Окончив все, он несколько минут задумчиво сидел в кресле, смотря на давно знакомыя вещи, которых он больше никогда не увидит, и в его уме роились воспоминания, связанныя с ними.
— Неужели это правда,— вдруг подумал он, и сейчас же ответил громко:— еще-бы!
Тесье встал, прошелся по вабинету, позвонил камердинера.
— Вещи уложены? — спросил он.
— Да-с.
— Хорошо; велите закладывать.
Уже на пороге Мишель столкнулся с Пейро; журналиста приняли, как всегда.
Пейро услыхал от де-Торна о разводе Тесье и пришел, чтобы узнать кое-какия подробности. Надо сказать, что в эту минуту он руководился желанием разрешить психологическую загадку, а не профессиональным любопытством.
С недовольным жестом Мишел вернулся.
— Что вам угодно, любезный друг? — спросил он стоя.
Пейро запасся предлогом.
— Я бы хотел знать, как “Порядок” должен отнестись в вопросу о новой стачке в Анзене?
— Там стачка? — спросил Тесье,— я сегодня не читал газет.
Пейро с удивлением смотрел на него и Мишель прибавил:
— Есть нечто другое, что, вероятно, будет вам еще неприятнее, хотя это дело личнаго свойства; я подал в отставку из депутатов.
Пейро хотел сказать что-то, но Тесье не дал ему говорить и произнес ледяным, не допускающим вопросов тоном:
— Вы несколько удивлены, а между тем это уже сделано. Я написал письмо и скоро его пошлю. Редакторство в “Порядке” я тоже бросаю, завтра соберу экстренное собрание администрации журнала и откажусь. Наверно я не знаю, кто будет моим преемником, но предполагаю его, и со своей стороны поддержу его. Мне кажется, вам предложат быть главным редактором.
Пейро поблагодарил.
— Я не безпокоюсь ни о будущности журнала,— прибавил Тесье,— ни о ходе нашего дела. Мне не замедлят найти более достойных преемников.
Пейро сделал было отрицательный жест, но Мишель повторил слегка дрогнувшим голосом:
— Да, мне найдутся более достойные преемники. Вы сами скоро напишете это.
Тесье встал, давая понять, что разговор окончен. Едва ушел Пейро, как Мишелю доложили о приходе монсиньора Русселя.
— Скажите его священству, что сегодня вечером или завтра утром я сам заеду в нему,— ответил Тесье, затем сложил свои бумаги в адвокатский портфель, вышел из кабинета и прошел в маленькую гостиную, где, по его мнению, Сусанна должна была его ожидать. Она, действительно, ничего не делая, сидела перед своим рабочим столом. Анни была у нея справа, Лауренция слева. Все трое составляли очаровательную картину спокойнаго семейнаго счастья. Горло Мишеля сжали подступившия рыдания; энергическим усилием он подавил их.
— И так, я еду,— проивнес Тесье; он говорил жестко, чтобы его голос не дрожал.
— Хорошо, все-ли у тебя есть? — спросила Сусанна, не глядя на мужа.
— Да.
С минуту Мишель колебался.
— Мне необходимо сказать тебе два слова,— выговорил он наконец.— О, детям незачем уходить, оне ничего не поймут. Я думаю, ты согласишься со мною, что истинная причина этого… путешествия должна остаться только между нами.
Сусанна подумала с минуту и ответила:
— Конечно.
— Значит, в этом отношении мы согласны. Прощайте, дети; прощай Анни, прощай моя маленькая Лауренция.— Он поцеловал девочек.
— Мы не знали, что ты уезжаешь, папа,— сказала Лауренция.
— Когда ты вернешься?
— Не знаю!
— Ты едешь далеко?
— Да.
— В Россию?
— Нет, не в Россию, в другое место.
— A ты привезешь нам что-нибудь, очень хорошенькое?
— Да, мои милочки.
Анни держала его за руку. Он тихонько высвободился и обернулся к Сусанне. Молодая женщина неподвижно смотрела в пространство.
— Прощай, дорогой друг,— сказал Тесье нетвердым голосом, взяв жену за руку, он поцеловал ее в лоб подле волос. Сусанна вздрогнула; Мишель почувствовал это и смутился. Рыдания снова начали душить его и крупная слеза выкатилась из глаз, но лицо осталось спокойно. Что-то на воздухе заняло детей и они, смеясь, подбежали к окну, повторяя между смехом:
— Прощай, папа, прощай.
Тесье ушел. Сусанна поднялась с места и неподвижно стояла перед своим рабочим столиком, потом вдруг упала в кресло и залилась слезами.
— Мама, мама, что с тобой? Ты плачешь от того, что папа уехал? но ведь он же вернется!
Сусанна прижала детей в себе.
— Нет, мои милочки,— сказала она со слезами,— папа не вернется никогда, никогда.
Анни и Лауренция, не понимая слов матери, тоже заплакали.
Мишель не слыхал ничего. С обычным видом, не оборачиваясь назад, он вышел из дому.
— На какую железную дорогу приважете ехать,— спросил кучер.
— В Grand-Hôtel,— ответил Тесье, садясь в карету.
Отставка Тесье наделала много шума, репортеры употребляли всевозможныя усилия, чтобы разузнать что-либо. Скоро им стало известно, что он живет в Grand-Hôtel. Появилось множество предположений о причине его поступка, но только одна статья и была очень близка к истнне, говорили, что журналист, написавший ее, получил сведения от Диеля. Он указывал на совпадение разрыва брака Граваля с отставкой Тесье. “Впрочем,— заключал автор,— надо подождать; то, что случится дальше, вероятно, даст нам более положительныя данныя и выяснит все. Жизнь человека, который играл такую роль, как Мишель Тесье, принадлежит обществу. Он стоял на такой высоте, на которой ничто не может быть скрыто. Его добродетельные принципы, в свое время составлявшие его силу, дают теперь право всем стараться проникнуть в его тайну”.
Через неделю, в воскресенье, Монде, все понявший из журналов и газет, приехал по Лионской железной дороге и направился в маленький домик на улице St-Georges. Со времени отъезда Мишеля, чтобы отделаться от любопытных, Сусанна не принимала никого.
— Госпожа Тесье никого не принимает,— ответили Монде.
— Отнесите ей мою карточку,— возразил Жак.— Слуга колебался и Монде прибавил:
— Я вам говорю, что мадам Тесье меня ждет.
Хотя Сусанна и не ждала Монде, но его появление ничуть не удивило ее. Она радостно встретила его в маленькой гостиной. Но вдруг, при входе этого друга, она с болезненной ясностью вспомнила, как они вместе провели тут тот, уже давно прошедший день, в который, по роковой случайности, она узнала тайну Мишеля. Это воспоминание блеснуло перед ней точно молния; на мгновение она закрыла глаза. Невольно, поддаваясь влечению общаго горя, и Монде и Сусанна обнялись; молодая женщина заплакала.
— Значит, правда? он уехал,— спросил ее Монде. Она утвердительно вивнула головой.
— С ней?
Сусанна сделала отрицательный жест.
— Что же тогда?
— Я вам все скажу.
Колеблясь, с остановками, прерывая разсказ, Сусанна передала ему всю их грустную историю; ей было стыдно обнажать перед ним сердечныя раны, а вместе с тем радовала возможность облегчить душу отвровенностью с этим сочувствующим другом, излить свою печаль перед человеком, вере котораго Мишель тоже нанес страшный удар. Слушая ее, Монде почти воочию видел ту бурю, которая разбила и развеяла все прекрасное существование Мишеля. Время от времени он повторял:
— Это невозможно, невозможно!
— Да, кажется невозможным,— сказала Сусанеа,— а между тем это так, и только теперь я начинаю понимать всю глубину несчастия. Видите, он все потерял; бросил, вышвырнул за борт. Он утопающий, мы обломки… И зачем все это, для кого? Можете вы это понять?
Монде неодобрительно покачал головой,— он сделал тоже движение летом, слушая признания Мишеля.
— A дети? — спросил Монде.
— Он так спокойно поцеловал их на прощанье, точно уезжал дня на три.
— Бедняжки!
Монде начал ходить по комнате, стараясь придумать что-либо, но безуспешно.
— Неужели ничего нельзя сделать? — сказал он.
— Что же было бы возможно?
— Вернуть его.
Сусанна сделала энергический, отрицательный жест.
— Почему же нет? — спросил Монде.— Непоправимаго пока еще ничего нет.
— Но раз он уехал, значит, я сама хотела, чтобы он уехал. Я первая заговорила с ним о разводе. Он отказывался, предвидел все несчастия… и если он согласился, то только потому, что я из всех сил этого требовала.
— A между тем, теперь вы сами жалеете.
— Я ни в чем не раскаиваюсь!
— Не говорите этого. Вы действовали в порыве страсти.
— Страсти? Нет, это годится разве для него.
— Ну, под влиянием вспышки — гнева, обиды… Но теперь, вы видите, как опустел ваш дом, осиротели дети, знаете, что Мишеля терзает пресса и вся будущность его погибла, и говорите себе, что все лучше такого падения… Он, конечно, тоже понимает это!
— Без сомнения! Мишель все понимает, он так умен! Только он уже не в силах управлять своими действиями, он слеп, он сам не знает, куда идет. О, Боже мой, не нужно ужь слишком презирать его, он сделал все, что мог, боролся, я это видела; но он побежден, вот и все. Что-же вы можете сделать тут? Мишель ушел, когда мы плакали…
— Где он?
— В Grand-Hôtel’е.
— Ну, я с ним увижусь и скажу ему то, что друг может сказать. Если у него осталась хоть капля здраваго смысла, хотя атом воли, я возвращу его к вам.
