КПСС т. Жданова Т. И. была в отпуске / 5 августа 1977 года вариант картины нуждался в доработке, о чем было сказано главному редактору студии т. Варустину Л. Э. и т. Шешукову И. В. на беседе в отделе культуры горкома партии». Фильм отправили «на полку». В широком прокате его увидели только в 1987 году.
Как возникла идея постановки «Трех мешков…» в БДТ? В февральском номере журнала «Наш современник» за 1973 год была опубликована повесть Владимира Тендрякова, известного к тому времени автора таких произведений, как «Чудотворная», «Тройка, семерка, туз», «Свидание с Нефертити», «Кончина», «Апостольская командировка»… Повесть называлась «Три мешка сорной пшеницы». Дина Шварц вспоминала свою реакцию на прочитанное: «Какая боль! Какая совесть!» И принялась уговаривать Товстоногова сделать по повести постановку в БДТ. Рассказывают (в частности, Олег Басилашвили), что поначалу Дина Морисовна встретила «ожесточенное сопротивление» со стороны Георгия Александровича, твердившего: «Дина, что с вами?!! Это же не пьеса, это повесть». Настойчивости завлита не было предела. И ей удалось убедить Товстоногова для начала хотя бы прочитать «Три мешка…».
«И Георгий Александрович, — пишет в книге „Товстоногов“ серии „ЖЗЛ“ известный литературный и театральный критик Наталья Старосельская, — увлекся повестью Тендрякова, позвонил автору и предложил написать инсценировку для театра. Но Владимир Федорович Тендряков, человек тонкий, интеллигентный, считал, что каждый должен заниматься своим делом, он не был драматургом, не знал театр настолько, чтобы ощутить силу диалога, действия, сценического конфликта. И предложил Товстоногову и Шварц самим заняться инсценировкой».
«Делайте сами, — записала в дневнике Дина Морисовна этот телефонный разговор. — Мне очень лестно, что вы так увлечены, но должен вас предупредить — это вероятнее всего не разрешат. Я удивлен, что удалось напечатать».
За работу взялись с энтузиазмом. Еще бы! — незавуалированная антисталинская направленность «Трех мешков…», честный, прямой рассказ о нищете русской деревни в конце войны; настоящая литература. Георгий Александрович и Дина Морисовна отложили все дела — они бережно, точно переводили прозу на язык театра и для того, чтобы всем становилось очевидным: речь идет не о далеком 1944-м, а о дне сегодняшнем, — ввели, решив тем самым, по словам театроведа Александра Чепурова, проблему «исторической дистанции», новое действующее лицо — Евгения Тулупова-старшего, «который прожил вместе со своей страной эти тридцать послевоенных лет и из дня нынешнего, из 1970-х, оглядывается на Женьку Тулупова, комсомольского вожака, раненного на фронте».
В диалоге с критиком Александром Свободиным Товстоногов объяснял, почему для сценического воплощения он выбрал именно повесть Тендрякова: «Мы рассчитывали на потрясение. Вот чем продиктован наш выбор повести Тендрякова. Проза — самая динамичная и глубокая форма самопознания. При чтении этого писателя возникает огромная ассоциативная активность воображения и мышления».
Постановка спектакля явилась событием для всей культурной жизни страны.
Возвращаясь к этой теме в 1985 году, Георгий Александрович говорил: «Ни в одной пьесе того времени я не нашел той пронзительной правды о жизни народа конца Великой Отечественной войны, которая соединяла бы прошлое и настоящее, где совесть человеческая соизмерялась бы с самой жизнью». «Это спектакль сильных страстей и нравственных столкновений, — писал о „Трех мешках…“ Даниил Гранин. — В нем ожила деревня времен войны — голодная и героическая, совершившая свой великий подвиг для Победы… Это все наши собственные воспоминания. Есть минуты, когда сцена исчезает. Разглядываешь минувшее, и вдруг понимаешь глубинную связь с ним…
Повесть „Три мешка сорной пшеницы“ сразу привлекла внимание читателя и критики своей драматичностью и резкостью. Для прозы Тендрякова характерен интерес к конфликтам трагическим. Он не избегает их, он идет к ним с мужеством подлинного оптимизма».
Тема повести Тендрякова для того времени была острой, даже немного рискованной: действие разворачивалось в 1944 году, в маленьком голодающем селе, жители которого отстаивали перед чиновником Божеумовым свое право не отдавать последнюю пшеницу на фронт. Божеумова в товстоноговской постановке играл Вадим Медведев, противостоявшего ему председателя сельсовета Кистерева, потерявшего на войне руку, — Олег Борисов. Кистерева, стоит заметить, очень хотел играть Сергей Юрский. Он подавал заявку на эту роль, но Товстоногов был непреклонен: только Борисов.
Идея о появлении Тулупова-старшего Тендрякову, к слову, понравилась, он сказал Товстоногову и Шварц, что они подняли его повесть «на новую ступень». «Для нас, — рассказывала Дина Шварц, — это было не просто комплиментом, а поводом приобщить автора к работе над инсценировкой, в которой он раньше участия не принимал. Мы попросили его прописать диалоги двух Тулуповых, младшего и старшего. Он охотно согласился и написал лаконичные, замечательные диалоги».
«Естественно, — полагает театровед Александр Чепуров, — что при таком взгляде фигура старшего Тулупова казалась лишней. В ней виделся только публицистический пафос. Между тем в этом спектакле „состоялся большой разговор“ не только о цене хлеба во время войны. Главным достоинством „Трех мешков сорной пшеницы“ был художественный историзм, переведенный в драматический регистр. Это почувствовал Д. Гранин. Сначала ему показалось, что в театре „не захотели“ или „не сумели“ превратить повесть в пьесу и потому прибегли к фигуре „ведущего“ как „связующей“ разные сцены. Но потом писатель понял, что у старшего Тулупова „возникла своя роль“. Он увидел, что старший и младший Тулуповы вовлечены в конфликт „молодости и зрелости“».
Статья ленинградского писателя Даниила Гранина о спектакле «Три мешка…» «Женька и Евгений Тулуповы», в которой автор констатировал, что «этот спектакль освежает не только воспоминания о прошлом, но и чувства сегодняшние, возвращает им остроту и чистоту боевой молодости, тех немеркнущих лет», — появилась в Москве. В Ленинграде критика не признавала за постановкой никакой правды. Обычно местная пресса дожидалась столичной реакции на спектакли БДТ. На этот раз ждать не стали — опередили весной 1975 года двумя зубодробительными рецензиями (в частности, 2 апреля в «Вечернем Ленинграде»).
«Роль, которую играет Демич, — роль Женьки Тулупова — поделена на двоих, — рассказал в дневнике Борисов. — Старший Тулупов — Фима Копелян. У него комментарии из сегодняшнего дня. Прием не новый. Копелян ходит за Демичем и сокрушается, что в молодости делал много глупостей. Но как сокрушается! Какие уставшие, все говорящие глаза!
В конце спектакля напутствует Демича. А тот, хоть и глядит на хитрый копеляновский ус, не верит, что проживет так долго. „Как видишь, смог“, — говорит Тулупов-старший, но за этим „смог“ — и то, как били, и то, как сжимал зубы».
Спектакль много потерял в драматической напряженности, когда после смерти Ефима Копеляна старшего Тулупова стал играть Кирилл Лавров. Если в позиции героя Копеляна сквозила не только умудренность, но и горькое сознание подавленности многих человеческих страстей и порывов, то у Лаврова, упирающего на публицистический пафос учительства, резко высвечивалось перерождение человека. У Копеляна было много внутреннего родства с молодым героем, и оттого рождалось ощущение трагизма человека, «придавленного» временем; Лавров представлял разительный контраст со своим молодым двойником.
Когда Ефим Копелян умер, Олег Борисов сказал: «Больше
