После этого случая он почти прекратил свои странствия и осел поблизости от городка Конин. Он старел, а дороги были полны опасностей, и невозможно было исходить их все. И невзирая на бесконечные усилия, с каждым прошедшим днем и часом больше и больше приближался к смерти, которой так отчаянно стремился избежать.
Теперь, глядя на огонь, Шальман принял решение. Он не может позволить себе потратить всю зиму на пустые раздумья о судьбе незадачливого мебельного фабриканта. Лучше один раз дойти до конца, узнать все и забыть о нем.
Шальман поднялся, надел древнее пальто и поморщился от того, как хрустнули кости. Из-под верстака он достал таз и вышел наружу. За ночь ранний снег успел укрыть землю. Опустившись на колени, Шальман стал сгребать его руками и наполнил таз доверху. Тогда он вернулся в хижину, поставил таз к очагу и неподвижно сидел, наблюдая, как снег превращается в воду. Ему очень не хотелось делать то, что предстояло. Когда последние комки снега растворились, Шальман отодвинул таз от огня. Из-под кровати он достал сундук, а из сундука — стопку бумажных листков и просмотрел некоторые из них, чтобы убедиться, что правильно помнит формулу. Из кожаного кошелька он вынул монету, одну из тех, которыми расплатился с ним Ротфельд. Затем, скрестив ноги, уселся прямо на грязный пол, напротив таза с растаявшим снегом. Крепко сжимая монету в левой руке, он прочитал длинное заклинание, а потом правой рукой поднял таз. Еще одно заклинание, глубокий вздох — и он опрокинул таз себе на голову.
Шок от ледяной воды, залившей лицо…
А потом все исчезло, и он оказался в каком-то неведомом месте.
Страшный груз сдавливал грудь. Бесконечная толща воды наваливалась на него сверху, прижимала ко дну, сплющивала тело и ломала кости. Еще никогда в жизни ему не было так холодно. Как будто в него впились тысячи крохотных острых зубов. И со всех сторон — только черная зияющая пустота.
Крошечным уголком сознания, который еще оставался Шальманом, он понял, что Ротфельд так и не добрался до Америки. Столько трудов — и все напрасно. Так и не проснувшись, голем наверняка уже рассыпался в прах, и от него на складе невостребованного багажа остался только деревянный ящик с кучкой земли и грязными тряпками. Жаль.
И вдруг неожиданно все вокруг изменилось.
Давящая, на него тяжесть исчезла. Он уже не лежал на дне океана, а летел над ним, низко и быстро, быстрее всех, птиц. Внизу миля за милей проносилось пространство воды. В ушах ревел ветер.
А впереди, далеко на горизонте, из воды поднимался город.
Он становился все выше и все ближе, и скоро стало ясно, что город раскинулся на острове. Башни и церковные шпили целились прямо в Шальмана, будто пики.
Он смотрел вниз, на, узкие улицы, и видел, что на самом деле это не город, а лабиринт. И в сердцевине его, как и во всех лабиринтах, прячется сокровище. Какое?
Беззвучный голос прошептал ему на ухо ответ.
Жизнь вечная.
Откашливаясь, Шальман пришел в себя. Перевернутый таз лежал на полу. Холодная вода стекала с его лица и одежды. Левая ладонь горела, как в огне: зажатая в ней монета стала холоднее льда.
Остаток дня Шальман провел в своей постели, дрожа и закутавшись во все одеяла и тряпки, что нашлись в доме. Тело мучительно ныло, а обмороженная ладонь невыносимо болела. Но он был спокоен, а сознание оставалось совершенно ясным.
На следующее утро он встал с постели, пальцами пригладил всклокоченную бороду и отправился в город, чтобы купить билет на пароход до Нью-Йорка.
* * *
Сырым и промозглым осенним утром Майкл Леви пришел в приютный дом и обнаружил, что все крыльцо заклеено листовками на идише, подписанными группой, именующей себя «Еврейским крылом Республиканского государственного комитета». Листовки призывали всех уважающих себя евреев поддержать полковника Рузвельта, баллотирующегося в губернаторы. Ведь кто, как не Рузвельт, недавно разбил наголову испанцев в битве близ холма Сан-Хуан? И разве это не те самые испанцы, которые когда-то ограбили евреев, напустили на них инквизицию и изгнали из Испании? «Голосуйте, чтобы отпраздновать поражение Испании!» — кричали листовки. Поднявшись на крыльцо, Майкл содрал их с шершавой каменной стены и, предварительно отжав, выбросил в урну. Он готов был смириться с объявлениями от синагоги, но не с этими бесстыдными вымогателями голосов из числа толстосумов-республиканцев.
Осень для Майкла выдалась трудной. Он уже выдоил все, что можно, из бюджета приютного дома и не представлял, как они дотянут до конца года. Цена на уголь росла и росла; крыша протекала, и все потолки на верхнем этаже были в темных пятнах влаги и плесени. И, что хуже всего, один молодой русский по фамилии Грибов недавно заснул в своей постели на втором этаже и так и не проснулся. Майкл вызвал представителей из Департамента здравоохранения, и они угрожали на две недели закрыть приютный дом на карантин. В конце концов инспектор, поглядев с плохо скрытым отвращением на тело несчастного, решил, что объявлять карантин не стоит, поскольку никаких признаков холеры или тифа не наблюдается и перед смертью покойный ни на что не жаловался. Тем не менее всю следующую неделю в приюте царило мрачное и нервное настроение, а Майкл от беспокойства почти не спал. Ему казалось, что все их предприятие висит на тоненькой, грозящей вот-вот оборваться ниточке.
Друзья Майкла, замечая темные круги у него под глазами, говорили, что он скоро загонит себя в могилу. Наверное, его дядя был бы того же мнения, но Майкл не видел его с тех пор, как равви заходил к нему с молодой женщиной по имени Хава. Вспоминая об этом. Майкл чувствовал смутное беспокойство. Может, дядя заболел? Или что другое? Мысли Майкла обращались к высокой женщине с коробкой сдобы, он вспоминал, как заботливо и тревожно смотрел на нее дядя. Может, она?.. И он?.. Нет, это просто смешно. Он покачал головой и решил в ближайшее время навестить старика.
Но одна неприятность следовала за другой, потолок на верхнем этаже грозил вот-вот обвалиться, и Майкл так и не собрался исполнить свое решение. А потом однажды утром кухарка приютного дома заглянула в кабинет Майкла и поставила ему на стол коробку миндального печенья.
— Это новая работница из пекарни попросила передать вам, — объяснила она, явно забавляясь ситуацией. — Сказала, что это бесплатно, можете себе представить? Она узнала, что я здесь работаю, вот и обратилась ко мне.
Новая работница? Он не сразу сообразил, о ком речь, а потом понял и улыбнулся. На лице у кухарки было написано откровенное любопытство.
— Такая высокая девушка? — уточнил он, и женщина кивнула. — Это знакомая моего дяди. Это я предложил ей обратиться к Радзинам насчет работы. Наверное, она решила отблагодарить меня.
— Да, скорее всего, — легко согласилась кухарка, но не двинулась с места, явно ожидая продолжения.
— Дора, я виделся с ней всего раз. И она вдова. Совсем недавно овдовела.
Кухарка только покачала головой, словно поражаясь его наивности, взяла из коробки одно печенье и удалилась.
Майкл тоже взял печенье и подержал его в руке. Оно было пышным, круглым и воздушно-легким. Сверху его украшали миндальные листочки, выложенные в виде цветка. Он сунул печенье в рот и впервые за несколько недель почувствовал себя счастливым.
* * *
Постепенно Хава втянулась в ритм жизни в пекарне. Она уже не так боялась становиться за кассу и постепенно запоминала, кто из покупателей каждый день покупает одно и то же и кто любит, чтобы их заказ собирали заранее. Она научилась улыбаться каждому, даже если ей этого не хотелось. Прислушиваясь к множеству едва слышных подсказок, она угадывала, что нравится клиентам, и старалась угодить. И когда ей это удавалось, они отходили от прилавка, чувствуя, что на сердце стало немного легче и что хоть одна простая задача этого дня выполнена успешно.
Конечно, оставались и проблемы. Иногда она работала слишком быстро, и тогда покупатели раздражались или терялись, потому что им казалось, будто их торопят; поэтому она старалась двигаться медленнее и не забывала спрашивать постоянных клиентов о здоровье и семьях, даже если у прилавка стояла очередь. Еще она научилась справляться с нерешительными покупателями, которые подолгу задерживались у витрины не в силах сделать выбор. Умение это пришло к ней в один день, когда какая-то женщина попросила Хаву саму выбрать для нее булку, которая ей больше всего нравится. Проблема состояла в том, что у Голема не было любимой выпечки: она пробовала все, что делали в пекарне, и, конечно, отличала по вкусу один товар от другого, но это не означало, что один нравился ей больше, а другой меньше. Они были просто разными. Сначала она решила положить в пакет первое, что попадется под руку, но потом, почувствовав внезапный прилив вдохновения, сделала то, чего обычно себе не позволяла. Она сосредоточилась на мыслях женщины и, как через сито, просеяла ее противоречивые желания. Разумеется, лучше купить что-нибудь подешевле, но ей так хочется сладкого… неделя выдалась тяжелая, хозяин снова поднял плату за комнату… и потом, они ужасно поссорились с Сэмми, так неужели она не заслужила чего-нибудь вкусненького? Правда, она его быстро съест и счастливее от этого не станет, только беднее…
