— Ночью я видела Просвет, — сказала Жюстин, найдя Хейнца на старой кухне. Он стоял у плиты и что-то жарил на закоптившейся от времени сковороде. — Это было так быстро, что я не успела тебя позвать, — Жюстин подошла ближе. — Что вы делаете?
— Завтрак.
— Завтрак? — она долго смотрела на ломтики жарящегося мяса. — Только не говорите, что это было живое существо.
— Вам понравится.
— Не думаю… — Жюстин попыталась отыскать взглядом репликатор.
— Его здесь нет, — сказал Хейнц, прочитав её мысли. — Но если хотите выпить стакан воды, то можете налить из кувшина. Вода из старого колодца, который находится рядом с домом. И не волнуйтесь. Я делал анализы. Она почти такая же чистая, как и вода из репликатора, — Хейнц говорил, не оборачиваясь, увлечённый канувшим в небытие процессом приготовлением пищи.
— Вы странный, — призналась Жюстин, долго смотрела на графин с водой, пока не решила, что от одного стакана с ней действительно ничего не случится.
Она взяла со стола чистый стакан и уже собиралась рассказать о том, что видела ночью, видела в мире Эдварда Ноя, когда вдруг поняла, что тот мир возвращается. Только на этот раз вместо резкого запаха медикаментов появился запах плесени и пыли. Не такой запах, как от старых книг. Нет. Скорее что-то гнилостное, заброшенное.
— Кажется, это снова происходит, — сказала Жюстин Хейнцу, но он видел Просвет и сам.
Три человека лежали на земле, в каком-то тёмном помещении. Грязные, напуганные. Жюстин не сразу поняла, что это подвал, не сразу увидела железобетонные монолитные сваи, паутину, мусор, который много лет назад оставили строители. Не сразу поняла и то, что один из мужчин Эдвард Ной. И даже когда позвала его, даже когда он обернулся, осталось сомнение.
— Что случилось? — спросила Жюстин. — Я думала… думала… — она покосилась на Хейнца, как на нежеланного свидетеля. — Думала, что уже не увижу тебя. Думала, что у тебя уже забрали эту способность.
— Я сбежал, — сказал шёпотом Эдвард Ной. — Мы сбежали, — на его губах появилась нервная улыбка. — Со мной художник и писатель. Можешь позвать своего друга Хейнца. Думаю, ему это понравится.
— Но… — Жюстин почувствовала, как тревога пробирается в сознание, вытесняя все мысли. — Но…
Один из мужчин, который был рядом с Ноем, обернулся, и Жюстин вздрогнула, увидев, что он смотрит на неё. Вместе с ней вздрогнула и туманная завеса, разделявшая миры, словно тоже испугалась взгляда этого постороннего, затянутого мглой человека. Просвет растаял, вспыхнул и погас. Хейнц и Жюстин не двигались. В наэлектризованном воздухе витало предчувствие чего-то недоброго. Мясо, которое жарил Хейнц, пригорело, и к потолку потянулась тонкая струйка чёрного дыма, но писатель даже не заметил этого.
Глава шестая
В клинике Комитета было шумно. Повсюду сновали регуляторы. Эту суету было слышно даже в подвале, где спрятались беглецы. Мало кто знал об этом месте. Не было его и на новых чертежах клиники, созданных после её реконструкции. Конструкцию стального здания усилили новыми сваями, залили дополнительный фундамент, поставив на бывшем подвале крест. Но на старых чертежах он был. Тех самых чертежах, которые изучал писатель Меир. Тот самый писатель, с которым бежал Эдвард Ной. На заседании Комитета, которому Меир представил свою работу, он так и не смог объяснить, почему решил написать о Клинике своего города, почему изучал её историю, людей, которые работали там и лечились. Он потратил на книгу почти четыре года. Комитет созвал заседание. Сначала они задавали вопросы Меиру касательно его жизни, его семьи, затем пришли к выводу, что для лучшего понимания его поступков, природы его желания написать историю Клиники, нужно изучить саму книгу. Книга им понравилась, и вот Меир оказался в той самой клинике, о которой писал. Его признали одарённым писателем и назначали день извлечения таланта. Он ждал его с какой-то растерянностью и опустошённостью. Художника по имени Оз привезли на следующий день, и Меир не разговаривал с ним, считая сумасшедшим. Оз лежал на кровати и бормотал что-то невнятное. Потом, когда санитары ушли, он поднялся и начал рисовать на стенках.
— Что он делает? — спросил Меир другого художника, который лежал в палате, когда он пришёл. Вернее не художник. Нет. Уже не художник. Больничный лист, прикреплённый к спинке его койки, говорил, что ему удалили талант три дня назад. Сейчас, наблюдая за тем, как на стенах рисует Оз, бывший художник завидовал.
— Думаю, он хочет нарисовать как можно больше, пока может, — сказал он Меиру. — Я тоже рисовал на стенах, пока не забрали талант. Потом мне дали необходимые инструменты и велели всё закрасить. Это было в этой палате. Так что не волнуйся за рисунки, завтра наш безумец сам избавится от них.
Меир кивнул, но ещё долго смотрел на стены, не в силах избавиться от мыслей о том, сколько же всего рисунков уже было здесь? Почему, когда он писал свою книгу, не рассказал об этом? Не узнал об этом? Тысячи рисунков, мыслей, образов, которые создали художники, пока ждали процедуры извлечения своей способности, а наутро им давали кисти и краску, и они с монотонностью машин избавлялись от того, что вчера заставляло их жить…
Меир закрыл глаза, пытаясь представить, каким станет завтра после процедуры извлечения. Каким станет для него весь мир вокруг? Ничего хорошего на ум не приходило. Мысли были тяжёлыми, мрачными. И даже когда он заснул, сон не принёс желанного успокоения. Нет, скорее духоту, безысходность. Меир понял, что спит и велел себе открыть глаза. Свет давно выключили, но Оз продолжал рисовать.
— Интересно, — тихо спросил Меир, надеясь, что художник, у которого уже забрали талант, не спит. — Эта процедура когда-нибудь даёт осечки?
— Завтра к обеду узнаешь, — сказал бывший художник.
— Мне страшно, — честно признался Меир.
— Всем страшно в начале. Думай о том, что когда-нибудь за твой талант проголосуют, и он достанется новому кумиру.
— Какое мне до этого будет дело?
— Лучше так, чем совсем ничего.
— Это несправедливо. Ведь это мой талант. Это часть меня. Никто не голосовал за то, чтобы она появилась. Это просто есть, и всё. Всегда было. Почему я должен отдавать часть себя? Кем я стану, когда потеряю это?
— Спроси меня об этом завтра после извлечения, — устало сказал бывший художник. — Уверен, завтра у нас с тобой будет больше общих взглядов, чем сейчас.
На какое-то время в палате воцарилась тишина. Лишь сопел Оз, отчаянно царапая на стенах последние картины.
— За просветом, там, в другом мире, девушка по имени Жюстин, сказала, что в их мире правят писатели, музыканты и художники, — тихо сказал Эндрю Ной, надеясь подбодрить Меира, а заодно и себя. — Может быть, если ты будешь думать об этом, будет не так страшно?
— Думаешь, после того, как у меня заберут мой талант, я попаду туда? — с иронией спросил его Меир.
— Нет, но…
— Тогда какое мне дело до того мира?
— Я не знаю…
— Он просто сам боится, что после того, как у него заберут способность видеть Просветы, всё потеряет смысл, — сказал бывший художник.
— Может, и боюсь, — согласился Ной. — Тебе-то какое дело? Для тебя ведь всё в прошлом.
— Скоро всё закончится и для вас.
— Мы можем сбежать, — сказал Ной, желая хоть как-то позлить лишившегося таланта скептика.
— Сбежать? — бывший художник рассмеялся. — Да вы даже не знаете, как выбраться из клиники!
— Я знаю, как выбраться, — сказал Меир. — Я знаю об этой клинике больше, чем кто-либо другой. Я ведь написал о ней книгу, забыл? — он поднялся с кровати и начал одеваться. — Эй, новенький, — позвал Меир Ноя. — Так как насчёт побега?
— Ой, насмешили! — продолжил изгаляться бывший художник. — Думаете, я поверю в ваш блеф?! Горстка трусливых неудачников! Да вы замок двери не сможете открыть!
Он засмеялся ещё громче, когда Меир подошёл к двери. В темноте ему было не видно, что делает писатель, но он верил, что это блеф. Верил, пока не щёлкнули открывшиеся замки. Смех стих. Меир открыл дверь и выглянул в пустой коридор. Он блефовал, знал, что блефует, но бывший художник раздражал его так сильно, что он был готов зайти в блефе так далеко, как только сможет.
— Ну, как, ты идёшь? — спросил он Эдварда Ноя.
Ной засомневался, и бывший художник снова рассмеялся.
— А почему бы и нет? — сказал Ной.
Вместе с Меиром они выскользнули в кажущийся в темноте бесконечным коридор.
— Что теперь? — шёпотом спросил его Меир.
— Я не знаю. Но если сейчас вернуться, то придётся слушать смех и издёвки до утра.
— Значит, пойдём дальше.
— И куда?
— Можно найти свободную палату и спрятаться там. Я знаю, что в клинике всегда есть свободные палаты на всякий случай, — Меир огляделся. — Так по крайней мере нам не придётся слушать оскорбления того засранца.