Стражники также были изумлены:
– Да о какой буре вы, уважаемый, говорите, когда такой чудный день?
– Есть предчувствие, и оно меня никогда не обманывало.
После этих слов, Дубрав стремительно вышел на улицу, Ярослав вылетел за ним, и, указывая на яснейшую, по весеннему тёплую глубину неба, на кое где прорезавшиеся золотистые ручейки, восклицал:
– Вы, конечно лесной мудрец, но сейчас ошибаетесь! Да разве буря может в такой день собраться?! Ведь не ветерка!..
Тут Ярослав бросился к воротам – за ними северная дорога ныряла по холмам вниз, и открывался такой дивный, многовёстный простор, что мальчику пришлось даже в створку вцепиться, чтобы только в этот простор не броситься, да и не бежать бы до самого Янтарного моря. Он всё–таки нашёл в себе силы, и, повернувшись к Дубраву, проговорил:
– Нельзя оставаться! Неужели не чувствуете?! Не слышите?! Оттуда, оттуда – из–за горизонта несётся пение – море зовёт!..
– Если тебе не терпится – можешь идти вместе с купеческим обозом, хотя и не советую; ещё раз говорю – к вечеру буря сильнейшая нахлынет Я же намерен искать Алёшу и Ольгу.
– Да что вы думаете?.. – Ярослав нешуточно обиделся. – …Думаете, я так вот друзей брошу?
И они пошли по улицам Дубграда. Ярослав знал центральную часть города, и предложил начать поиски там – в самом начале они прошли возле огороженного каменной стеною тюрьмы, в которой уже были Алёша и Ольга… Отправились на базар, и пока шли, Ярослав узнал от Дубрава, как тот поговорил с его отцом: оказывается, Дубрав так мудро, так убедительно построил свою речь, что он остался только счастлив за судьбу своего сына, который уж непременно должен был вернуться капитаном…
Когда они пришли на базар, то почти все бывшие свидетелями поимки Алёши и Ольги уже ушли, и обсуждали это происшествие где–то в иных местах. Спрашивали у всех – и у торговцев, но и торговцы не могли ответить ничего дельного, так как слишком поглощены были своими заботами. Проходили и мимо лавки жадного купца, у которого всё и случилось, но купца увели, записывать показания и лавка была закрыта…
Не добившись ничего на рынке, они начали ходить по Дубграду: Дубрав передвигался такими стремительными, широкими шагами, что, казалось – и не из плоти вовсе этот человек, но дух могучий, из белого, древнего света сотканный, и на улицах многие его узнавали – с самим разными чувствами оглядывались, останавливались… Много людей было расспрошено, во многие места они заходили, но так ничего и не узнали…
Уже смеркалось, и небо, перетянутое алыми и тёмно–синими вуалями было таким же безмятежным, по весеннему свежим, как и днём.
– Видите!.. – радуясь тому, что погода для дороги благоприятная, восклицал, указывая на это осербрившееся уже первыми звёздами небо, Ярослав. – А вы говорили – буря!..
Дубрав замер, прислушиваясь к чему–то, и проговорил:
– Уже скоро… Это опять она – Снежная колдунья… – он не договорил, продолжил своё стремительное движенье.
Эта небывалая по силе снежная буря навалилась на Дубрав и окрестности его в девять часов – как раз тогда, когда Дубрав и Ярослав подходили к постоялому двору «Дуб». Пришествие было так устрашающе, что некоторые женщины кричали: по небу двигалась всёпоглощающая черная стена, обмораживающий ветер бил, хлестал без всякой жалости; улицы завыли, завизжали, точно израненные, и вот уже несутся по ним, смертоносными, слепящими круговертями ворожа, плотные армии снежинок. И весь город, вдруг захлопнулся, накрепко заперся среди своих стен – и теперь разве что случайные тени, торопливо и, словно воры, прижимаясь к стенам – спешили к своим домам – выныривали неожиданно, и тут же растворялись в снеговых полчищах, представлялись призраками, а не живыми людьми; и весь–весь город – был уже не Дубградом, но каким–то совершенно незнакомым, далёким городом.
Вошли они в постоялый двор, где сразу бросилось к ним некое лицо, выспрашивая, будут ли они оставаться на ночь, и какой ужин им принести. Дубрав узнал у него, что никакой юноша с девушкой не заходили (во всяком случае – со внешностью Алёши и Оли), и тогда, уже в сильнейшей тревоги влетел в большую залу, где, немалое собрание люда сейчас оживлённо, и очень уютно (ведь крепкие стены защищали и от ветра, и от снега) – обсуждали неожиданную бурю, и всё больше склонялись к мнению, что без колдовства здесь не обошлось; и когда обратился к ним Дубрав, то многие из узнавших его повскакивали, и стали просить, чтобы он усмирил разбушевавшуюся стихию.
– Нет, северные ветры не в моей власти! – как отрезал эти наивные предположения Дубрав. – Но мне надо знать о двоих…
После этого Дубрав подробно поведал им об Алёше и об Ольге, и нашёлся среди присутствующих один человек, который был свидетелем произошедшей на рынке сцены – он начал подробнейшим образом описывать это происшествие, однако ни Дубрав, ни Ярослав уже не слышали этой, с таким воодушевлением начатой истории. Они, вызвав конечно немалое изумление, и ещё один повод для обсуждений – уже вылетели в ночь, в бурю.
– Ну, теперь скорее – к тюрьме! – воскликнул Дубрав. – …Эх, скорее–скорее – опять что–то неладное сердце чувствует; опять опаздываю, что ли… Эх, закружила на старости лет метель… Дай–ка руку, Ярослав, а то разнесёт нас…
Из какой–то подворотни вдруг вырвался тёмный, бесформенный вихрь, он взвыл волком, и метнулся прямо в грудь мальчика – тот перепугался, и в его уже завороженном вихрями да беспрерывными снежными потоками сознании всё перемешалось, и вот уже кажется Ярославу, что все ещё прежняя ночь, что он всё ещё в лесу, и был только громадный, смерть несущий волчара.
Ярослав завопил, бешено дёрнулся и, вместе с ударом вихря, вырвался из рук Дубрава, подгоняемый всё новыми и новыми ветровыми ударами, покатился по улице – вскочил, бросился в какую–то улочку, свернул, повалился… опять бежал, сворачивал, а когда наконец безумие отступило, и он, тяжело дышащий, прислонился к какой–то стене и задрожал в беспрерывном ветровом напоре – тогда он понял, что потерял Дубрава, и с плачем бросился, как ему казалось – в обратном направлении.
А для старца потеря в этой круговерти Ярослава был как новый удар, и он даже остановился, схватившись за нестерпимо ноющее сердце – в вое ветра слышался дикий, потешающийся над его болью хохот.
Но вот Дубрав смахнул минутное оцепененье и, упрямо склонив голову, продолжил движенье вперёд.
* * *
Перед глазами Алеши все еще стояло то расплывчатое желтое лицо, а ноги еще ощущали прикосновение разминающихся словно глина отростков. Но вот лицо преобразилось: желтое сияние исчезло, расплывчатые черты сложились в четкие… Впрочем, Алеша толком и не разглядел это лицо – он с размаху ударил по протянутой руке – что–то зазвенело, пролетело в воздухе и упало Алеше на живот, тут же он дернулся и вскочил – ошпаренный.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
