Во всем виновато наслаждение, потрясающее, запредельное наслаждение. Физический эффект прошел, хотя и на это потребовалось много времени, но туман, окутавший чувства, таки не развеялся.
Но все рухнуло, когда она услышала голос, окликнувший Хоксуэлла. Дафна оглянулась, и действительность жестко ворвалась в волшебный мир. Там, в одной из обеденных лож, сидел Латам. А рядом с ним на стуле, совершенно не рассчитанном на такую расслабленную позу, раскинулся Каслфорд.
Они вместе попивали вино, заметила Дафна, когда Хоксуэлл потащил их всех туда. Похоже, Каслфорд без особого восторга слушал то, что рассказывал ему Латам, но сейчас, когда Дафна могла мыслить достаточно ясно, она вспомнила, что он пребывал в плохом настроении с той минуты, как они сошли с барки.
Дафна старалась не смотреть на Латама, пока их представляли друг другу. Даже тогда, когда он ударился в воспоминания о том, как они встречались раньше, она сделала вид, что его тут просто нет. Дафна прикрылась своим самообладанием, как щитом, — да будь она проклятa: если позволит этому человеку заметить, какие чувства бушуют у нее в душе!
— Вы теперь живете в городе, миссис Джойс? — спросил Латам. — Я смутно припоминаю, что, оставив службу, вы отправились куда-то на север.
— Полк моего мужа размещался на севере.
— Миссис Джойс в Лондоне только временно, — ответил Каслфорд. — Она живет в деревне. Кажется, в Кенте, миссис Джойс?
Друзья Дафны переглянулись, но никто его не поправил. Дафна слегка наклонила голову, что можно было счесть за согласие.
Верити предложила продолжить прогулку. Каслфорд вышел из ложи и присоединился к остальным. Латама никто не пригласил.
Дафна повернулась, радуясь возможности уйти, но, к сожалению, ей это не удалось.
— Миссис Джойс, — произнес Латам, привлекая к себе ее внимание. Остальные уже пошли вперед.
Дафна остановилась, оторвавшись от общей компании. Каслфорд тоже остановился неподалеку.
— Миссис Джойс, я бы очень хотел повидаться с вами еще раз до того, как вы покинете город, — сказал Латам.
— Как любезно, сэр.
Он улыбнулся. В его плоских голубых глазах блеснуло предвкушение флирта. Он поклонился и так посмотрел на Дафну, что сердце ее упало.
В его взгляде отразилось все: и воспоминания давно прошедших лет, и теперешний интерес, и осознание того, что Дафна знает о нем больше, чем ему хотелось бы, и алчность, не ведающая чести и не приемлющая законов.
Дафна не стала вместе с ним погружаться в это мрачное осознание, а повела себя так, словно перед ней стоял незнакомец. Она повернулась и пошла прочь, бесцеремонно обойдя Каслфорда, стараясь как можно дальше уйти от этой обеденной ложи.
Чья-то рука взяла ее за локоть, вынудив замедлить шаг. Каслфорд догнал ее всё-таки. Дафна, не останавливаясь, шла вперед.
— Вы про него знаете, верно? — спросил он.
— Не понимаю, о чем вы.
— Думаю, все вы понимаете. На вашем лице написана не просто неприязнь, а нечто большее. Вы покраснели в плохом смысле слова и по скверной причине.
В этом Дафна не сомневалась. Она по-настоящему расстроилась, чувствуя себя одновременно и растерявшейся, и разозлившейся. И с каждым шагом ей становилось все хуже.
— За месяц до того, как я оставила дом Бексбриджа, мне доверилась одна девушка, служанка. Она работала в кухне, — начала Дафна. — Хорошенькая, юная, невинная девушка. Она всегда искрилась радостью, но вдруг стала такой печальной, что мы испугались за ее здоровье.
Дафна остановилась и посмотрела Каслфорду в глаза.
— Он принудил ее. Она показывала мне синяки, которые не побледнели даже через несколько дней. Я и раньше его подозревала, а тут узнала точно. Так что — да, я про него знаю, И я не понимаю, как вы или кто-нибудь другой можете называть подобного мерзавца другом.
Она быстро зашагала дальше, но Каслфорд снова взял ее за локоть. На этот раз он вывел Дафну из толпы, повернул один раз вправо, другой — влево, и вскоре они оказались на тропинке, известной только тайным любовникам и тем, кто хочет встретиться скрытно. Эту заросшую тропу освещали всего несколько фонарей. Густые тени обеспечивали конфиденциальность.
Каслфорд остановился в одной из таких теней и ладонями взял ее лицо. Поцелуй, сначала жесткий, почти жестокий, стал мягче и слаще. На Дафну нахлынули воспоминания о том, что произошло на барке, почти не оставив места для гнева на Латама.
Каслфорд взял ее под руку, и они углубились в темноту.
— Представьте себе, если получится, что вы родились старшим сыном герцога, — попросил он.
— Не могу. Достаточно подумать о том, как мне будут потакать во всем и как меня это избалует.
— Потакать будут. Но как только вы научитесь говорить, начнутся уроки и подготовка. Вам ни на минуту не позволят забыть о будущем социальном положении. К вам будут относиться не так, как к другим, даже ваш наставник будет вам во всем уступать. Потом вы отправляетесь в школу, и там положение становится еще хуже. Все: учителя, надзиратели, другие мальчики, даже сыновья графов ищут вашего внимания и дружбы, помня о том, кем вы однажды станете.
— Только не Хоксуэлл. И не лорд Себастьян.
— Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что у них нет никаких скрытых мотивов. Годы! И дело не в том, что я виню за это людей. Это так просто потому, что это так. Я этого ждал, да и сейчас жду.
Дафна задумалась, каково это: всегда предполагать, что предложения дружбы — это всего лишь надежда на получение каких-то благ.
— А вот Латам был таким же, как я, — произнес Каслфорд. — Разве удивительно, что мальчишками мы с ним подружились? Наш союз не давал никакой выгоды ни одному из нас. Нам никогда не пришлось бы искать покровительства друг у друга. И поскольку мы оба должны были стать герцогами, нам не требовалось изображать друг перед другом будущих герцогов.
Дафна не хотела соглашаться с тем, что он говорит. Она предпочитала думать, что характер Латама был очевиден уже тогда. Но при этом она прекрасно понимала, что это не так, чуть ли не весь мир до сих пор не понял, что Латам собой представляет. Даже ей потребовалось немало времени, чтобы разглядеть правду.
— А когда вы поняли, что эта дружба не продлится долго?
Каслфорд пожал плечами.
— Я почувствовал это, когда достиг совершеннолетия. К тому времени мы с ним успели погрязнуть во всех возможных пороках. Он настаивал на осторожности и осмотрительности, говорил, что из-за отца и этих его дядюшек-епископов. Но скрытность давала ему полную свободу действий, которую он использовал в самых низменных целях. Я находил, что некоторые его поступки становились все более и более гадкими. Он получал удовольствие от самых скверных видов безнравственности. — Каслфорд помолчал, а затем проговорил более задумчиво: — Он получал удовольствие от жестокости по отношению к лошадям, к людям и не проявлял ни малейших угрызений совести.
