– Ой, девы-ы-ы… Что ж вы такие бесчестные-то, спаси вас Господь…
– Да не реви ты! Лучше делай как мы.
– Пусть ревет! – Олена жестко прищурилась и вдруг ухмыльнулась. – А ну-ко, девки, дайте мне ножик… И эту дуру подержите чуток… ага!
Сверкнул на солнце клинок – полетела в песок темно-русая коса Устиньи, мстительная Олена нарочно обрезала коротко, чуть ли не по самую шею. А потом – и рубаху – чуть ли не по самое то… Ну, не по самое, но гораздо выше колен, гораздо…
– У-у-у-у! – Устинья забилась в истерике. – Зачем вы, девы… Зачем? Я не пойду… никуда не пойду… такая… лучше утоплюсь!
Вырвалась, с неожиданной силою вырвалась – да бросилась было в озеро… Олена едва успела поставить подножку – и девушка свалилась в песок.
С укоризной взглянув на Олену, Глафира с Федорой принялись наперебой утешать:
– Ну, Устиньюшка, не горюй, не плачь – слезами-то не поможешь. И об утопленье – не думай, сама ведаешь: грех то! Большой грех! Неужто греховодницей помереть хочешь? Не хочешь ведь? Нет? Вот и ладненько. Ну, вставай уже, побредем за водицей, а то не дождутся.
Устинья покорно поднялась, с обрезанной косою, в оборванной короткой рубашке, взялась за кадку вместе с конопатенькою Федорою, понесла. Не плакала уже, но всю дорогу шла молча, глядя невидящими глазами бог знает куда.
– Э-эй, ты только не спотыкайся, Устинья!
Двое молодых нахальных парней во главе с Олисеем Мокеевым оторвались от других охотников – у нас, мол, свои утки – и быстро зашагали куда-то по низкому, густо заросшему камышом берегу.
– А мы куда идем-то, Олисее? – спросил один из парней – Кайлов Никеша, из недавних казаков, из строгановских, ни крымских татар, ни ливонской войны не видавший.
Так-то парень хоть куда – высокий, волосы русые, – вот только малость прыщав, да и бородка в крошках, и взгляд вечно виляет.
Второй, Онисим Гречин, тоже поддержал:
– Да, Олисей, – куда?
Дружок Никеши Онисим – из чусовских – росточком не удался, зато в плечах словно сажень косая. Коренаст, крепок, силен, а вот лицо совсем иное – узкое, будто у давно не кормленной лошади. Худое, недоброе с виду лицо.
А сам-то Олисей – круглолицый, красивый, девки заглядывались, а чего ж!
– Куда надо, туда и идем, – не оборачиваясь, бросил Мокеев. – Родничок я вчера заприметил. Не токмо я один, девки тоже видели – неужто за водой не пойдут? А тут – мы! Здрасьте, мол, давненько не виделись.
– Что, толоки устроим? – испуганно прищурился Гречин. – Все втроем навалимся?
Олисей ухмыльнулся и хмыкнул:
– А что, страх берет?
– Конечно, берет, – угрюмо кивнул Онисим, шерясь щербатым ртом с выбитым в жестокой кабацкой драке зубом. – Атаман приказал девок не трогать. И что с нами будет, коли мы на приказ сей наплюем?
Сбавив шаг, Мокеев неожиданно рассмеялся:
– А мы и не наплюем. Эх, дурак ты, Онисим, ну, как есть – дурень. Кто ж тебе сказал, что мы силком девок брать будем? Все по согласию, в охотку, лаской.
– Дак как же лаской-то? – непонимающе хмурился Гречин. – Ведь не захотят?
– Нет, ну дура-а-к! – сплюнув, снова захохотал Олисей. – И в кого ты такой дурень, Онисим? У тя глаз нет, что ли? Ты не видал, как на нас девы посматривают? Не все, да, но ведь есть и те, что смотрят… что перезрели уже давно, груди вон, словно дыньки спелые, через рубахи ломятся – так мужика испробовать охота! А нету! Атаман не велит забижать, не разрешает. А мы забижать не будем! Просто поговорим… договоримся… Только – тсс! Никому об этом. Чай, и иные охотники найдутся.
Ждать недолго пришлось – не успели казачки и воды вдоволь испить, как здесь, у родника, объявились девушки: три черноокие, чернобровые и четвертая – светленькая, с конопушками. У всех косы обрезаны, да и подолы – ноги заголены бесстыдно, особенно у одной…
Онисим аж слюну сглотнул, облизнулся.
– Здравы будьте, красули, – поднялся навстречу девушкам Олисей Мокеев. – Вижу, за водицей собрались.
– За водицей, за чем еще-то.
Ответив за всех, Олена с усмешкой прищурилась, окатив парней оценивающим жарким взглядом:
– А вы что без дела?
– А мы закончили уж, – широко улыбнулся Мокеев. – Вот, пришли испить водицы. Жарко… гляжу, и вы заголились совсем… И правильно! Такую-то красоту неча под сарафанами прятать!
– Жарко просто. – Олена все так же бесстыдно стрельнула глазами, повела выскользнувшим из надорванного ворота плечиком – смуглым, атласным…
С момента начала разговора Мокеев, распаляя ноздри, уже чувствовал, что явился сюда не зря. Одначе нетерпенья своего не выказывал, до поры до времени вел себя смирно.
– Тебя ведь Оленой зовут?
– Откуда знаешь? – вспыхнули зовущим блеском девичьи очи.
– Слыхал…
– Оленой. – Девчонка оглянулась на своих подруг. – А это – Глафира, Федора, Устинья…
– Эта – Устинья? – кивая на больше всех раздетую деву, промолвил Никеша Кайлов. – А я гляжу, ты, Устинья, смелая!
Устинья зарделась, голову опустила, хотела было уйти, да казак не пустил, схватил за руку.
– Красива ты, дева…
– Пусти!
– Ах, очи – словно озера синие…
– Пусти, сказала, ударю.
– Охолонь, охолонь, Никешко! – засмеялся, махнул рукой Олисей. – Испугал уж красулю совсем. Вы б с Онисимом что-нибудь рассказали – девы б послушали… А мы с Оленой покуда бы прошлись… Верно, Олена?
– А и прошлась бы…
– Так и пошли!
Мокеев протянул руку, улыбнулся так, как всегда улыбался только молодым да красивым девицам. Олена покусала пухлые губы, улыбнулась, подхватила казака под руку:
– Ну, и куда пойдем? Где гулять будем?
– А во-он туда, за кусточки…
Там, в мягкой траве-мураве, и прилегли – целоваться стали. Расчетливый в женском вопросе Мокеев поначалу решил разыграть из себя этакого скромника – юношу стеснительного, невинного и девичьим вниманием не избалованного. Так и целовался сперва – скромненько, едва-едва… Однако ж у Олены представленья оказались другими! Девушка впилась Олисею в губы с таким неожиданным пылом, с такой непостижимой страстью, что казачина сразу решил: вот оно, счастье-то! Вот оно и сладилось наконец… и даже куда быстрее, чем думалось.
Несколько ошалев от девичьего натиска, Мокеев, поглаживая стройные бедра Олены и забираясь все выше, принялся покрывать поцелуями шею, атласное плечико… рубашка соскользнула ниже, обнажив чудную, вздымающуюся от страсти грудь с твердым соском, налившимся любовным соком…
– Подними руки, – тяжело дыша, шепотом попросил казачина.
Томно прикрыв глаза, Олена молча подняла руки, и Олисей, живо стянув с девы рубаху, принялся ласкать упругое, ладно скроенное тело: с большой налитой грудью, стройной талией, манящим животиком, упругим и вместе с тем мягким, как только что вызревший в печи хлеб. Имелась в этой отдавшейся сейчас казаку деве какая-то уверенность в себе, явное стремленье руководить – даже и в любовном деле.
– Сядь… томным шепотом командовала Олена. – Теперь ляг на спину… вот так… ага… Перевернись, ага… Погладь мои бедра… не так… нежнее… Теперь давай! Ну же! Да, да, да!!!
Она была не тощей, но и не толстой, а такой, какой и должна быть женщина: с пухлыми налитыми ягодицами, большегрудой… Олисей, рыча, давил соски руками, рвал, пыхтел… будто сбивал на пироги взопревшее тесто! Давно, давно уж не было ему так хорошо, а уж об Олене и говорить нечего – она лишь пару раз вскрикнула, в самом начале, а дальше лишь томно постанывала…
– Ой! – Откинувшись, Мокеев удивленно глянул девчонке в глаза. – Ты что, девственна?
– А то ты не знал, – улыбнулась Олена. – Эх, казачина!
– Нет, я еще в Кашлыке слыхал, но… – Олисей неожиданно замялся, чего с ним – при общении с девками – сроду не происходило.
– Но не верил, – погладив казака по груди, спокойно продолжила Олена. – Дурачок! Нас ведь именно потому и берегли… Ну, что стоишь, одевайся, пойдем. Наши уж заждалися… Теперь, если хочешь, часто встречаться будем, ага? Хочешь?
– Хочу, – Натянув порты, Мокеев облизал пересохшие губы. – Ох и красива ж ты, Оленка!
Не выдержав, казак снова схватил девчонку в охапку, задрал рубаху, заголил стройные бедра, живот…
– Ну хватит, хватит… – едва успокоила дева. – Будет все потом, будет, ужо. Пошли, пора уж. Как бы не обыскались нас.
Они вернулись к ручью, но там уже никого не было, ни казаков, ни девок.
Лишь взмятая трава да на камнях… кровь!
Наклонившись, Мокеев растер алые капли меж пальцев, понюхал:
– Ну да – кровушка. Свежая!
– Так я же говорю – девственны мы, – улыбнулась Олена. – Не порчены. Однако ж интересно – кто тут с кем…
– Кровь. – Прошептав, казак вскочил на ноги и быстро осмотрелся.
Потом сунулся в траву, что-то подхватил…
– Ножны! Гречина ножны, Онисима – расписные, он ими хвалился всегда. Ох, нечистое дело! Вон и на траве – будто кого волокли… Вот что, Олена, я вдоль ручья пройдусь, в заросли, а ты тут в кусточках глянь, ага?
