— Но терять целый год…
— Потеря во времени, выигрыш в качестве. А на будущий год подготовитесь получше, характеристику повесомее заработаете. И не беспартийным, надеюсь, поедете. Тоже имеет значение. Как вы считаете?
— Спасибо, я подумаю… — ответил Макарычев. Но по его грустноватому взгляду, как ни прятал он его, я понял: мое предложение ему принять нелегко.
Ничего. Перемелется — мука будет. И надеюсь, качественная.
5Снять китель и галстук, стащить набухшие сапоги, прилечь на диван…
На двадцать пятом году военной службы простые домашние удобства ценишь, наверное, так, как не ценил бы никогда и нигде. Впрочем, и расставаться с ними умеешь с такой легкостью, к которой нигде, кроме как на военной службе, не приучишься.
За эти дни я устал порядочно. Так сказать, сверх обычного. В партийных организациях проходят отчетно-выборные собрания, и почти каждый вечер мне приходится присутствовать на каком-либо из них. Сегодня, правда, не был: готовил материалы к совещанию в округе, оно назначено на завтра. Я собирался выехать с вечера. Но уже в конце дня от Рогачева, который должен был проводить совещание, позвонили, что оно откладывается. И я оказался дома совершенно неожиданно не только для себя. Вчера внезапно появился Володька — его вместе с другими прислали получать оборудование для подстанции, но с получением произошла какая-то заминка, и он задержится еще день-два. Домой по приезде он только показался, а потом исчез до поздней ночи. Наверное, поспешил к Фае, с которой не виделся уже давно. Еще вчера, узнав, что я уеду, а Рина будет допоздна в вечерней школе, где она заменяет заболевшую учительницу, Вовка уведомил нас, что хотел бы сегодня по случаю своей побывки пригласить к себе друзей. Мы не стали возражать. Лучше пусть развлекается дома, чем где-то на стороне.
Сейчас из-за стены доносится музыка, похожая на то, как будто кого-то бьют, доводя до воплей, и одновременно щекочут так, что он заходится от истерического смеха. Что-то самое современное и, наверное, наимоднейшее. Я, признаться, к такой музыке привыкнуть не могу, хотя и слышу ее довольно часто: с магнитофоном и новейшими пластинками к Володьке не раз приходил его приятель Валера, тот самый, который мне так не нравится. Единственное, что меня радовало, когда Володька уехал работать в горы, так это то, что он не будет общаться с этим недалеким, но бойким и оборотистым парнем, жизненная цель которого, по-моему, ограничена тем, чтобы весело провести время, то есть выпить, потанцевать с девочками. А главная мечта Валеры — иметь собственные «колеса» — автомашину или, на худой конец, мотороллер. Кажется, эта мечта близка к осуществлению.
Через стену, из Володькиной комнаты, сквозь бьющую по ушам музыку слышится легкий топоток. Танцы в разгаре. Среди гостей, я знаю, кроме Валеры какая-то его девица с высоченной башней желтых волос, Гёза — с крохотной и черной, как жучок, Яринкой, приятельницей Фаи, и, конечно, сама Фая, которая по-прежнему опускает трепетные ресницы и краснеет, когда здоровается со мной или Риной, приходя в наш дом, хотя мы уже привыкли к ее появлениям, правда не частым: Фаю можно увидеть в нашем доме только в дни «светских приемов», если эти «приемы» устраивает наш сын. Одна или только с Володькой она никогда не приходит.
Столь неожиданно для Вовки и его гостей появившись дома, я постарался не мешать им — прошел сразу в свой кабинет. Пусть веселятся, не думая о том, что за стеной — дряхлый «предок», для которого услаждающая их музыка — словно молоточки, пляшущие на голове. А впрочем, в этой, с сумасшедшинкой, музыке есть что-то бодрящее. Когда я шел домой, то чувствовал себя очень уставшим, думал, выпью стакан чаю и улягусь в постель. Но сейчас усталость словно отмело в сторону, и я уже далек от мысли лечь. Может быть, это не от музыки, а просто от крепкого чая?
А не продолжить ли мне сейчас изыскания в моей старой полевой сумке? Наверное, дней десять, занятый своими политотдельскими делами, я не прикасался к ней, и она сиротливо лежит на краю стола.
Музыка за стеной внезапно обрывается. Ее сменяет какой-то многоголосый ритмичный возглас. Что они там кричат хором?
— Горь-ко! Горь-ко!
Но ведь так кричат только на свадьбах.
Тихо отворяется за моей спиной дверь, входит Рина.
— Я только что… — говорит она, — они меня еще не видели… Ты слышишь?
— Слышу.
За стеной все еще взрывается и падает крик:
— Горь-ко! Горь-ко!
— Ты понимаешь, что это значит? — Глаза Рины расширены от удивления.
— Понимаю. В доме родителей свадьба, на которую они не приглашены.
— Что же нам делать, Андрей?
— А что? Ждать, пока нас пригласят или пока свадьба закончится.
— Ну, нет… — Рина делает шаг к двери. — Я им должна сказать…
Я удерживаю ее:
— Не горячись. Разберемся. Посиди пока со мной.
За стеной снова раздается лихая музыка, заглушая голоса. Мы с Риной прислушиваемся, но криков «горько» больше не различаем. Что эти крики все-таки значили? Неужели и в самом деле Вовка решил отпраздновать свадьбу, не уведомив нас? Но ведь ему еще восемнадцати нет!
Рина садится рядом со мной на диван, и мы углубляемся в размышления о Вовкиных сердечных делах. Вспоминаем, что вчера, когда Вовка приехал, в ответ на мой вопрос, как же будет обстоять у него дело с завершением десятилетки, если он продолжит работу в опорах, на ЛЭП, он вдруг заявил:
— А я школу кончать не спешу!
Я изумился:
— Почему?
— Проработаю до августа, пока линию не построим, а потом уеду. — Вовка назвал наш областной город.
— Зачем?
— На завод устроюсь. У нас на ЛЭП есть ребята оттуда, зовут. Там с осени снова в вечернюю, в десятый поступлю.
— А как же с университетом?
— Обожду годик.
— Но зачем тебе из дому уезжать? Можешь и здесь школу успешно закончить.
— Нет, я поеду…
Мы не стали допытываться у Вовки, почему он решил так. И без того ясно — всему причиной Фая. Она намерена поступать в университет и, наверное, поступит — учится Фая, если верить Вовке, хорошо. А завод, на котором собирается работать сын, находится в том же городе, где университет. Все Вовкины жизненные планы, как видно, связаны теперь с Фаей. Собственно, это нам ясно уже давно. И вот сейчас еще одно подтверждение: только что умолкшие крики «горько» за стеной.
— Знаешь, я постоянно боюсь, а вдруг Вовка… ну, как сказать… что они с Фаей уже… — опасливо говорит мне Рина. — Известно, что за последние двадцать лет произошло резкое понижение границ возраста. Юноши и девушки становятся теперь взрослыми значительно раньше, чем в свое время становились их матери и отцы. По статистике, резко возросло количество ранних, даже слишком ранних, браков…
— Так ведь я уже говорил с ним на эту тему, — напоминаю Рине. — Вполне можешь не считать себя, во всяком случае на ближайшее время, свекровью, а тем более — потенциальной бабушкой.
— Ты уверен?
— Да. Со мной Вовка откровенен.
Я действительно всерьез и прямо говорил с Владимиром о его сердечных делах — и раньше и вчера поздно вечером, когда Рина уже спала, а мы с ним вдвоем пили чай на кухне. Я был рад, что мне удалось расположить его к откровенности, что он поделился со мной своими секретами без утайки, без недомолвок, поделился, как прежде, когда был еще совсем мальчишкой.
Счастлив тот отец, которому открыто сыновнее сердце… И горько, если у сына, который еще недавно все поверял отцу и матери, словно захлопываются створки души от них, едва переступает он порог отрочества, и он уже проникается убеждением, что родители не способны понять его в силу возрастной несовместимости. Но только ли сыновей следует винить в этом? У всех ли отцов находится достаточно умения взглянуть на мир глазами юных? А ведь только в этом случае наши взрослые дети смогут быть с нами откровенны.
И вообще странно… На службе многие из тех, кто годится мне в сыновья, хотя бы тот же лейтенант Макарычев или первогодок Ладушкин, не стесняются поделиться со мной самым сокровенным. А мой родной сын после нашей с ним размолвки на какое-то время замкнулся от нас с Риной наглухо, мало того — покинул родной дом. Вот ведь как получается — чужих сыновей воспитываю, подход к любому нахожу, а с родным сыном сложнее, оказывается.
Но как-никак, а вчера за ночным чаем между мной и Вовкой, кажется, восстановились прежние доверительные отношения. Может быть, он в горах, вдали от родного дома, соскучился и понял, что был неправ, обижаясь на нас за то, что мы пытались помочь ему своими советами?
Но почему мы всегда думаем, что непременно правы мы, а ошибаются наши дети?
Разговор у нас вчера был долгий. Начался он с того, что сын начал рассказывать мне о тех местах, где они сейчас тянут линию через перевал. Оказывается, это тот самый перевал, который мы проходили во время наступления осенью сорок четвертого. На подступах к перевалу нашему полку пришлось тогда вести довольно тяжелый бой на той самой дороге, по которой теперь подвозят материалы для прокладки линии электропередачи. Выяснив это, мы пустились в воспоминания: я — о том, как воевали в здешних горах, сын — как они подвешивали провода. «Знаешь, папа, дух замирает, когда на опоре работаешь. Высотища! Будто паришь над горами… И опасно, если поясом не пристегнешься. Только не говори об этом маме, пожалуйста».
