкие губы чуть раскрыты, будто ловушка для доверчивых насекомых. Приподнявшись еще, Курт увидел лежавший на полу многоразовый инъектор – аккурат под свисавшей с подлокотника рукой. Рукав был закатан.
За тонированными окнами заметно посветлело. Рассвет занимался кровавым пожаром – где-то на далеком горизонте. Волк не видел этого зрелища ни разу и все-таки не торопился. Во-первых, встающее светило было скрыто нагромождениями зданий, а также махинами Ульев. Во-вторых, Курт помнил и более красивую зарю – по телевизионным программам и стим-конструктам.
Откинувшись на подушку, он задумался.
Судя по всему, времени оставалось предостаточно. Не вполне лишь было ясно, куда это время девать. Лечение Джейн отнимет еще много часов, не говоря уж о восстановлении сил – как доктор и предупреждал. Можно было оставаться тут, сидеть и ждать, а можно было…
Курт чувствовал, как в душе поднималось раскаяние.
Вчера он был слишком жесток – со своими же сородичами. Вероятно, ему следовало бы самому явиться в убежище, прежде чем его отыщут другие волки. Старейшина наверняка докопался до истины. Все в стае узнали, что молодой Курт пролил кровь этой ночью.
Но Курт беспокоился не о себе. Ему следовало рассказать Совету всю историю, покаяться, а заодно выяснить, что же будет дальше. Для него, конечно, исход очевиден, но стая не может отвернуться от волчицы. Она здесь была ни при чем.
С одной стороны, Курт желал остаться возле сестры, дабы исключить всякого рода неожиданности. С другой же, неизвестно, когда доктор проснется, переживет “отходняк” и будет в состоянии вновь приступить к непосредственным обязанностям. Тогда как вопросы с Советом требовалось решить как можно скорее.
Волк поставил ноги на пол, ощутив ступнями прохладу гладких белоснежных кафельных плит. Незамысловатый ужин неспешно варился под диафрагмой, перемещался по тракту и тихо урчал.
Одеваясь, Курт то и дело поглядывал в сторону Джейн.
Здесь надежно, твердил он себе. Доктор не посмеет причинить ей какой-либо вред, опасаясь возвращения брата. Даже в том случае, если Курт окажется в убежище под арестом, за волчицей обязательно придут. Сородичи заметут следы, заберут Джейн домой – конечно же, дождавшись полного ее выздоровления. (Имейся у Курта малейшие сомнения на этот счет, он остался бы в клинике, наплевав на Совет, убежище и все остальное) А также, возможно, им придется забрать жизнь безволосого. Или, что тоже не исключалось, выполнить обязательства молодого волка. Все зависело от решения старейшины. А от него можно было ждать чего угодно.
Сострадание к доктору ушло на задний план, оттесненное другим, более сильным чувством. Курт подумал, что, возможно, видит сестру в последний раз. Ему могли стереть всю память об убежище, а затем вывести в “буфер”, завязав предварительно глаза, уши и ноздри. Последние, кстати, смоченной в хлорке тряпицей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
