Естественно, наряду с бедностью и, когда возможно, в выражениях еще более сильных, требуется совершенное и полное послушание: в этом отношении Конституции – только отображение того, что мы уже наблюдали в практике самого Игнатия. Тем не менее, заметим, как это послушание увязано с апостольской целью Общества, в частности, в части VI, посвященной монашествующим, уже прошедшим формацию[264]. Более того, часть VII, говоря о получении миссионерских поручений от Папы или настоятелей, представляет все практическое учение о послушании в свете апостольского служения и излагает его в сугубо игнатианской форме в рамках этой смелой концепции «миссий». Последние, в сущности, не являются главным образом или, по меньшей мере, исключительно миссиями к неверным, согласно современному смыслу этого слова: это, в более широком смысле, всякая апостольская работа, всякий, как преобразовательный, так и евангелизационный, труд, которого может потребовать Папа от иезуита в силу обета, отдающего его в полное распоряжение Понтифика. Именно здесь с наибольшей ясностью обнаруживает себя основной замысел Игнатия при основании Общества: отдать в полное распоряжение Святому Престолу группу апостолов, крепко закаленных испытаниями формации, обладающих основательными познаниями и искушенных в общении с людьми, всегда готовых по первому зову отправиться туда, где вышестоящие укажут им задачу, самую неотложную, самую трудную, саму тонкую и трудновыполнимую. Непрестанные странствия Пьера Фавра, путешествия Канизия и ле Же по всей Германии, преобразовательная деятельность в диоцезах, общинах, университетах Италии, участие Лаинеса и Сальмерона в тридентских совещаниях – все эти достижения всецело отвечают этому идеалу апостольского послушания.
Послушание предполагает распоряжения, а следовательно, и руководителей. Много сведений о духовности руководителей можно почерпнуть в указаниях Конституций генералу, ректорам и прочим настоятелям. Эти указания прекрасно дополняют небольшой труд Рибаденейры «о способе правления нашего блаженного отца»[265], как можно заключить из следующих строк о способе обретения власти: «Наш отец учил, что, без сомнения, власть необходима, чтобы помогать ближнему и творить ему благо, и ее должно, следовательно, искать; однако власть эта не обретается ничем, что отдает или отзывается миром, но, напротив, презрением к миру, подлинным смирением и тем, что человек не столько словом, сколько делом показывает, что он ученик и подражатель Христа смиренного и не хочет и не ищет ничего, кроме Его славы и спасения душ, которых Сам Он пришел искать. Посему пусть никто не гнушается ничем, сколь угодно малым, сколь угодно презренным в глазах людей, если из этого можно извлечь славу Божию; пусть каждый начинает всегда со скромного, если хочет прийти к возвышенному и обрести благоволение Господа, Который resistit superbis et exaltat humiles (“гордым противится, а смиренным дает благодать”)». Тот же принцип непрестанно повторяется в наставлениях, обращенных к общникам, наделенных самыми важными миссионерскими поручениями, таким, как Броэ и Сальмерон в Ирландии, Лаинес и Сальмерон в Триденте, наставлениях, чьим отзвуком являются наставления Ксаверия своим соратникам в Индиях. Но наиболее полное и яркое обобщение этой духовности руководителей Игнатий дает нам в главе 2 IX части Конституций, перечисляя те качества, какими должен обладать генерал. Прежде всего, это возможно большее единение и близость с Господом Богом нашим как в молитве, так и во всех делах. Пусть он служит всем образцом всякой добродетели, ярче же всего пусть являет себя в нем любовь к ближнему и подлинное смирение, побуждающие его любить Бога и людей. Пусть он будет свободен от беспорядочных привязанностей, обуздав их посредством благодати Божией, так, чтобы они не нарушали ясности его суждения и ничто в его внешнем поведении и словах чтобы не могло никого оскорбить. Пусть он так умеет сочетать строгость и доброту, чтобы ни за что не отвращаться от того, чего требует, согласно его суждению, служение Богу, – и в то же время пусть умеет сочувствовать страданиям и показывать, даже в своих порицаниях, что движет им одна лишь любовь. Пусть его великодушие и душевная сила не дают сокрушить себя никаким трудностям и противоречиям и побуждают его браться ради Бога за великие дела и стойко продолжать их несмотря на все превратности и с готовностью ради Общества пожертвовать жизнью во имя служения Господу нашему; он должен обладать сильным умом, а еще более – благоразумием и опытом в вопросах жизни духовной, здравым суждением в делах, бдительностью и вниманием в осуществлении замыслов и должен быть далек от всякой беспечности и небрежности…
Набрасывая этот портрет, Игнатий черпал вдохновение, прежде всего, в своем знании людей и опыте правления, и можно даже сказать, что непредумышленно он нарисовал на этих страницах портрет самого себя, как некогда поступил св. Бенедикт, когда в главе 64 своего Правила описывал, каким должен быть настоятель. Хотя эти две картины объединяет не одна общая черта и хотя из Dubiorum series Поланко мы знаем, что в Конституциях имеются заимствования из Regula monasteriorum[266], представляется, что между тем эти портреты независимы друг от друга. Этот вопрос, однако, нам еще предстоит исследовать в дальнейшем: вопрос источников игнатианской духовности.
Глава IV. Источники и характерные черты духовности св. Игнатия
Вопрос оригинальности игнатианской духовности не нов: в 1641 г. бенедиктинский ученый Константино Каэтан, библиотекарь Ватикана, во всеуслышанье поставил этот вопрос в книге, вышедшей в Венеции, заявив, что Упражнения основателя иезуитов «в значительной мере испытали на себе влияние Exercitatorium'a преподобного Гарсия Сиснероса»[267]. Сорок лет назад о. А. Ватриган вновь поднял этот вопрос в серии статей о происхождении Упражнений св. Игнатия (La Genèse des Exercices de S. Ignace)[268], и с тех пор исследований на эту тему становится все больше и больше.
В этих исследованиях необходимо, как кажется, четко разграничивать источники общие, основополагающие, оказавшие значительное влияние на основные черты духовности святого, и источники частные, которые могли подсказать отдельную идею, сравнение, отдельный аспект методики. Необходимо также различать источники литературные, сочинения, к которым обращался Игнатий, и источники устные, то есть идеи, учения, тенденции, которые могли повлиять на него через посредство бесед, уроков или слышанных им наставлений. Наше внимание естественным образом должны привлечь здесь влияния существенные, были ли они оказаны письменным или устным путем. Заимствованные же второстепенные детали, сколь бы ни были они интересны для просвещенного любопытства, имеют лишь вторичное значение для понимания духовности основателя.
Основополагающие источники
Из великих литературных источников с уверенностью можно назвать три: это «Жизнь Христа» Лудольфа и Flos Sanctorum («Цвет святых»), прочитанные в Лойоле, а также книга Фомы Кемпийского Imitatione Christi («О подражании Христу»), которую он начал читать в Манресе и с тех пор беспрестанно перечитывал.
«Жизнь Христа», о которой говорит Игнатий в своих воспоминаниях, несомненно, является книгой, сочиненной Лудольфом Картузианцем в XIV в. На эту тему мы располагаем многократно повторенным свидетельством Надаля, ясно утверждавшего, что больному предложили Vita Christi Картузианца по-испански»[269]. Что касается перевода, то не может быть сомнений, что это был перевод францисканца Амбросио де Монтесиноса, напечатанный в Алькале в 1502 и 1503 г. подзаголовком: «Vita Christi Cartuxano romangado por fray Ambrosio»[270].
Что до «книги житий святых на народном языке», упомянутой святым рядом с Vita Christi[271], в ней единодушно видят перевод «Золотой легенды» Якова Ворагинского. Точнее, как уже было сказано, о. Летурия, как кажется, ясно доказал, что речь идет о том переводе, который вышел в Сарагосе (дата выхода неизвестна) с предисловием Гауберто Вагада, в прошлом офицера у брата короля Арагона, ставшего затем Картузианцем и наконец официальным летописцем короля Фердинанда. Тот же перевод был снова напечатан с тем же предисловием и с теми же приложениями в Толедо в 1511 г.[272] Все говорит за то, что именно этот том читал Игнатий, и читал в первую очередь. Знал ли больной, по крайней мере, имя фрая Гауберто? Это возможно и даже очень вероятно, и тем вероятней было бы объяснение, что Игнатия привлекло к этой книге знакомое имя. Как бы то ни было, в этом предисловии он нашел совершенно ясно выраженную основную идею, которая, как мы видели, станет главной в его обращении и в жизни, идею возвышенного служения Христу, верховному Царю, Которому святые служат рыцарями. Идея эта к тому же была здесь изложена в стиле, который местами отражал дух бывшего офицера и мог, тем самым, только больше понравиться Игнатию. Он сам упоминал о впечатлении, какое произвел на него пример св. Франциска и св. Доминика, чьим подвигам он мечтает подражать, как и подвигам легендарного св. Онуфрия, упомянутого наряду с ними в увещевании Надаля[273]. Очень явные признаки того, что воспоминания об этом чтении оставили глубокий след в душе святого, можно найти в конце размышления «О Царе небесном» в Упражнениях: в качестве чтения, которое дозволяется упражняющемуся в течение оставшихся трех недель Упражнений, наряду с Евангелием и «Подражанием Христу», явно упомянуты только «Жития святых»[274].
