Дважды повторил Ян это изречение с возрастающим бешенством и затем бросился на гостей, осыпая их ударами. Они же, в страхе перед сумасшедшим или привидением, каким он им казался, не смели прибегнуть к физической силе и старались только уклониться и убежать. Но едва только они очутились за порогом, как бешенство Яна обратилось на предметы, находившиеся в шинке, и он стал бить посуду и все, что попадалось ему под руку.
Микя, с ужасом видя разорение своего хозяйства, воскликнула, ломая руки:
— Что делаешь ты, Ян? Или ты совсем потерял рассудок? Друзья мои, неужели никто не поможет бедной женщине?
Ротгер, не раздумывая долго, бросился на безумца с тем, чтобы удержать его. Стратнер последовал его примеру, радуясь случаю поколотить ненавистного ему человека. Ринальд старался успокоить плачущую женщину, восклицая в то же время: «Несчастный! Какой злой дух вложил эти слова Искупителя в покрытые пеной уста безумца, как бы для того, чтобы осмеять и унизить святое Евангелие! Кто поможет этому несчастному?»
Между тем соседи собрались вокруг беснующегося и напавших на него людей, с трудом уклонявшихся, впрочем, от его зубов и когтей.
— Перестаньте вы реветь! — говорили некоторые хозяйки. — Он совсем не сумасшедший, а только притворяется.
— Превосходный комедиант, в этом надо отдать ему справедливость, — насмешливо проговорил Иокум ван Гест, товарищ детства Яна.
— Ого! Да это кровь вопиет на нем, — заметил другой, подымая руку к небесам.
— Вздор! — проговорил ткач Оверкамп. — Это он обращается к истинному Богу; добрый дух борется в нем с дьяволом и берет верх над ним, потому он и уничтожает своими руками свое распутное хозяйство.
— Я также думаю, что этот фигляр притворяется — проговорил Ротгер, озлобленный до крайности сопротивлением Бокельсона.
Последний между тем вдруг точно ослабел и застыл, опустился и принял окаменелый вид. Глаза его смотрели безжизненно в пространство, как бы ничего не видя пред собой.
— Он умирает! — вскрикнула Микя и сорвала с себя чепчик, собираясь распустить волосы.
— Однако сердце у него бьется так же мерно, как язык у колокола, — насмешливо проговорил Стратнер. — Дайте-ка горячий уголек, и мы живо прогоним от него смерть.
Одни ответили на эту шутку грубым смехом, другие ропотом сожаления. В то же время звучный женский голос произнес вдруг над толпой:
— Во имя Господа Бога, отец, что вы делаете здесь? Стратнер быстро оглянулся, выпустил из рук щипцы, которые схватил перед этим, и воскликнул, отчасти сердито, отчасти умиленно:
— Дивара, дочь моя! Где ты? Подойди ко мне.
— И да будут они, как одно тело, и муж да будет господином ее! — проговорил в ответ ему мрачный голос, принадлежавший великану, стоявшему рядом с Диварой. — Идите сюда, мастер Стратнер, если хотите видеть госпожу Маттисен и приветствовать ее.
Маленький старшина с досадой подошел к своему высокому, как башня, зятю, представлявшему разительный контраст со своей юной, цветущей супругой. Он имел угрюмый и дикий вид, со своей огромной головой и густыми космами волос, напоминавших львиную гриву, тогда как огромные навыкате глаза его то выражали печальную задумчивость, то краснели и закатывались, как у подстерегающего хищного зверя.
Приветствие, которым обменялись отец и дочь, прошло почти незамеченным присутствующими, кроме Мики. Она кивнула головой Диваре и сделала движение рукой, как бы говоря: «О, видишь ли, в каком ужасном положении ты меня находишь».
Все взоры между тем были обращены на Яна, который, услыша речь Дивары, моргнул и слегка повел глазами. Он при этом также пошевельнулся, как бы намереваясь встать.
— Слава Богу, наш бедный Лазарь встает из гроба, — насмешливо сказал Ротгер.
Но внезапная дрожь охватила в это время Бокельсона при приближении человека, которого он прекрасно узнал сквозь дрожащие ресницы своих закрытых глаз. Петер Блуст наклонил к нему свое неподвижное, точно изваянное из камня, лицо и сказал своим обычным тоном Иеремии:
— Встань, брат мой, и следуй за мной, ибо поистине велит мне Господь говорить с тобой.
Ян с опущенными глазами, но внимая словам этим, без сопротивления последовал за своим спутником. Толпа молча следила за их шествием, но хозяйка жалобно вскричала: — Ах, братец, что нужно вам здесь? Зачем оскверняете вы дом этот вашим посещением?
Эти слова вызвали в толпе снова обмен замечаниями.
Имена Петера Блуста и Нати переходили из уст в уста, сопровождаемые различными возгласами. Купец сухо ответил Мике:
— Мне нет никакого дела до тебя женщина. Пойдем брат мой — продолжал он. — То, что я должен сказать тебе, не должно касаться слуха неверующих и непосвященных.
Он взял Яна под руку и повел его, как слабое дитя, в хорошо знакомую ему спальню.
Микя тихонько оставаясь незамеченной, последовала за ними до самых дверей комнаты. Ротгер встал возле лестницы, оберегая ее от напора толпы, которая заняла весь трактир и, несмотря на все убеждения Ринальда, не хотела тронуться с места. Между тем Маттисен говорил на улице Стратнеру совершенно спокойно, но уничтожающим тоном.
— Вы низкий скряга и болтун, у вас много слов на языке, но мало денег в кармане. Вы — настоящий служитель Ваала и Маммона![27] По совести говоря, у вас же ведь ничего и нет, и сами вы нищий. Вы хотите, чтобы я месил хлеб за хлебом, как вы кладете заплату за заплатой? Но я за вашей славой не гонюсь. Знаете ли вы, что достаточно малой доли проквашенного теста в горшке для того, чтобы все тесто стало кисло?
— Грубиян! Он порочит своего родного тестя, — с гневом закричал Стратнер, обращаясь к своей дочери. — Дурак, он не может говорить иначе, как выражениями своего ремесла, все равно как если бы я вечно поминал аршин и ножницы.
— Маттисен говорил словами Священного Писания, которого вы отец, не знаете, — холодно ответила Дивара.
Стратнер замолчал как будто его облили холод ной водой, так как он не ожидал услышать этот ответ от своей, обыкновенно веселой, какой он знал ее, дочери.
Между тем в спальне Бокельсона перед настороженными ушами Мики, Петер Блуст все тем же ровным голосом продолжал:
— Брат мой, ложью и клеветой ты испортил мне жизнь на земле. Гендрик сказал мне все. Не отрицай, брат мой, ибо все равно я прощаю тебя.
Ян пробормотал что-то в свое оправдание. Кровь застыла в жилах у Мики, когда она услышала опять слова Блуста:
— Не старайся оправдываться передо мной: судить будут не здесь… Я прощаю, говорю тебе. Прошу тебя дружески об одном — верни мне деньги, занятые у меня. Верни хоть половину или часть их, но деньги мне нужны, так как я не могу долее оставаться здесь между язычниками. На все их злые наветы я могу ответить только: «Я невинен». Но они этому никогда не поверят.
— Не понимаю, чего требуешь ты от меня? — спросил Ян, вдруг приходя в себя. — Я ничего тебе не должен и не знаю, о чем ты говоришь.
— Как? Вспомни, брат мой. В тот день, когда ты был у меня в лавке… в тот день, когда приходила твоя жена… Ты жаловался на дела. Разве тогда я не дал тебе денег?
— Ты ошибаешься, право… Я ничего не брал у тебя.
— Но те деньги, которые ты должен был в тот самый день отдать казначею… Ты же взял их у меня!
— Быть может, память моя ослабела во время болезни… В таком случае, покажи расписку.
— Какую расписку?
— Долговую расписку. Мою подпись. Ведь ты купец и не даешь денег взаймы без обеспечения и расписки.
— Теперь я понял тебя, брат мой. В сердце твоем царят злоба и несправедливость. Мне здесь больше нечего делать, и я отряхаю прах от ног своих. Но я прощаю тебя.
— Ты очень щедро расточаешь прощенье и милость, Петер Блуст. Но разве я просил тебя об этом? Или нет суда в Лейдене? Не существует ли присяга для того, чтобы убедиться в истине? Я ожидаю тебя твердо во всякое время, если хочешь спорить на законном основании.
Блуст с грустью покачал головой и сказал:
— Наступили времена, когда ничего святого нет у людей. Но любовь никогда не исчезнет, и с ней останется вера. Пусть я уйду от тебя нищий и голодный: я все же богаче тебя и прошу Господа, да простит Он тебе твое лицемерие… Обо мне Отец Небесный позаботится.
Он ушел, не медля здесь больше.
За дверью дома Микя, плача, упала к его ногам и просила его принять от нее то, что муж ее у него так позорно выманил. Но он отстранил ее со словами:
— Уйди от меня, женщина, и кайся вместе с твоим мужем. Обо мне позаботится Отец Небесный.
Уходя и пробираясь среди народа, он слышал, как говорили, указывая на него:
— Вот тот, что погубил Натю и ее дитя!
Он кротко смотрел на говорившего и спрашивал:
— Кто призван судить, кроме Господа? Не осуждайте невинного, друзья мои!
Любопытство и удивление перед таким странным поведением сделали то, что народ бежал за ним, одни с насмешками и бранью, другие — проникнутые невольным уважением.
