Значит…
Значит, был где-то этот Добровольских Игорь Петрович?
Пусть не разведшийся со своей женой, с этой чужой Антону женщиной, но сам-то он Антону был не чужой?
Мать, когда ее не перекармливали галоперидолом, была иногда очень и очень адекватной.
Вменяемой была.
И с нею можно было разговаривать, если задобрить ее конфетами, цветными тряпочками, до которых она была теперь жутко охочей, и при этом не напоминать ей об Аньке.
Если напомнить ей об Аньке, то мать мгновенно замыкалась, поджимала губки в тоненькую ниточку и сразу просилась у санитаров обратно в палату.
– Мам, а мам! – начал Антон, когда мать с совершенно детской улыбкой принялась ворошить и перебирать принесенные сыном обрезки и лоскутки цветной материи – единственное, что ей разрешали здесь коллекционировать. – Мам, а где отец жил раньше, ты адрес или телефон помнишь?
И сердце замерло.
Сейчас вмиг запрется, как аварийный замок на банковском сейфе по тревоге… И потом никакими уговорами, никакими лоскутками в полгода не отопрешь…
Но мать с улыбкой простодушно ответила:
– Как не помню? Помню! Мойка, сто двадцать шесть, квартира двенадцать…
Антон долго ворочался в тот вечер.
Завтра он пойдет к отцу.
Завтра он позвонит и пойдет к отцу…
***
– Игорь Петрович? – переспросил Баринов. – Не, Игорь Петрович и все они давно переехали…
Баринов уже хотел было закрыть дверь, но лицо молодого человека, стоявшего на лестнице, показалось ему знакомым. Да и не мог Александр Евгеньевич в силу мягкотелости своей вот так вот просто взять и захлопнуть дверь перед носом у человека, когда у того такое вот лицо… Как будто его в воду холодную опустили.
– А кто он вам? – спросил Баринов. – Кто он вам этот Игорь Петрович?
– Он мне отец, – ответил молодой человек и тяжело вздохнул.
– Знаете что? А вы зайдите, – сказал Александр Евгеньевич, шире раскрывая дверь.
– То-то я гляжу, мне лицо ваше сразу знакомым показалось, а вы оказывается Игоря Петровича сын…
Из прихожей по коридору прошли на кухню.
– Квартира раньше коммунальной была, – объяснял Баринов своему визитеру, – четыре семьи жило, кроме меня и вашего отца Игоря Петровича с его женой…
Пардон, – Баринов запнулся, – она вам не мать?
– Нет, – резко ответил Антон, – не мать.
– Понятно! – кивнул Баринов и пригласил Антона присесть.
Они минуту помолчали, покуда Баринов наливал в чайник воду и ополаскивал чашки.
– В общем, десять уже лет, как я коммуналку эту расселил, – прервал паузу Александр Евгеньевич, – и отец ваш с женой и с сыном… Простите… Так вы совсем ничего-ничего про них не знаете?
– Нет, – порывисто ответил Антон, – я никогда отца не видел и ничего о нем не знаю, мне мама только позавчера этот адрес впервые назвала, а раньше она вообще мне говорила, что отец умер, когда я совсем маленьким еще был.
Антон замолчал.
И стало слышно, как капает вода из неплотно закрытого Бариновым крана.
– Мама очень больна, – сказал Антон и полез в карман за сигаретами. – Можно? – запоздало спросил он.
– Курите-курите! – замахал руками Баринов. – Я не курю, но дым люблю понюхать.
Снова помолчали.
Чайник тоненько запел-засвистел.
– Вы черный или зеленый? – спросил Баринов.
– Мне все равно, – ответил Антон.
– А Игорь Петрович, отец ваш, он черный чай любил, с бергамотом, – сказал Баринов, насыпая заварку, – тогда в те времена с продуктами туго было, на все был дефицит, но Игорю Петровичу друзья-моряки из Англии привозили, бывало, станет заваривать на кухне – аромат стоит такой, что от зависти у меня весь творческий процесс сразу ступором вставал. Я ведь и сам до чаю был охоч!
Антон принял из рук Александра Евгеньевича чашку с дурацким сердечком на белом боку и с надписью "пей чай и вспоминай про любовь"…
– Где мой отец? – спросил Антон, – вам что-нибудь известно, куда они переехали?
Баринов вдруг встал, прошелся по кухне взад-вперед и поглядев на чашку с дурацким сердечком, что все еще держал Антошка, сказал, – вашего отца машиной сбило насмерть. Через год, как он с этой квартиры съехал.
Антон вздрогнул.
Какая то судорога прошла по шее слева от лопатки к уху.
– Машиной сбило? – переспросил он.
– Да, – ответил Баринов.
– И сразу насмерть?
– Я не знаю, сразу-не сразу, – сказал Баринов, – подробности мне неизвестны, а где похоронен, скажу, потому как на похороны ездил и на поминки и на сорок дней и потом на годовщину к вдове тоже…
Помолчали.
И снова слушали, как капает в мойку вода.
– А знаете! – оживился вдруг Баринов, – а знаете, я ведь даже несколько рассказов про вашего отца написал, когда он еще жив был, и даже хотел их потом в журнале напечатать, но…
– Рассказы? – удивился Антон, – какие рассказы?
– Я их не рассказами, а экзистенциями называл, потому что они такие, грустные и вообще мне отец ваш Игорь Петрович очень симпатичен был, а я тогда начинающим литератором был, в редакции журнала работал, печатался, амбиции имел…
– А что отец? – спросил Антон. Он как будто даже и не слушал, что говорил ему Баринов.
– А отец ваш, он такой был… Интеллигентный, мягкий, что ли, – Александр Евгеньевич улыбнулся своим воспоминаниям, – знаете, он со мной делился. Ну. Как мужчина с мужчиной. Ну, понимаете? Всеми своими переживаниями, влюбленностями, романами…
– И про маму мою? – спросил Антон снизу ввоерх поглядев на Баринова.
– А знаете! – сказал вдруг Баринов, – а я отдам вам эти рассказы.
– Мне?
– Вам, – кивнул Баринов, – вам. Потому что вы его сын. И потом вы его уже выросший и совсем взрослый сын.
Баринов убежал куда то вглубь квартиры.
– Я быстро, я сейчас, – крикнул он из недр огромного жилища.
Антон встал, подошел к мойке и нервно закрутил кран.
– Вот, я нашел, возьмите распечатку, – Баринов протягивал Антону тоненькую папку.
– Мне? – переспросил Антон, – вы даете это мне?
– Потому что вы сын, – подтвердил Баринов.
– Да не сын я, – досадливо покачал головой Антон, – выблядок я…
Но папку из рук Баринова взял.
***
. Экзистенции Игоря Петровича, записанные Бариновым А.Е..
Для описания наружности Игоря Петровича, лучше всего подходило слово "неказистый".
Он был некрасив, но внешность его не отталкивала, а вызывала чувство симпатии, сходное с тем обычным умилением, что испытываем мы при виде маленькой непородной собачонки. Игорь Петрович был невысок. Про таких в народе говорят -"метр с кепкой". Но при этом невысоком росте своем он еще и сутулился. Сутулился, надо полагать от постоянной боязни быть замеченным…и как следствие, наказанным или посланным с каким либо нежеланным поручением. Таких как он повсюду – будь то пионерский лагерь, армия или уборка урожая овощей, начальство первыми посылает на самые грязные работы. Он не будет при этом жаловаться и пререкаться. Он только еще больше ссутулится и побредет…Кляня судьбу. Но тихо себе под нос, что бы никто этого не заметил и не рассердился.
Движения Игоря Петровича были всегда угловаты, речь его была – отрывиста и порою казалась лишенной смысла… Однако внимательный и обладающий опытом человек понимал, что в этом выражалась постоянная боязнь Игоря Петровича вызвать чье либо недовольство.
Жена его – милая интеллигентная женщина уверенно полагала что умнее его и поэтому всегда им руководила. Игорь Петрович ее побаивался и за глаза называл "оппозицией".
Он так и говорил, когда приятели звонили ему по телефону, – не могу тебе ничего сказать, оппозиция, понимаешь, тут рядом крутится…
Вообще, Игорь Петрович, хоть и рано женился, а может и не вопреки этому факту своей биографии, а именно в его следствии, внутренне полагал что по жизни – не догулял… И поэтому позволял себе некоторые поступки, которых от него не ожидали ни сослуживцы, ни престарелая мать, ни тем более – милая и интеллигентная жена.
Игорь Петрович был бабником. В своем роде. То есть нельзя было сказать, что он не пропускал мимо ни одной юбки, но в то же время у него постоянно случались какие то романы. И надо полагать, что женщины зачастую бывали попросту обезоружены его простодушием… Ведь он не дарил им подарков, так как был крайне беден, не ухаживал за ними и не выводил их в свет. Он просто знал те слова, которые надо сказать в подходящую минутку. А слова те имели нехитрый смысл, мол, давай, милая, отпустим тормоза, хуже, чем сейчас нам с тобой все равно уже не будет. А так, глядишь, и удовольствие, какое то земное получим. И при том совершенно бесплатно. "Жить то надо", – говорил при этом Игорь Петрович свою вечную сентенцию.
Но в этом самом деле было у Игоря Петровича одно очень важное препятствие, которое ради желанного плотского удовольствия постоянно приходилось преодолевать.
Препятствие это обозначалось словом "где". Так как действие, ради которого Игорь Петрович тратил столько своих сил, и времени требовало какой то уединенности и комфорта, а квартирки отдельной у Игоря Петровича не было, жизнь подсказывала ему множество неожиданных компромиссов. Во – первых у Игоря Петровича была личная жилплощадь… Но она представляла собой комнату в коммуналке, где между прочим кроме него проживала милая и интеллигентная оппозиция и сын Владик.
