— Я полюбила тебя… с первого… взгляда, — тихо сказала Темпера, — хотя я и не признавалась в этом даже самой себе. Но когда мы оказались рядом при лунном свете, у меня возникло чувство, что слова нам не нужны. И хотя ты и не… притронулся ко мне… мне казалось, что я… в твоих объятиях.
Она покраснела и хотела спрятать лицо у него на груди, но герцог кончиками пальцев приподнял ее маленький острый подбородок и заставил ее взглянуть ему в лицо.
— Мы нашли друг друга, — сказал он, — и это главное. Я знаю, что ты думаешь, любовь моя, потому что думаю твоими мыслями и чувствую твоими чувствами.
— Ты знал, что мне… грозит опасность? — спросила Темпера.
На какую-то долю секунды она вновь пережила тот ужасный миг, когда она заглянула в пропасть и поняла, что погибнет.
— Я лег спать, но заснуть не мог, — отвечал герцог. — Такое было со мной не в первый раз: я подолгу лежал без сна, думая о тебе, с тех пор как увидел тебя в саду. Но в эту ночь у меня было такое чувство, будто ты зовешь меня, что ты в тревоге.
— Я боялась, что ты… ненавидишь меня за то… что ты думал, я… сделала, — проговорила едва слышно Темпера.
Ей не хотелось говорить об этом мучительном моменте, когда герцог увидел ее на лестнице, выходящей из спальни лорда Юстаса. Но она чувствовала, что между ними не должно было быть никаких тайн.
— Прости меня, моя сладкая мечта, — умоляюще проговорил герцог. — Это был единственный безумный миг, когда меня ослепила ревность. Когда я вышел от леди Холкомб, я стал искать тебя, понимая, что сомнения в твоей чистоте и невинности оскорбляют и унижают мою любовь к тебе.
Темпера услышала боль в его голосе и поняла, что для него было невыносимо говорить о том, что он считал предательством всего самого святого для них обоих.
— Ты скрылась, — сказал он. — Но я намеревался найти тебя на следующий день, как бы хитро ты ни спряталась.
— Я… я решила не дать тебе… меня найти.
— Я бы все равно нашел. Ничто не могло бы разлучить меня с тобой, — твердо сказал он.
Темпера думала, что он поцелует ее, но он только слегка коснулся ее губ и продолжал свой рассказ, как бы желая поставить точку во всей этой истории.
— Когда граф зашел ко мне и сказал, что Юстас спустился вниз, я понял, что ты, как и мы, обнаружила, что некоторые картины были заменены копиями, и что только этим и объясняется твое присутствие в башне.
— Я надеялась, что смогу обыскать его комнату без помех, пока прислуга ужинает, — объяснила Темпера, — но я искала только «Мадонну в храме».
— Ты проявила редкую проницательность, поняв, что это подделка, — сказал герцог. — Винченцо говорит, что это лучшая из трех и она могла бы ввести в заблуждение большинство экспертов.
— Меня она не ввела в заблуждение, — объяснила Темпера, — потому что при виде ее у меня не возникло особого чувства… какое было и у тебя.
— Это просто удивительно, — сказал герцог. — Граф первым делом заметил поддельного Рафаэля, а потом Кристуса.
— И ты был уверен, что это дело рук лорда Юстаса?
— Никто так не нуждался в деньгах, как он — кроме тебя.
— И все же ты не заподозрил меня?
— Ни на мгновение! Никто не может выглядеть так, как мой ангел, мой собственный ангел, и не быть при этом воплощением совершенства.
Темпера покраснела.
— Мы с графом решили поймать Юстаса на месте преступления, — продолжал герцог. — Было бы бесполезно просто обвинить его в краже. Он стал бы все отрицать, а прямых доказательств у нас не было. Но мы предположили, что, если он и сбыл уже свою первую добычу, он вернется и за другими, из жадности.
— Он привез с собой только три копии, — сказала Темпера.
— Теперь мы это знаем, но тогда мы выжидали, полагая, что рано или поздно он спустится вниз. Когда он туда отправился, граф, как мы и договорились, зашел ко мне, и мы вместе последовали за ним.
— Чтобы… спасти меня, — прошептала Темпера.
— Мне и сейчас невыносимо представить, что, задержись мы на несколько секунд, я мог бы потерять тебя навсегда.
Он издал звук, похожий на стон, а затем принялся целовать ее горячо, страстно, безумно, словно все еще не веря, что она жива.
Его поцелуи становились все более пылкими и требовательными, но Темперу это не пугало.
Это была та самая любовь, какую она всегда ждала, не только возвышенно духовная, но и земная, бурная; не только серебристая безмятежность луны, но и обжигающий жар солнца.
Огонь его страсти разбудил в ней ответное пламя, она почувствовала, что все ее тело горит и пылает этим божественным огнем.
Он целовал ее, пока Темпера не ощутила, что возносится вместе с ним к звездам, во вселенную, частью которой они оба были.
Оторвавшись от нее, он сказал:
— Завтра вечером ты станешь моей, и я смогу доказать тебе свою любовь, моя единственная! Мое чувство к тебе так сильно и всеохватно, что лишь когда мы станем мужем и женой, я смогу выразить его во всей полноте.
— Я хочу… принадлежать тебе. Я хочу всегда быть с тобой!
В ее голосе звучала почти такая же страсть, как у него.
— Ты так прелестна, мой ангел, но мы оба знаем, что между нами есть кое-что важнее красоты, что не поддается определению, но совершенно реальное. — Он улыбнулся и продолжал: — Твой отец учил тебя смотреть и слушать, и мы будем делать это вместе. Но он забыл добавить еще кое-что, быть может, самое важное.
— Что же? — спросила Темпера.
— Мы будем смотреть, слушать — и любить! — отвечал герцог. — Мой бесценный ангел, отныне мы будем делать это вместе.
— Я мечтаю об этом, — хотела ответить Темпера, но он зажал ей рот поцелуем.
Она могла только смотреть на него, слушать его всем сердцем и любить его всей душой и телом.
Она принадлежала ему, а он — ей, навеки.
Примечание автора
«Мадонна в скалах» находится в Париже, в Лувре. Она была написана примерно в 1485 году и является самой ранней из законченных работ Леонардо да Винчи.
Картина изначально писалась как центральный образ алтарной композиции по заказу Миланского Братства Святого Зачатия.
«Мадонна в храме» Яна ван Эйка (1380–1441) находится в Государственном музее Берлина. «Битва Святого Георгия с драконом» кисти Рафаэля находится в Национальной галерее искусств в Вашингтоне.
«Портрет молодой девушки» Петруса Кристуса (1400–1473) находится в Берлинской картинной галерее. Кристус был современником и, возможно, учеником ван Эйка, но, в отличие от него, Кристусу был почти чужд голос духа. Только в этой возвышенной и наводящей на размышления работе можно увидеть одухотворенность, которая глубоко трогает нас на полотнах ван Эйка.
