- Что вы?.. Колька?.. Как же он не согласится?.. Пусть только он попробует!..
- И очень просто скажет... "Кто, скажет, вас просил хлопотать?.. Вовсе я хочу пострадать за идею!.."
- Ка-ак?.. Это чтобы ему не тошно было там сидеть?.. Ни за что не поверю! - даже почти испугалась Еля.
А Ревашов продолжал:
- К собачкам тоже пойдет по этапу с гордостью даже, а?.. "Мною теперь, скажет, не шутите: я человек опасный: политический ссыльный! И на собачках буду ездить с удовольствием!.. Нравится мне это занятие, и все!"
- О-о!.. Конечно, он именно такой!.. Что же, так его и слушать?.. Что он понимает, этот Колька?
- Хо-хо-хо!.. - Ревашов встал, прошелся, подошел к ней сзади и положил руку на ее прическу. - Вот как мы братьев учим!
И когда она еще не знала, как ей отнестись к этой руке, он нагнулся к самому ее уху и шепнул:
- Колька ваш отказался, представьте!
Обдало ее запахом табаку, рома и вместе злостью на Колю: за него хлопочут, а он!.. И он стал вдруг непонятнее и дальше, а понятнее и ближе сделался полковник.
Ревашов же снял тяжелую руку и зазвякал шпорами по комнате, говоря повышенно:
- "Вольноопределяющимся?.. Юнкером?.. Кор-нетом?.. Вы надо мной издеваетесь!.." Это он так сказал, ваш братец... За оскорбление принял, что ему дают возможность заработать офицерский чин!.. Вот как!.. На лошади ездить не желает, а на собачках - очень!.. В этом и заключается верх геройства!..
- Когда же вы с ним говорили? - вдруг усомнилась было Еля.
- Сегодня в обед... Не верит!.. Хо-хо-хо!.. Она глядит на меня неверующими глазами...
И, подойдя вплотную, опять положил он ей на голову руку отечески просто:
- Я был уже давно ротмистром, когда вы только что, только "уа" начали кричать!..
- Где же вы видели Колю? - спросила она, глядя на него намеренно боком: она знала, что у нее красивый профиль.
- Те-те-те!.. Где?.. В тюрьме, разумеется, где он и сидит...
- Вы... сами... к нему ездили?
- Да не к нему, - эти мне штатские барышни!.. "К нему"!.. По долгу службы, а совсем не к нему!.. Мой полк сегодня в карауле... Понимаете?.. Наряд в тюрьму... Я - командир, да еще начальник гарнизона, имею я право проверять посты?.. Имею и должен... И поехал... И все!..
- И он вам посмел так сказать?.. - возмутилась Еля. - Вы беспокоились, а он...
Полковник скорбно и кротко покачал головой и развел рукою (левой, правая же все еще лежала на греческой прическе), и Еле стало очень неловко: он просил, ездил сам, к кому же? К мальчишке!.. И тот отказался!
- Простите меня! - прошептала Еля, поднявшись.
А Ревашов удивился:
- То есть... как простить?
- Я вас беспокоила... из-за дрянного мальчишки... Его и мама не любит!.. Знаете, она сказала даже, что он - не ее сын, а нашей кухарки!.. То есть, он, конечно, ее сын, но он нам совсем как не родной... всем нам... и мне... Да, и мне тоже!..
Проговорила она это очень задумчиво и тихо, глядя на среднюю пуговицу его тужурки: даже перед пуговицей этой чувствовала она себя виноватой.
- Нет, нет... что вы!.. Вы - нет! - забормотал полковник. - И прощать вас не за что, а напротив... совсем напротив... Вас... похвалить надо!.. Вы - очень милый ребенок... очень славный... да, да... Заботливый...
Полковник, видимо, волновался несколько и не знал как, не мог точнее выразить, за что именно он хвалил Елю. Он положил руку ей на плечо, так что большой палец его пришелся против ее открытой шеи, и тихо, очень нежно, проводил он по этой шее пальцем, а она стояла, опустив виновато голову вниз.
Сильный звонок вдруг задребезжал, и Еля заметила, что точно кольнуло Ревашова.
- Ну, непременно!.. Какой-то черт!.. Вырвикишка!..
Шмурыгал уже проворно туфлями денщик.
- Не принимать!.. Скажи: нет дома!
- Слушаю.
Оба здесь, и полковник и Еля, как заговорщики вслушивались в то, что делалось там, в передней, где уж отворилась дверь.
- Вот черт знает!.. Как же так нет дома? - чей-то густой, прохваченный ветром голос.
- Никак нет, уехали, - врал Вырвикишка.
- Это мне нравится!.. Сам же приглашал и уехал!..
- Кого я приглашал? - тихо спросил полковник Елю, но вспомнил тут же. - А-а, это - ваш, полковник Черепанов!.. Ну, черт с ним!..
- Важное дело было, вашескородие! - врал Вырвикишка.
Полковник подмигнул Еле, точно хотел сказать ей: "Ничего, этот малый нас не выдаст!"
- Какое важное дело? - опять голос, прохваченный ветром.
- Не могу знать!
- Ну, доложи потом, что я был... Ты меня знаешь?
- Так точно, вашескобродь!..
И как будто успокоенный именно тем, что его знает Вырвикишка, командир пехотного полка Черепанов ушел, и опять захлопнулась дверь и загремел ключ.
- Молодец!.. Знаю... слышал... Ступай! - предупредил денщика Ревашов, когда тот остановился было в столовой для доклада.
Они откуда-то приходят вдруг и все затуманивают - облака счастья...
Их форма необычайна; их окраска до того нежна и необычайна, что просто ошеломляет... И они клубятся, они влажны, они живут... Новый какой-то мир приходит вместе с ними, и в этом новом мире все - радость... Все не наше, и так неуловимо, так мгновенно, так изменчиво!.. Но ведь тысячу раз проходили вы мимо этого счастья, не замечая, занятые слишком земным, где все - расчет и скучные цифры, - и вдруг вы вырвались, и они опустились к вам - облака счастья... Пусть тикают часы в вашем кармане, безжалостные часы, инквизиторы ваши, - вы их не слышите... Вы смотрите в сторону от себя, - вверх, где все так необычайно, и вот на вас нисходит радость, - радость оттого, что вы - все-таки вы, что вы - живы, но что вы о себе забыли... Это - колдовство, волхвование?.. Нет, это только те облака, мимо которых проходили вы каждый день, их не замечая... Но вдруг вы подняли голову, и они пришли (они приходят ко всем, кто поднимает голову), и заклубились около, и плывут вместе с вами... Они поглощают вас, - вот в чем их чародейская сила, - и не слышно, как тикают часы, - пока чей-то голос, такой земной, преувеличенно земной и знакомый, не всколыхнет около вас воздух: "Идите обедать!.."
Вы вздрагиваете от ужаса... вы вспоминаете, и вам страшно вдруг: быть самим собою, земным собою, всегда страшно... Но вы сопротивляетесь все же, вы думаете: "Это кому-то еще... это не мне... Это не может быть мне... я... я... - совсем не это..."
- Идите же обедать, говорят вам!
Голос звонкий, и вы знаете, чей... Вы представляете лицо, и свое лицо тоже... Вы бормочете: "Обедать... обедать... что это? И зачем?.." Но вы уже опустили глаза вниз, вы уже снова видите землю, вы стали очерченно короче...
И вы обедаете, как всегда.
Очень ясно почувствовала Еля, что после ухода из передней Черепанова, - ради нее не впущенного Ревашовым, - рассеребрело вдруг старинное серебро на столе, подешевела мебель, полиняли гардины окон, проще и меньше стал самовар, - зато покрупнели они двое: один свыше пятидесяти лет, другая невступно шестнадцати...
- Да, я теперь помню: я ему действительно сам назначил это время воскресенье, семь-восемь часов, этому вашему командиру... - плутовато сказал Ревашов и почесал правую бровь.
А Еля шевельнула плечом, выпятила нижнюю губу и отозвалась:
- Какой же он мой командир?..
- Ну и не мой же!.. Этого еще не доставало, чтобы он - мой был!.. Наливайте же себе чаю... Или давайте я вам налью... Да-а... Колька, Колька!.. Задача нам теперь с этим Колькой!..
Еля смотрела на него наблюдающе, задумчиво и наивно по-детски в одно и то же время: не могла еще смотреть иначе. А Ревашов налил ей чаю, - уже не спрашивая, долил ей стакан ромом, и зарокотал, намеренно понижая голос до очень низких внушительных нот:
- Я не имею этого глупого обыкновения болеть... да... глупейшего... И не знаком поэтому коротко и близко ни с одним врачом... также и с вашим папой... Но-о... много о нем слышал...
- Папа... о да!.. Его, конечно, все уважают...
- А скажите, милая, у вас есть еще и сестра?.. Постарше вас, должно быть, есть?..
Ревашов очень прищурил глаза, и Еля насторожилась вся, но ответила беззаботно:
- Нет, я одна... Три брата, и я...
- Гм... Та-ак!.. - Ревашов повеселел вдруг. - Та-ак-с... Слыхал я, что одна гимназистка... и будто бы по фамилии тоже Худо-лей...
- А-а!.. Так это - моя однофамилица!.. Она старше меня классом, и такая!..
Еля махнула рукой и поджала губы: лучше не говорить... И тут же:
- Вы мне напрасно налили чаю: мне уж домой надо.
- Вот на!.. Зачем же это? - даже искренне вполне удивился полковник и брови вздернул.
- Как зачем?.. Восемь часов почти, - и мне еще на завтра уроки...
- А-ах, боже ж мой, какой ужас!.. У-ро-ки!..
- Да, не ужас!.. Как поставят двойку в четверть!..
- Хо-хо-хо! - весело стало Ревашову: - Двой-ку в четверть!
Даже и по лицу его было видно Еле, как это для него смешно и странно и непонятно даже, что вот ей, такой именно в греческой прическе, с темно-алой лентой, и с таким носиком поставят вдруг двойку, точно маленькой или уроду!.. И будто заразилась она его смехом, - самой ей стало смешно вдруг, что завтра какой-нибудь историк или физик, который так тщедушен, что его зовут "Фтизик", поставит ей двойку... Ей!.. Сегодня с нею говорит командир драгунского полка, полковник Ревашов, сам наливает ей чаю, ради нее (да, ради нее!) не принял Черепанова, перед которым должен стоять навытяжку ее отец, а завтра ей - такой, - могут поставить двойку и сказать пренебрежительно, с усмешкой: "Плохо-с, Худолей Елена!.."
