стойкость и мягкость характера. Инесса всегда была весела, улыбка не сходила с ее губ», — пишет Жан Фревиль, сделав такое заключение: «Ленин очень скоро оценил по достоинству эту революционерку и сделал своей ближайшей сотрудницей».
Более решительный вывод на страницах «Узлов» делает другой писатель, бывший верный ленинец Александр Солженицын. Их отношения он охарактеризовал одним словом — любовь.
Интересующихся подробностями отсылаю к «Августу четырнадцатого», главе 22, «Октябрю шестнадцатого», главам с 38-й по 50-ю и «Марту семнадцатого», которые составили книгу «Ленин в Цюрихе», вышедшую в Париже, где описываются отношения Ленина и Арманд. Процитирую слова писателя:
«Инесса была единственным человеком на земле, от кого он чувствовал, признавал свою зависимость».
Синоним этой зависимости — истинная любовь. Документальное свидетельство романа, прерванного Владимиром Ильичом, «наступившим на горло собственной песне», служит письмо Инессы Теодоровны, посланное из Парижа в Краков. Отрывок из него хочу процитировать:
«Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью, и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты „провел“ расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя…
Крепко тебя целую.
Твоя Инесса».
Что сказать по этому поводу? Такой любви можно позавидовать.
…Инесса сняла дом в пригороде Парижа — Лонжюмо, там весной 1911 года поселились приехавшие из России рабочие-партийцы, чтобы учиться марксизму в особой школе, ставшей прообразом будущих ВПШ — высших партийных школ. Ленин, Зиновьев, Каменев, Луначарский и другие идеологи читали лекции.
Слушателям школы посвятил поэму «Домик в Лонжюмо» Андрей Вознесенский, тот самый, что в молодости в порыве любви к Ильичу обратился к советскому правительству с призывом убрать его светлый образ с бумажных денег, которые граждане мусолили грязными пальцами.
Французам прибывшие слушатели школы представлялись в целях конспирации как сельские учителя. В Париже принимались разные меры, чтобы, по словам Крупской, «несколько законспирировать их пребывание». Однако все это оказались бесполезными хлопотами, потому что три слушателя из разных городов — Малиновский, Искрянистов и Романов — служили агентами охранки.
Два других ученика — Бреслав и Манцев — через несколько лет прославились как руководители московской ЧК.
Вместе со слушателями Ильич ходил по вечерам в поле, играл в городки. В стихах ленинский удар описывается так:
Раз! — по тюрьмам, по двуглавым —
Ого-го! Революция играла озорно и широко!
Этот удар по тюрьмам обернулся тем, что рядом со старыми, екатерининских и николаевских времен тюремными замками, централами появились новые. Целые улицы в крупных городах (в Москве — Большая Лубянка, прилегающие к ней площадь и переулки) заняли тайные службы государственной безопасности с «внутренней тюрьмой», спрятавшейся во дворе за многоэтажными корпусами.
Ученики школы Лонжюмо претворили на практике идеи, почерпнутые на лекциях Ильича и его единомышленников — Каменева, Зиновьева, Рязанова. Три последних лектора сами угодили в застенки своих учеников.
Раз! — врезалась бита белая,
Как авроровский фугас —
Так что вдребезги империи,
Церкви, будущие Берии — Раз!
Насчет церквей верно подметил внук владимирского священника: монастыри, чудные храмы, тысячи церквей — вдребезги. Насчет товарища Берии скажу, не будь товарища Бреслава, товарища Манцева — не появился бы Лаврентий Павлович.
Живя в Париже, Ильич, как всегда, подолгу летом отдыхал в деревне, на Капри, на берегу Бискайского залива, ездил в Брюссель, Цюрих, города Германии.
В Стокгольме две недели жил с матерью, то оказалась их последняя встреча…
Все эти и многие другие события падают на долгий парижский период эмиграции, когда Ленин обитал на улицах Бонье и Мари Роз.
В этой кухоньке скромны тумбочки.
И как крылышки у стрекоз,
Брезжит воздух над узкой улочкой
Мари Роз.
Это еще одна благостная цитата из поэмы «Домик в Лонжюмо», где Ильич предстает человеком «из породы распиливающих, обнажающих суть вещей», «мыслящим ракетно», «поэтично кроившим Вселенную», «простым, как материя, как материя, сложным» и так далее. А заканчивается панегирик (где Вознесенский, кажется, превзошел самого зачинателя жанра, возвеличивающего вождей, Маяковского) словами: «На все вопросы отвечает Ленин».
Нет, не на все. Мне так и неясно, за что поминал лихом Ильич славный город.
Ведь этот «мыслящий ракетно» прагматик, рационалист, хороший семьянин, не бросивший верную Надежду Константиновну, что бы ни говорил о Париже, а заразился его атмосферой и влюбился на всю жизнь во француженку…
Как все, ходил вечерами в кафе, театры, любил слушать шансонье Монтегюса…
Как можно не любить, проклинать Париж? Да, это загадка ленинизма.
На партийной «диете»
В самый длинный день, 22 июня 1912 года, Ленин стал жителем Кракова, значительно приблизившись, таким образом, к России, где начала выходить легально газета «Правда». То была первая ежедневная большевистская газета, которая представлялась читателям рабочей. Вождь партии, чтобы ею руководить, перебрался не только из одного города в другой, но и из одной страны в другую. Пришлось из Франции переехать в Австро-Венгрию, в составе которой тогда находилась часть разделенной великими державами Польши с Краковом.
Для получения права на жительство следовало ответить полиции на ряд вопросов, в том числе на тот, который интересовался средствами к существованию. На него Владимир Ильич ответил так: «Состою корреспондентом русской демократической газеты „Правда“, издаваемой в Петербурге, и русской газеты, издаваемой в Париже под названием „Социал-демократ“, что и является средством моего существования».
Это, конечно, не вся правда. Ни «Социал-демократ», ни «Правда» не смогли бы достойно содержать своего автора. У него имелись другие финансовые источники. Любимые велосипеды покупались на деньги из известного нам «Ульяновского фонда» — это подарки матери Марии Александровны, продолжавшей подпитывать деньгами великовозрастного сына.
Деньги от родных, гонорары за сочинения, выходившие в России, переводились в Париж через знаменитый банк «Лионский кредит» на текущий счет № 6420 на имя господина Ульянова. На этом счету значились переведенные из России морозовские капиталы, унаследованные по завещанию Николая Шмита, внука Викулы Морозова.
За квартиру на улице Мари-Роз платили в год 700
