Лидер Совета на суде
Первое время судьба арестованных членов Петербургского совета оставалась неопределенной. В высших сферах не было единодушия по поводу того, следует ли предавать членов Совета суду. Министерство юстиции отвергало такую возможность, так как деятельность Совета была открытой, а власти вступали с ним в прямые отношения.[231]
Либеральные и репрессивные волны следовали одна за другой, что непрерывно меняло предположения о судьбе деятелей Совета. В декабре 1905-го — январе 1906 года не исключалась возможность, что дело будет передано военному суду. Когда в апреле начала работу I Государственная дума, возникли мнения об амнистии. В конце концов И. Л. Горемыкин, председатель Совета министров в апреле — июле 1906 года, решил передать дело на рассмотрение Судебной палаты с участием сословных представителей. Члены Совета обвинялись в подготовке вооруженного восстания. Получив обвинительное заключение, Троцкий написал документ «Совет и прокуратура», в котором детально разобрал все пункты обвинений, предъявленных 52 членам Совета (остальные арестованные из этого дела были исключены).[232] Заявление было тайно передано социал-демократической фракции Госдумы, которая предполагала выступить с запросом. Внести его не удалось, так как Думу разогнали.
В своем документе Троцкий прибегал к политическим и юридическим ухищрениям, стремясь показать бессмысленность обвинительного акта. Возможно, он консультировался со своим защитником, но прямых свидетельств этого нет. Автор стремился показать противоречие между сущностью обвинения и той картиной деятельности, которая вменялась в вину. Все 52 члена Совета обвинялись во вступлении в сообщество, поставившее целью «насильственное посягательство на изменение установленного в России основными законами образа правления и замену его демократической республикой». Эти обвинения карались статьями Уголовного уложения, предусматривавшими наказание каторгой или смертную казнь.
Но картина, очерченная в обвинительном акте, представляла Совет не «заговорщическим сообществом», а «представительной коллегией, направление работ которой должно было лишь определиться дальнейшим сотрудничеством членов». Троцкий старался убедить, что прокуратуру не интересовала юридическая сторона. Она знала, что власть стремится получить несколько десятков жертв, и ограничивала число подсудимых путем «грубых софизмов» (не менее отчетливые софизмы фигурировали в самом этом заявлении, направленном против обвинения).
Троцкий по пунктам, с присущим ему сарказмом, разбирал конкретные обвинения, в первую очередь связанные с вооружением рабочих, ибо в этом вопросе обвинение действительно не смогло собрать убедительных свидетельств и вынуждено было прибегать к смехотворным доводам. Чего стоило, например, утверждение, что отпор черносотенцам был только предлогом для раздачи оружия некоторым депутатам, на самом же деле браунинги раздавались для вооруженного восстания, назначенного на годовщину Кровавого воскресенья — 9 января 1906 года!
Весьма важным был вопрос о линии поведения членов Совета на суде. Социал-демократическое руководство занимало неопределенную позицию. Накануне открытия процесса Троцкий писал Мартову, выражая недовольство предложениями о судебной тактике, содержавшимися в полученных письмах с воли: «Смысл их таков: «Дети, излишнего шума не надо, в каторгу тоже не нужно — а остальное предоставляем на ваше усмотрение»». Троцкий полагал, что решения ЦК не могут иметь для подсудимых социал-демократов обязательной силы из-за того, что им необходимо действовать солидарно с эсерами и беспартийными. Он смог передать на волю письмо в ЦК РСДРП, имея в виду под этим органом, видимо, не только ЦК, избранный на большевистском съезде, но и меньшевистский центр.[233] Такое предположение можно высказать в связи с тем, что в ответ на вопрос составителей второго тома «Сочинений» Троцкого, которые обнаружили названный документ в его личном архиве, он письменно ответил, что по вопросам поведения на суде подсудимые «сносились одновременно с большевистским и меньшевистским центрами». Позиция Троцкого была ближе к линии большевистского руководства.[234]
Судебные прения начались 19 сентября и продолжались месяц. Это было время «первого междумья»,[235] то есть период между разгоном первой (8 июля 1906 года) и созывом второй Государственных дум, когда реакция набирала силу, проявляясь, в частности, в смертных приговорах военно-полевых судов, но еще в полной мере не возобладала.
В этих условиях судебный процесс проводился относительно открыто. Своеобразной была обстановка вокруг суда и в его зале. Вот как описывал ее позже основной персонаж скамьи подсудимых: «Утрированная строгость причудливо переплеталась с полной распущенностью, и обе они с разных сторон характеризовали ту поразительную растерянность, которая все еще царила в правительственных сферах… Здание суда было объявлено на военном положении и фактически превращено в военный лагерь… Но 30–40 черных адвокатских фраков поминутно разрывают синюю стену. На скамье подсудимых появляются непрерывно газеты, письма, конфеты и цветы… В конце концов, даже жандармские офицеры и судебные приставы, совершенно «деморализованные» общей атмосферой, начали передавать подсудимым цветы».[236]
Чрезвычайно важно было опровергнуть обвинение в подготовке вооруженного восстания, ибо признание его судом могло привести к смертным приговорам. Этот вопрос был в центре судебных заседаний. По договоренности с другими подсудимыми именно ему посвятил свою большую защитительную речь Троцкий 4 октября.[237] Это была речь обвинителя, а не человека, пытавшегося добиться личного оправдания. Троцкий рассматривал насилие как функцию государственной власти, чтобы заявить, что Совет являлся органом самоуправления массы и мог применять репрессии в отношении этой самой массы, предотвращать анархию в ее рядах. Именно в создании такой логико-юридической конструкции Троцкий как бы почти незаметно предпринимал словесное наступление, заявляя, что, прежде чем перейти к репрессиям (по отношению к кому, речь пока не шла), Совет обращался со словами убеждения. Совет на практике осуществлял только те фактические свободы, которые произвели на свет Манифест 17 октября.
Именно в таком порядке — не деятельность на базе манифеста царя, а деятельность, которая породила сам этот манифест — и состояла линия поведения Троцкого перед судейскими чинами. Подсудимый, ведший себя, как будто он выступает на научно-политическом диспуте, утверждал, что царский манифест никакой правовой основы создать не мог, что новый правовой строй мог быть создан путем реорганизации государственного аппарата.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
