Прикрепив наклейку к папке, Джордж стал ее изучать.
— Ну-с, что мы имеем? Номер сто сорок семь, квадрат пятьдесят два-десять. — Он вдруг осекся, негодующе глядя на нас. — Что за безобразие! — возмущенно сказал он, опуская папку. — Никто не слушает, что я говорю.
Доктор поднял на него взгляд.
— А что такое?
— Вы только посмотрите! Раздел двадцать два. Галочкой помечен пункт один.
— Ну и что?
— Номер один, — повторил он, многозначительно кивая в сторону упаковки. — Сколько раз нужно повторять? Это пункт номер два. Если имеются только фрагменты, нужно отмечать пункт два. Когда имеются только фрагменты. — Он покачал головой и поправил ошибку, после чего с явным недовольством просмотрел список до конца. — Итак, что мы имеем? Все как обычно? Человеческие останки. Признаки жизни отсутствуют…
— Да…
— …ага, в одиннадцать часов четыре минуты. Что еще? Белый?
— Угу. Мужчина.
— И вы говорите, что это…
— Торс. — Врач перевернул кусок мяса, несколько секунд смотрел на него, затем опустил. Под кожей виднелся аккуратный кружок.
Я знал, что это — это был разрубленный позвоночник. Я сразу вспомнил Соверен с ее розовыми сандалиями и замедленной речью и представил себе, как Джордж складывает на столе ее тощие ноги. Вспомнил старого доброго миссионера и его устремленный к звездам сломанный палец. Повернувшись, быстро присел на соседний пень. Я весь дрожал. Мне хотелось плеваться, хотелось выплюнуть на землю застрявший во рту отвратительный вкус.
— Малачи, ты козел, — пробормотал я. — Ты мерзавец.
— Ну да, торс, — сказал врач. — Половина торакальной и вся поясничная область.
— Так что получается? Все отсутствует, кроме ноль-шесть и ноль-семь?
— Пожалуй. — Доктор отлепил кусок рваной футболки и передал ее Джорджу для осмотра.
— Футболка. — Он раздраженно провел ручкой по списку. — Боже мой, и когда Интерпол все это составлял? Тут есть код для корсета, даже для кушака, но вот где код для футболки? Пожалуй, им нужно пройти курс особенностей современной жизни. — Крупными буквами он написал: «Футболка».
— Какого же она цвета? — спросил доктор. — Коричневого? Пурпурного? Милли говорит, что я путаю цвета.
Джордж взглянул на него поверх очков.
— Темно-красная, — после паузы сказал он.
— Темно-красная, — согласился доктор, опуская тряпку в мешок. — Так и запишем.
Когда Джордж закончил заполнять форму, доктор поставил под ней подпись, и они вдвоем снова завернули останки, приклеили розовую наклейку и, повернувшись лицом друг к другу, взялись за концы свертка и с усилием забросили в грузовик. Все это время Стразерс молчал. Через некоторое время он подошел и, не глядя на меня, сел рядом со мной. В горле у него клокотало, словно он пытался выплюнуть мокроту.
— Ну, — наконец сказал он, — теперь придется делать анализ ДНК. Снова деньги. Босс будет в экстазе. — На его лице дрогнула жилка — как раз под правым глазом. — ДНК, — медленно повторил он, словно я со своим ливерпульским происхождением мог об этом не слышать. — Д-Н-К.
5
— Цветовой код — вот что нужно. Я как-то видел органайзер с цветовым кодом. Я бы сделал так: бланки по трупам я кладу в розовое отделение, предсмертные в желтое. Похоже, что эвакуированных не будет, так что я бы оставил голубое отделение до того времени, когда смогу сравнить бланки по трупам с данными по пропавшим без вести.
Мы с Джорджем находились в рефрижераторе. Двери его были открыты, но внутри было темновато, поэтому фотограф дал мне для освещения галогеновый фонарь. Я молча ждал, одной рукой сжимая фонарь, другой потирая нос, пока Джордж прошел в дальний конец рефрижератора, приоткрыл два гроба и вытащил их на середину.
— Помнится, вчера вы говорили, что у них не проводились медосмотры, не было зубных врачей. Так вот, вы оказались правы. Мы искали, но так и не нашли ни результатов биопсии, ни рентгеновских снимков, ни даже медицинских карточек. На девяносто процентов это будет генетическая идентификация, но если мы сумеем визуально опознать хотя бы десять процентов, нам крупно повезет. Я и так по уши в бумагах.
Включив фонарь, я провел им над двумя кучами завернутых в пластик предметов, возвышавшихся с правой стороны рефрижератора. На холоде все они казались молочно-белыми. Некоторые из тел обгорели во время пожара, случившегося после взрыва, и кое-где я видел прижатые к обертке почерневшие куски. Над дальней кучей висела розовая этикетка с надписью: «Фрагменты 1–100». Я повернул фонарь, луч света отразился от текстурированных алюминиевых панелей. Надпись над второй кучей гласила: «Фрагменты 101–200». Я выключил фонарь, сердце громко стучало.
— У меня для вас только двое. — Джордж выпрямился и посмотрел мне в глаза. На его лице четко выделялись тени. В полумраке я смотрел, как он открывает гробы и отворачивает черные резиновые мешки, чтобы открыть лица. — После взрыва из церкви удалось выбраться только этим двоим. Должно быть, они были где-то в углу позади остальных — только так можно выжить во время взрыва. Кто-то другой принимает на себя ударную волну. Конечно, это не значит, что вы останетесь в живых потом. — Он поднял с пола и показал мне два желтых листочка. — Я их уже заполнил. Помните наш вчерашний разговор? Мне кажется, я знаю, кто эти двое. Тем не менее жду вашего подтверждения.
Я знал, кого он имеет в виду. Миссионер и Блейк Франденберг. От Соверен наверняка не осталось ничего, пригодного для идентификации. Включив фонарь, я подошел поближе. В первом гробу лежал миссионер, лицо его осталось целым, глаза запали. Я молча смотрел на него.
— Оконеле?
Я кивнул:
— Оконеле.
Джордж поставил в верхнем левом углу бланка аккуратную тройку и с явным удовлетворением отложил его. Мы подошли ко второму гробу, где лежал Блейк, глаза его были похожи на щелки, лицо запало, словно смерть отняла у него половину веса. Одна рука выглядывала из мешка: казалось, он к чему-то тянулся — к свету или, может быть, к небу. Я молча смотрел на его руку, вспоминая, как он сидел в коттедже с кочергой, готовый драться со мной — человеком, который имел вдвое больший вес.
— С вами все в порядке? — спросил Джордж. — Хочется побыть одному?
Я неловко повернулся.
— Простите?
— Хочется побыть одному?
— Гм… — Прошла секунда или две, прежде чем до меня дошел смысл его вопроса. — Ах да! — сказал я. — Да, конечно. Всего на несколько минут.
Выйдя из рефрижератора, он, громко топая, спустился по ступенькам.
— Эй, Каллум! — донесся до меня его голос. — Когда вернешься в Обан, попроси завхоза заглянуть в каталог канцелярских принадлежностей, ладно? Скажи ей — страница триста, там есть органайзер с цветовым кодом…
Я подождал, пока голоса затихли за углом, и быстро вытащил камеру. Держа фонарь на расстоянии вытянутой руки и наклонив его вниз, чтобы свести к минимуму тени, я сделал пять снимков тела Блейка. После каждого я останавливался и прислушивался к голосам снаружи, надеясь, что там не слышно, как срабатывает механизм. Потом я сфотографировал Оконеле и развернулся, чтобы заснять две кучи фрагментов человеческих тел. Засунув камеру в карман, подошел к двери как раз в тот момент, когда Джордж вновь поднялся по ступенькам.
— Ну, как вы тут? Все в порядке? В передвижном буфете у нас есть питьевая вода. Если хотите.
— Это Франденберг, — сказал я. — Вы именно это подумали?
Улыбнувшись, Джордж подал мне желтый бланк, на котором прописными буквами было написано «Блейк Франденберг». С торжествующим видом вытащив ручку, он уверенно написал на нем цифру 1. Затем он спрятал ручку и кивнул мне.
— Вот видите? Это меня радует. Это для зеленого отделения — когда эти ублюдки позволят мне его завести.
6
Как ни удивительно, на острове имелся передвижной буфет, так что в половине первого все замерло — обед есть обед. Как я уже говорил, все выглядело так, словно мы находились на съемочной площадке. Отстояв в очереди и получив завернутый в полиэтилен поднос с едой, я понес его туда, где спиной к остальным сидела Анджелина, — к самому краю лужайки. Почва здесь спускалась вниз, и за полицейскими «лендроверами» виднелось открытое море.
Анджелина сидела в зеленом режиссерском кресле, склонившись на левую сторону, закинув правую ногу на левую. Ее обед так и остался нетронутым — поднос лежал у нее на ноге, и она рассеянно водила по нему зазубренным пластмассовым ножом. Почувствовав на себе мою тень, Анджелина перестала водить ножом и замерла в неподвижности. Я пододвинул к ней стул, и через секунду или две она отложила нож и наклонилась вперед, засунув одну руку под мышку, а второй принялась чертить что-то на песке.
