— А я его не замечала, — сказала она и подняла голову, чтобы рассмотреть браслет получше.
Он почувствовал, как ее пальцы потянули скрепляющую замок цепочку.
— Не открывается, — пожаловалась она.
— Да, он не расстегивается.
— Значит, ты всегда его носишь?
— Да.
— Наверное, такие же носили рабы.
Он не ответил. Он не хотел говорить о своем браслете в этой комнате и с этой женщиной.
Она приподнялась на локте и теперь рассматривала его с выражением тревоги и откровенного любопытства:
— Ахмад, ты был рабом? Поэтому ты носишь браслет?
— Это тебя не касается!
Слова прозвучали неожиданно резко. Девушка вздрогнула и отшатнулась от него.
— Извини, — сказала она обиженно. — Я не собиралась ничего выпытывать.
Он внутренне вздохнул. Она все еще ребенок, и это не ее вина.
— Иди сюда, — прошептал он, протягивая к ней руки.
После недолгого колебания она снова прижалась к нему и положила голову ему на грудь.
— Ты что-нибудь слышала о джиннах? — спросил он.
— Ты уже упоминал их. Да, когда я была маленькая, мне читали книжку с картинками о джинне, которого посадили в бутылку. Один человек освободил его, и джинн исполнил три его желания.
«Посадили», «освободил». Он вздрогнул при этих словах, но она ничего не заметила.
— Да, джинн может оказаться пленником, — подтвердил он. — И может иногда исполнить три желания, хотя такое случается редко. Джинны сделаны из пламени, как человек сделан из мяса и костей. Они могут принимать облик любого животного. А некоторые из них, самые могущественные, умеют проникать в человеческий сон. — Он посмотрел на нее. — Рассказывать дальше?
— Да, — прошептала она, и он почувствовал на груди ее теплое дыхание. — Расскажи мне сказку.
— Много-много лет назад, — начал он, — на земле жил человек по имени Сулейман. Он был царем, очень сильным и очень хитрым. Он собрал все знания человеческих мудрецов, многократно умножил их и скоро научился покорять своей воле джиннов, от самых могучих и высокородных до низших злобных гулей. Он мог вызвать любого из них или собрать их всех вместе и дать им задания. Один джинн приносил ему самые прекрасные на всей земле драгоценности; другие непрерывно доставляли воду, чтобы поливать растения в его садах. Если Сулейман хотел путешествовать, он садился на пушистый ковер, и четверо самых быстрых джиннов переносили его по воздуху куда надо.
— Ковер-самолет, — прошептала София. — Об этом тоже было в той книжке.
Он продолжил, и его голос был едва слышен в тишине комнаты.
— Люди глубоко чтили Сулеймана и долго после его смерти считали его величайшим из царей. Но джинны ненавидели его и ту власть, которую он имел над ними. Когда Сулейман умер, а его знания развеял ветер, они радовались своей свободе. Но среди самых старых и мудрых джиннов ходил слух, что потерянное знание однажды может быть вновь найдено. Люди, говорили они, опять научатся подчинять даже самых сильных джиннов своей воле. Это только вопрос времени.
Он замолчал. Слова будто сами лились из него. Он не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни говорил так много.
София шевельнулась.
— А что потом? — шепотом спросила она. — Ахмад, что потом?
Он молчал, глядя на гладкий белый потолок. Да, действительно, что потом? Разве мог он объяснить, как был побежден, если сам ничего об этом не знал? Он часто об этом думал, представлял себе яростную битву, обмен ударами, от которых тряслась вся долина и содрогались стены его дворца. Он думал, вернее, надеялся, что бой был равным и что его соперник понес серьезный урон, был ранен, а может, и погиб, но это случилось слишком поздно. Это незнание порождало чувство безысходности, которое, как гадюка, свернулось клубком у него в душе. Разве София сможет это понять? Для нее все это детские сказки. Мертвая легенда из далекого прошлого.
— Это все, — наконец ответил он. — Я не знаю, что было дальше.
Молчание. Он чувствовал, что она разочарована, по тому, как напряглось ее тело и изменилось дыхание. Как будто для нее это что-то значило.
Минуту спустя она отстранилась от него и перевернулась на спину:
— Прости, но тебе нельзя оставаться здесь до утра.
— Знаю, — откликнулся он. — Я скоро уйду.
— Я обручена, — вдруг сказала она.
— Обручена?
— Да. Я выхожу замуж.
— Он тебе нравится?
— Наверное. Все говорят, что это хорошая партия. Свадьба будет в следующем году.
Он помолчал, ожидая, что в душе шевельнется ревность, но ее не было.
Они еще несколько минут полежали молча, вместе, но уже отдельно друг от друга: только их руки еще соприкасались. Постепенно ее дыхание сделалось ровным, и он решил, что она уснула. Он осторожно поднялся с кровати и начал одеваться. До рассвета оставалось еще несколько часов, но ему хотелось поскорее уйти. Невыносимо было даже думать о том, чтобы еще час или два неподвижно лежать рядом с ней. Пуговица на рукаве застряла в браслете, и он беззвучно выругался.
Когда, закончив одеваться, он выпрямился, София смотрела прямо на него.
— Ты придешь еще? — спросила она.
— А ты хочешь?
— Да.
— Тогда приду.
Он отвернулся и пошел к окну, так и не зная, сказал ли кто-нибудь из них правду.
* * *
Ночь опустилась на Сирийскую пустыню, холодная весенняя ночь. Ранее этим днем девочка-бедуинка, а потом и ее любящий отец увидели в долине сверкающий дворец, которого не могло там быть. А сейчас, лежа в шатре под грудой одеял и шкур, Фадва видела необычный сон.
Он начался с мешанины образов и чувств, зловещих и бессмысленных. Перед ней мелькали знакомые лица: мать, отец, братья и сестры. Потом она летела над пустыней, преследуя кого-то. Или это ее преследовали? Потом все опять поменялось, и она оказалась посреди бредущего по песку огромного каравана: сотни людей с темными непреклонными глазами, идущих пешком и едущих на лошадях. И она шла среди них, подпрыгивала и кричала что-то, но ее крик был беззвучным, и никто не смотрел на нее. Она поняла, что это тот самый караван, который мальчиком видел ее отец. Он был здесь все время и так же бесконечно шел по своей бесконечной дороге, но на этот раз призрачным был не караван, а она сама.
Какой-то неведомый страх переполнял ее. Девочка знала, что должна во что бы то ни стало остановить караван. Она встала прямо перед одним из странников, напряглась и сжала кулаки. Он натолкнулся на нее, не замечая, и она отлетела с его пути так легко, словно ничего не весила.
Она летела по воздуху и крутилась, а потом упала на землю и осталась лежать, сжимая в пальцах холодный песок. В голове все вращалось, и она не сразу смогла открыть глаза.
А когда открыла, то увидела стоящего над ней человека.
Девочка неловко вскочила на ноги и сделала несколько шагов назад, стряхивая с пальцев песок. Человек отличался от тех, кто шел с караваном. Его одежда была не серой и запыленной, как у остальных путешественников, а белоснежной. Он был высоким, даже выше ее отца. Фадва вглядывалась в его черты и не узнавала их. На гладком лице не было даже намека на бороду, и оно показалось девочке странно бесполым, хотя и было очевидно мужским. И кажется, в отличие от караванщиков, он видел ее. Он даже улыбнулся ей понимающей улыбкой, а потом повернулся и пошел прочь.
Он явно звал ее за собой, и она смело последовала за ним. Над долиной всходила полная луна, хотя в глубине сознания девочка знала, что это невозможно: в том мире, где она не спала, а бодрствовала, серп луны был совсем тоненьким, только что народившимся.
На вершине холма он остановился, поджидая ее. Она подошла, встала рядом и сразу же поняла, что они находятся на том самом месте, откуда она видела дворец. Он и сейчас был там, внизу, в долине, прекрасный и сверкающий в лунном свете.
— Это сон, — сказала она.
— Конечно, — согласился незнакомец. — Но дворец все равно существует. Ты видела его этим утром. И твой отец видел.
— Но он сказал, что ничего не видел.
Человек наклонил голову, словно задумался. Мир опять закружился вокруг Фадвы, и вдруг наступил день, а она оказалась внизу, в долине, и смотрела на вершину холма — туда, где только что была сама. Теперь там стоял ее отец, она узнала его даже издалека. Глаза ее почему-то стали необычайно зоркими, и она разглядела изумление и страх на его лице. Он моргнул, а потом бросился вниз с холма, и девочка почувствовала обиду, поняв, что отец ее обманул.
Она повернулась к высокому незнакомцу, а день опять превратился в ночь. В невероятном лунном свете она рассматривала его так пристально, как никогда бы не осмелилась наяву. В его темных глазах мерцали крошечные золотые искры.
